— Точно так, господин капитан, это для нас честь, что нам поручили военные заказы. Когда вам только будет угодно. Мы сегодня не распустим наших рабочих. Не извольте волновать свое сердце, через двадцать часов все зажимы и амортизаторы будут готовы. Не извольте волновать свое сердце, бомбодержатели нам не в первый раз. Мы нарезали уже трубки для бомбовоза. Это для нас большая честь.
И, кланяясь, повел капитана по заводу.
Перед механическим цехом, навалившись на стальную доску, сварщик в очках врезал в металл жестокое белое пламя, заслонясь темным листом от света, разрывавшего глаз. Он не слышал окриков главного приказчика.
— Эй, друг!
Он отвернулся от пламени и оглянулся. Люди показались ему молочно-белыми, а день вокруг сверкал чернотой.
— Сегодня, друг, придется остаться часов на шесть сверх нормы.
— А плата?
— Военный заказ…
— Я и так работаю тринадцать часов.
— Дурак! Военный заказ. Вот так все с этим народом, господин капитан. Ленивы и глупы, господин капитан.
От сварщика пошли в просторный холодный дом, полный визга разрезаемой стали и жара, сгущенного на ледяном сквозняке. Автогенщики поджигали в форсунках тонкие струи разлетающихся брызг бензина, ловкими движениями джиу-джитсу сражаясь с металлом. От стальных полос сыпались огненные стружки.
— Сегодня, ребята, придется остаться часов на шесть лишних! Военный заказ.
— А плата?
— Военный заказ. Ты понимаешь, дурак, по-корейски, что такое военный заказ? Я говорил вам, господин капитан.
(«Я подозреваю, что здесь в цехе есть члены профсоюза. Мы это еще выясним, господин капитан».)
Подходили к неподвижным мрачным людям, зажатым среди движущихся и стучащих машин. Здесь гнулись шпангоуты, работала механическая пила, двое тонких мальчишек вытаскивали из печи раскаленные добела болванки.
— Останетесь сегодня часов на шесть!
— А плата?
— Вот это видел?
— Извините, господин приказчик.
Прошли в литейный цех, где была беготня и движение, цех напоминал кион-санскую площадь в базарный день. Здесь кинулась в нос горелая копоть. Полуголые рабочие стояли над жаром. Болтливой улицей растекался жидкий красный чугун. Здесь шатались мелькающие тени движения. Высокие трубы, вставленные в формовки, вытягивали огонь и дымные искры из остывающего литья.
— Сегодня останетесь часов на шесть!
Ни одним движением не показали, что слышат его слова.
— Е-сей, посмотри, чтобы не делали перерыва.
— Знаем, господин приказчик.
Потом сказали те же слова китайским плотникам, бесшумно двигавшимся среди свежих смолистых стружек деревянного цеха. Этот зал был похож на длинные залы старинных мануфактур.
Так обошли все цеха. Тихим голосом главный приказчик отдавал попутные распоряжения:
— Опять вижу — простой. Станок «Джон Смит» работает вхолостую. Скажешь табельщику, что я тебе сделал вычет в размере двух часов работы. Опять вижу, — вручную идет клепка переборок. Опять Ку Сун Лин стал молотобойцем. Скажешь табельщику, что я тебе сделал денежный вычет в размере полдня работы.
(«Какой народ! Страшно подумать — ведь каждый из них может оказаться членом профсоюза, господин капитан».)
— Господин приказчик, прошу, пожалуйста, отпустить. Мать заболела в деревне, в Кентаи. Прикажите выдать паспорт.
— С богом! Отработаешь сегодня заказ, получишь расчет.
— Спасибо, господин приказчик.
Снова день. Грузно выкатилось солнце из воды.
Мир повторяется.
Снова брань и снова труд.
Снова хлёбово из трав.
(Пролетарский поэт Н.)
Глава тринадцатая
ЭСКАДРИЛЬЯ В ПУТИ
Как всегда, привычным и будничным было отправление на старт. Дотошно наставлял подполковник Садзанами; закончил словами:
— Итак, ни на минуту не забывайте, что сегодняшняя бомбежка преследует не только оперативную, но и учебную цель. Выпейте перед полетом холодной водки. Вольно!
Весь летный состав эскадрильи весело отправился к шкафам, где были сложены комбинезоны и все полетные принадлежности.
— Ого! Воюй и ни на минуту не забывай, что тебе могут всегда поставить неуспешно за поведение.
— Из школы вышли три года. Когда же мы перестанем быть школьниками?
— Все равно инициатива не отнимается. Дело в дисциплине.
— Смирно!
— Муто, отпусти! Не смей щипаться!
— Господа офицеры, я упустил из виду повторить вам следующее. Полеты, как я вам сказал, носят военно-учебный характер. Если вы не истратите все бомбы на бандитов, возвращайтесь на полигон и продолжайте войну по наземным мишеням. Все правила земной службы поэтому сохраняют учебный шифр. Возможно, что на земле с вами будет поддерживать связь наша агентура. На сегодня сигналы такие: два костра друг против друга — цель переносится на север. Четыре костра — на юг. Красное полотнище — бить по материальной базе. Три костра — бить в это место всем имеющимся наличием бомб.
Одевшись, пошли к ангарам. Колбаса на мачте была слабо надута и болталась.
Ветра почти нет. Погода такая, что хоть иди на воздушный пикник.
— Я, пожалуй, сегодня не надену подшлемника.
Сегодня Аратоки ночевал на улице Оура-маци. Лучшая певица в городе Кион-Сан. Импортная. Из Токио. Истратил двадцать пять иен. Так жить, пожалуй, проживешься. К тому же все, что он видел, было малопривлекательно.
«Тело худощавое, нежное, недоразвитые бедра, гладкая бледная кожа, глубокие маленькие и острые глаза, небольшой живот, слабо намеченный подбородок… Все время что-то жевала. Сильно вспотев, вытиралась горячим полотенцем. Нечего сказать!.. Корея…»
— Механик, готово?.. Дайте-ка очки!.. Есть, господин подполковник.
— Есть контакт?
— Направо, пятнадцать склонения за вожатым звена.
— Аратоки, проверили тросовую проводку?
— Да, да, Кен Чан, — отвечал он, думая о другом.
Внизу летела земля.
Мутными полосами плыли с боков горы, прикрытые белым туманом.
Расплываясь в синей яме земли, отходили назад леса. Корея уползала, как гора, сброшенная с огромной высоты.
Впереди, сквозь прозрачный вихрь винта, было видно нависшее на севере облако. Аратоки сидел во второй кабине, опустив руки на колени. Внизу на планке была прикреплена маршрутная карта. Перед глазами была меховая спина Кендзи и круглое зеркало, где отражалось его лицо, закрытое очками, наносник и край подшлемника. Глаза слезились. Сквозь бледные стекла защитных очков была видна плоскость, изборожденная кривыми линиями, синими полосами, черным пунктиром. И в первые мгновения глазу казалось, что все это находится на стекле очков. Мир был выгнут, как фарфоровая миска. Горизонт висел на уровне рта.
«Ого, как далеко забрал вправо растяпа Хасимото!»
— Эй, Кен Чан!.. Что?.. Не слышу… Не слы… Направо…
Четыре разведчика — бипланы «Отсу» — качались над облаком почти вровень с очками Аратоки.
Два «Айоку» шли над всей эскадрильей.
Тупо урчали сзади «Кавасаки-Дорнье-Дон». Их тяжеловесные туловища пригибались к земле. Брюхо, как сосцами, было утыкано длинными бомбами. Эскадрилья уходила вправо. По инструкции Муто Кендзи должен от них отделиться.
Вот, кажется, эти два синих озерка, отмеченные на карте крестиком. Где-то здесь и есть нужное место.
— Эй! Кен Чан!.. Что? Не слышу… Не слы… Да… Да… Вот карта…
Самолет шел по плоскости, клонился вперед, назад, в стороны, уничтожая действия воздушных токов на крылья. Педали второго управления в кабине Аратоки сами собой колебались. Кендзи прекрасно ведет аппарат.
Стрелка тахометра все время пляшет на одном месте. Счетчик скорости показывает сто семьдесят. Аратоки наметил на карте ориентирный треугольник пути. Ровный ураганный ветер выбивал из его перчаток карандаш.
Внизу все было мутно, дрожало и сплывало на юг.
«Не забывайте, друзья мои, что сегодняшняя бомбежка преследует не одну оперативную, но и учебную цель…»
Тень аиста,
Отраженная в воде,
Паук на книжке,
Дым горы Фудзи —
Это значит: близко смерть.
(Книга народных примет)
Глава четырнадцатая
ТЕНЬ ГОРЫ
Вы подвешены где-то высоко и под ногами не чувствуете опоры. Ветер засовывает плотную тряпку вам в рот, в глаза и в нос.
В ушах чудовищный стук и глухота.
Теплый приторный запах машинного масла, волнами рвущегося из выхлопных труб. Выше тысячи пятьсот метров рот нельзя держать открытым. В ушах бьется пульс. Выше двух тысяч метров холод режет ноздри. Кажется, что слишком много воздуха захлестывает нос. Вы стараетесь прикрыться перчаткой. Это бесполезно. На самом деле воздуха мало.
