Помощник командира, подполковник Садзанами, сказал с Аратоки несколько слов и отпустил его. Аратоки не чувствовал себя с ним свободно: он оценивал взглядом недостатки летчика (так казалось Аратоки). Сам он был сухой, тихий; маленькие, детских размеров, руки, угловатыми складками лежащий мундир, узкий таз, мертвое, острое и желто-бледное лицо.
Аратоки пошел вместе со своим пилотом в офицерскую столовую. Его звали Муто Кендзи. Он был совсем молодой человек, заросший рыжими рябинами. С прыщавым лбом, красивый, он смотрел на Аратоки беспокойными глазами способного циника. Аратоки старался говорить с ним в тон.
В столовой он быстро со всеми сдружился.
В гарнизоне общий тон разговора был совсем иной, чем в школе. Чтобы не показаться резонерствующей крысой, Аратоки старался не возражать, но и соглашаться он не мог, чтобы не прослыть радикалом.
На всякий случай он сказал:
— У нас в школе здорово уважают ваш гарнизон — вы настоящие герои.
Встретил его гогот:
— «Они в школе уважают»!..
— И мы их уважаем за то, что они бьют шоколадными бомбами по картонным бандитам…
— Вы же привилегированные…
— Если они «уважают», то почему никто из десятого выпуска не пошел на материк — все остались в управлении и штабе?..
— «Настоящие герои»!..
Аратоки смутился, но возражать резко не посмел.
— Наш народ — герой всегда и повсюду.
— Народ — герой, если велят…
— Что вы только говорите?!. Ведь это японский народ!
— Утверждаю, что наш мохноногий мужичишка не думает ни о чем, как только запихать в рот лишнюю горсть риса, — не думает ни о родине, ни о японской чести, ни об императоре…
— Так нельзя говорить.
— Мы с вами, если понадобится, каждый день умрем. Но это — мы с вами.
К концу разговора у Аратоки прошло первое смущение.
«В Академии за такие слова выбрасывали из армии. Здесь их слушают офицеры. Боевой гарнизон. Значит, так надо.
Бить бандитскую сволочь и корейцев и не входить в рассуждения. Прекрасно! Такой, значит, принцип. Прекрасно!
Будем знать теперь раз и навсегда.
В Корее — редконаселенная земля с обильными природными богатствами, с отсталым по сравнению с нами и менее талантливым населением. Его семнадцать миллионов. И по ту сторону моря — мы. Цивилизованный, стесненный узкими островами, гениальный и сильный народ.
Из этого совершенно ясно, что японский народ по своему историческому предназначению должен заселить материк.
Вот лекарство от социальных болезней».
(Недавно в Сеуле судили нескольких рабочих «за злостную пропаганду». Один из них говорил: «Не позже завтрашнего дня нужна революция» — он получил шестнадцать месяцев тюрьмы. Другой рабочий утверждал, что в Японии нет никакого угрожающего перенаселения, если бы был другой государственный строй, место нашлось бы для всех. Нынешние хозяева — плохие хозяева. Он получил за это восемь лет каторги.)
«Первый принцип управления Кореей — заселение ее японцами.
Второй принцип управления Кореей — изучение ее японцами.
Третий принцип управления Кореей — освоение ее японцами.
Этими моими правилами мы должны регулировать деятельность конституционных учреждений, которые возникли в результате реформ 1919 года».
Таковы три принципа адмирала Сатоми — политграмота японского офицера.
К концу учебного дня подполковник Садзанами снова вызвал к себе Аратоки.
— Разрешите поехать в офицерский городок, занять комнату. Отдохнуть, если разрешите, подполковник-сударь.
— Вам придется поехать в город. Нужно знать работу гарнизона. Послезавтра я отправляю вас в операцию… Сегодня отправитесь на завод промышленника Сена. Он выполняет некоторые заказы текущего ремонта.
— Я познакомился с ним, подполковник-сударь.
— Предупредите, что восемьдесят бомбодержателей, заказанные у него для наших самолетов, должны быть готовы не через пять дней, а завтра. Проследите за исполнением.
И Аратоки отправился снова в город.
Солдаты, несите в колонии
Любовь на мирном штыке,
Азбуку в левом кармане,
Винтовку в правой руке.
А если эта сволочь
Не примет наших забот —
Их быстро разагитирует
Учитель наш — пулемет.
(Военная английская песня)
Конструктор модельного цеха пел, поворачиваясь над огромным картоном, по которому были расчерчены шпангоуты.
— «Ночь, аптека, переулок, — произносил он слова, — вишни цветут. Я один… Эй, аптекарь! Дай лекарства от невиданной любви…»
В мыслях он ворчал:
«Приятные новости… С женитьбой вас, господин, вы, кажется, хотели жениться?.. Все лимиты окладов понижаются на пятнадцать процентов. „Эй, аптекарь! Дай лекарства…“ Спасибо, господин хозяин, нас уравнивают с чернорабочими… „Белые вишни цветут, я один…“ Теперь, извините, мне плевать, пусть разрушают весь цех, я не скажу ни слова. „Эй, аптекарь! Дай лекарства от невиданной любви!..“»
Судоремонтный и механический завод господина Сена считается самым крупным предприятием в Кион-Сане. В путеводителе Кука и Смиса он отмечен крестиком, и сказано следующее:
«Кион-санский завод… Число рабочих 1425, из них женщин и детей 627. Большинство китайцев. Жилища рабочих, расположенные на юго-западной стороне порта, выделены в особый маленький городок, огражденный стеной. Иждивением господина Сена для них выстроен специальный театр».
Да, театр выстроен. Это китайский театр, маленький угрюмый барак, где раз в месяц даются представления:
«Геройский патриотизм некоторой жены».
«Цветы — кровь — пепел — огонь».
«Растущий бальзамин».
«Благородные поступки японского дворянина».
Но живут рабочие в полных крысами чуланах и едят гнилые водоросли. Работают в сутки четырнадцать часов. Еженедельного отдыха нет — праздник раз в месяц. И заводчик удерживает из жалованья плату за вход в театр.
«Эй, аптекарь! Дай лекарства от невиданной любви!..»
Модельный цех находился в низкой кирпичной казарме на берегу залива. Лед в заливе был разбит ледоколами и плавал редкими зелеными комками среди стоящих у прикола судов. Возле самой каменной кромки залива торчали ржавые ребра судна «Темено-мару» с отстающими листами дырявой обшивки. Нос был высоко поднят над остовом, наполовину вмерзшим в тающую льдину.
На поднятых лесах трое рабочих клепали обшивки морских катеров. Усатый Сен в синей ватной робе, наклонившись, поворачивал пневматическое сверло, со свистом впивавшееся в железо.
В ворота завода, охраняемые тремя дюжими сторожами, вошел японский офицер. Никто не взглянул на него.
— Подай заклепку! Бей! Так. Сюда! Так.
— Ты!
— Подай заклепку! Бей! Так. Сюда! Так.
— Ты!.. Эй!
— Извините, барин, не заметил.
— Где ваш старший?
— Приказчик, барин, здесь. Мастер, барин, уехал к хозяину. В конторе, барин, господа счетоводы.
— Пришли сюда!
— Сейчас… Бей! Подай заклепку! Бей! Так. Сюда! Так. Сбегай за приказчиком!
На лесах двигался темный сморщенный человек в сапогах, в толстых грязных штанах и надутой ветром кацавейке. Он подавал клепальщику на штанге раскаленные докрасна заклепки. Оглушительный звонкий удар разнесся вместе с ветром.
— Сейчас, барин офицер…
Медленно поворачиваясь, человек стал слезать с лесов. Когда он спустился на землю, Аратоки увидел, что это женщина. Она была черна и худа. Лицо ее состояло из плоских, заостренных костей, обтянутых тонкой кожей.
«Эти звери, неужели они живут друг с другом? „Дорогая, шел я в дождь и в плеск, был я тонок, одинок и чист, в темноте я слышал золотой, чистый, тонкий, одинокий свист“. Да… Скажу я вам!.. Что же он?.. А где приказчик?.. Женщины низких сословий у всех наций одинаково безобразны…»
Через минуту прибежал к Аратоки главный приказчик.
— Точно так, господин капитан, это для нас честь, что нам поручили военные заказы. Когда вам только будет угодно. Мы сегодня не распустим наших рабочих. Не извольте волновать свое сердце, через двадцать часов все зажимы и амортизаторы будут готовы. Не извольте волновать свое сердце, бомбодержатели нам не в первый раз. Мы нарезали уже трубки для бомбовоза. Это для нас большая честь.
И, кланяясь, повел капитана по заводу.
Перед механическим цехом, навалившись на стальную доску, сварщик в очках врезал в металл жестокое белое пламя, заслонясь темным листом от света, разрывавшего глаз. Он не слышал окриков главного приказчика.
— Эй, друг!
Он отвернулся от пламени и оглянулся. Люди показались ему молочно-белыми, а день вокруг сверкал чернотой.
