Исмаилов неодобрительно покачал головой.
— Чем вы недовольны, Исмаилов?
— К сожалению, имеются два Беринга, пролив и море, товарищ капитан третьего ранга. — Исмаилов приподнял свои черные выразительные брови, обнаружив на лбу множество обычно незаметных морщин. — Беринг — море тоже не рахат-лукум. Воробью по колено… А крыша все еще ледяная. Надо не царапнуть ни килем, ни рубкой, товарищ капитан третьего ранга. И если…
— Довольно, Исмаилов! — Куприянов перебил его. — Отпразднуем радость, а потом примемся снова разматывать путь. — И замполит радушно полуобнял штурмана, осветил его милой улыбкой.
Упали книзу насупленные брови, разбежались морщинки. У Исмаилова блеснули под усиками зубы — подобрел человек.
Волошин подвинул Ушакову чашечку кофе, глазами указал на сахар и поданные вестовым сухари.
— Морошку я отнес вам в каюту, товарищ командир, — доложил Анциферов, — сахарный песок отдельно. Вы не уважаете, чтобы туда…
— Не уважаю, Анциферов. — Волошин отпустил его, принялся за кофе. — Рекомендую. Верная ягода. Морошка — это тундра, иней, голубые зори… — Волошин отдыхал по-своему: внешне собранный, ни одного вялого жеста, ни приспущенных плеч, никакой расслабленности. Хотя цвет лица его изменился, припухли веки, рельефней обозначились мешки под глазами. Яркий свет открывал седые нити в густой чуприне.
Он старался выслушать журналиста, начиненного сведениями из иностранных источников, более доступных ему, чем свои, советские. Набившие оскомину американские полярники сумели наводнить книжные рынки своими мемуарами. Получалось довольно убедительно, они везде первые, они запевалы. Волошин поморщился, когда журналист попытался в угоду ему поиздеваться над его американскими коллегами, независимо ни от чего он ценил их работу, дисциплинированность, способность твердо достигать своей цели. Как бы то ни было, они — его товарищи по совместно разделяемым опасностям, товарищи по дьявольски трудной профессии. Он изучал их опыт, знал их сильные и слабые стороны. Когда Ушаков принялся отыскивать аналогии с походом атомной лодки «Наутилус» под командованием капитана первого ранга Андерсена, Волошин сказал:
— Андерсен боялся наших, сибирских, льдов, как неразведанного противника. Встреча со льдиной толщиной в двенадцать метров казалась ему турнирным поединком. Он говорил — лед враг, его надо уважать. По-моему, прежде всего, чтобы врага победить, его нужно знать.
— Вы его знаете?
— В своей области — да. Или вы шире ставите вопрос?
— Нисколько. Только в узком смысле. — Ушаков выдержал испытующий взгляд, добавил: — Андерсен испугался западного прохода.
— Андерсен не испугался, а проявил благоразумие, — поправил его Волошин, — это не одно и то же в нашем деле. Если я пойму, что проход закрыт, я также проявлю благоразумие.
— Я думаю, никто не назовет это трусостью, — сказал Ушаков.
Волошин многозначительно покряхтел, побарабанил пальцами по столу и, вскинув построжевшие глаза, уточнил:
— Разумные люди — да. Те, кто жаждет провала, назовут.
— И такие есть? В вашем ведомстве?
— Ого! Это особая тема. Вернемся к нашим ребятам. Как вы нашли команду?
— Я не хочу льстить, Владимир Владимирович, но народ у вас отличнейший. Удивительно получается — призываются из общего контингента, разные люди, а у вас все на подбор…
— Одинаковые? — Волошин хитровато поглядел на Ушакова и тут же ответил: — Все разные, только сообща решают задачу. Их объединяет ясная и точная цель. Они видят не только мушку, но и яблочко.
Заговорила трансляция. Куприянов давал справку об Аляске, о ее территории, климате, государственном подчинении, коммуникациях через Канаду, портах и базах.
Волошин чуточку послушал. Сообщались общеизвестные факты, и он продолжил:
— Я далеко не сентиментален, но как я чувствую своих ребят! Они-то думают — бродит окаянной тенью, тянет из нас жилы…
— Никто так не думает. Уверяю вас!
— Они вам не расскажут, считают — вы сразу на карандаш. — Волошин потянулся, достал сухарик. — Не хотите? А я погрызу. Если вы возьмете списочный состав — попросите у Гневушева, — конгломерат наций. Кого у нас только нет! Будто нарочно подбирали — чуваши и мордвины, лезгины и азербайджанцы, армяне и грузины, ну, и конечно русские, украинцы, белорусы. Как спаяны все!
— Советская национальная политика…
— Оставьте, — Волошин досадливо отмахнулся, — мы не в кружке политграмоты. Одно — говорить, абстрактно утверждать, другое — чувствовать, убеждаться. Наше сплочение на принципиальной классовой основе. Сплотились трудящиеся сначала в борьбе против царизма, потом в борьбе за построение нового общества. Всех объединил совместный труд. Вот как должно формироваться сознание необходимости сплочения. Не знаю, как еще нагляднее представить патриотизм… Я помню ваши робкие соображения об о с т р о в е н а д е ж д ы…
— Ну, и как вы? — Ушаков невольно покраснел. Если за этим последует насмешка, придется дать отпор.
Волошин прикоснулся к нервически дрогнувшей руке своего собеседника:
— Я понял вас сразу, Дмитрий Ильич. Где-то вас з а к о л о д и л о, и возникла мечта…
— Мечта?
— Мечтать тоже надо уметь… — Волошин усилил звук в динамике. — Давайте просвещаться. Магеллан и Васко да Гама открывали новые земли в погоне за перцем.
«…Шелехов и Прибылов открыли лежбища котиков на островах и первыми из русских поселились в Америке. Всего полтора века назад никто иной, а русские построили укрепленные пункты на Аляске. Новоархангельск и Росс (на побережье Северной Калифорнии) были обнесены палисадами, имели причалы. Русские мореходы, предприимчивые казаки, смело продвигались на американский континент, осваивая его раньше мормонов, создавая русскую Америку. Они открыли земли, где золотые самородки цеплялись за голенища, где нефть вытекала из скал, где медь добывали кайлом и костром, где рыба уносила самые крепкие сети, где бухты могли принять корабли без единой вбитой сваи…»
Волошин поднялся и, удовлетворенно склонив чубатую голову, широко расставил ноги по привычке палубного офицера.
«…Форштевень американского континента, владения русских героев, добытые тяжким трудом, обширное государство в тысячу пятьсот девятнадцать квадратных километров было продано за семь миллионов двести тысяч долларов… Мы можем только развести руками, негодование было бы слишком большим даром поразительной глупости прежних хозяев России…»
Замполит давал информацию с эмоциональным воодушевлением, без шпаргалки, и это придавало словам искренность. В дальнейшем изложении вновь подкреплялась фактами военно-стратегическая подготовка плацдарма. Форштевень направляется против России. Куприянов доложил экипажу также и о развитии отечественного форпоста, о форсированном промышленном строительстве на ранее слаборазвитых окраинах.
«Щетинисто обросли не только палисадами пустынные берега. Пришла и сюда, дотянулась и взялась бурить, взрывать, открывать кладовые недр Россия. Пришла и уцепилась. Молодые люди, крепкие, будто кованные из металла, с мудрыми, прищуренными на далекие горизонты глазами, взялись артельно, миром: «Ничего, дадут лад наши ребята, не цыкайте только на них, добавляйте щедрой горстью гордость за свое, страну отчичей и дедичей».
— Хорошо. — Волошин был доволен. — Кое-где и надавил на басы Куприяныч, тоже неплохо. Пора нам, русским, отвыкать от шепота, от бормотка. Нельзя приспосабливать к скоротекущим лозунгам национальный характер. Искривить его легко, выпрямить трудно…
За ночь обстановка усложнилась. Дмитрий Ильич слышал боевую тревогу сквозь сон и не мог поднять головы. Настойчивый, требовательный звон еще долго стоял в ушах. Впервые Дмитрий Ильич воспользовался своим независимым положением и не покинул койку по тревоге. Восприятия притупились, все казалось проще. Сигналы боевой тревоги возникали по разным поводам и как бы потеряли значение.
«Спите, — как-то сказал Лезгинцев, — если начнем тонуть, разбудим».
Откинув одеяло, Дмитрий Ильич включил надкоечную лампочку и взглянул на часы. Ничего себе, продрых почти до обеда. Койка Лезгинцева была нетронута. Динамик передавал очередную команду: «Третьей боевой смене приготовиться на вахту». За ночь в тесной каморке стало душно. Дмитрий Ильич включил оба вентилятора, собрал белье и выскользнул в коридор. До душевой всего несколько шагов. Нигде ни одного человека. Можно подольше поплескаться, потереться жесткой мочалкой. Дмитрий Ильич намылил голову. Кто-то дернул дверцу. Пришлось поспешить. На выходе столкнулся с Мовсесяном.
— Грязное белье оставьте здесь, — посоветовал он, — разовое же…
