— Не надо так... — повторил он. — Вставайте, пойдемте в лагерь.
Лена встала, смахнула слезы, тяжело вздохнула.
«Я рад расстаться со своей дражайшей половиной, а эта все еще убивается. Видно, сильно любила мужа», — подумал Строгов.
— Вам надо отвлечься от своего горя, — сказал Строгов. — Помню, в столовой вы были так рассеянны... Как вы смотрите на то, чтобы пойти со мной, скажем, в театр?..
Лена испуганно отвернулась в ту сторону, где стоял ТУ-2 Николая Князева. Она часто думала о своем молчаливом друге и даже в темноте узнавала его по походке. Он все еще присылал Наташеньке игрушки, а заходил реже...
— Я спешу!.. — И она торопливо пошла в сторону, хотя с майором ей было по пути.
В новом полку Пучкова назначили техником звена. Реактивных самолетов он никогда не изучал, поэтому его откомандировали в городок, где были организованы краткосрочные курсы.
Дней десять спустя он вернулся на родной аэродром.
Как многое изменилось тут! В те дни, когда он руководил перегонкой «старушенций» к железнодорожной ветке, пустота, оголенность стоянки как-то в сутолоке дела не бросилась в глаза. Но теперь, не увидев ровного строя бомбардировщиков и истребителей, к которым привык, как к людям, прослужившим с ним не один год, он загрустил. «Их было много, — подумал Пучков о самолетах, — и каждого из них я мог отличить от другого даже в темноте». Он испытывал такое ощущение, будто отсутствовал не десять дней, а год, много лет. Такие чувства овладевают нами, когда мы, входя по приезде в свое жилье, видим, что вся обстановка расставлена по-новому. Может быть, все это Пучков испытывал и потому, что его подчиненные стали не теми, кем были прежде. Все, кто подлежал демобилизации и ждал дня, когда сформируется эшелон, как-то вдруг изменились в его глазах: одни стали серьезнее, озабоченнее, другие ликовали. Одни механики, нарушая субординацию, стали обращаться к нему, как равные к равному, запанибрата, и звали в ресторан, другие выкладывали свои обиды, но больше было таких, чье отношение к нему выражалось в словах:
— Сергей Сергеевич! Ты настоящий человек, в гражданке о тебе рассказывать будем.
Все доброе не было забыто: механики вспоминали, как он старался убедить их и тогда, когда Громов наложил бы арест, как справедливо распределял наряд, как помогал им в трудную минуту. Ему дарили на память книги с надписями, самодельные безделушки. И всех механиков превзошел Князев. Он подарил технику такой самодельный клинок, за который, как говорили, ему давал пятьсот рублей какой-то офицер. Все то, что сдерживалось прежде строгой армейской подчиненностью, теперь, накануне расставания (и, может быть, навек), прорвалось сразу и умилило Пучкова. «Да, — думал он, — посеявший доброе, добро и получит».
Сегодня вечером в домик Пучкова ввалилось сразу человек двадцать.
— Салажат мы не взяли, товарищ стартех, — сказал Князев, — но с нами, «стариками», вы должны поехать в ресторан. Давно бы надо, да все не осмеливались как-то... Служба она служба, а теперь кто-то из нас демобилизуется, кто-то уходит в другие звенья... Ты нам уже не начальник, а просто друг.
— Вздумали! В ресторан... — упрекнул их Пучков.
— А что тут такого? Откупили же наши механики ресторан, когда Желтый женился, — напомнил Ершов.
— Так за это я тогда поплатился... А сейчас — не свадьба...
— Эх, товарищ инженер! Забыли вы завет старого Тараса Бульбы: «Нет уз святее товарищества...» Мне, может быть, посидеть с вами да другими хочется больше, чем жениться. Чувствую: совесть моя измучается, если уеду домой, как неблагодарный... Ты нам сделал такое... — В поисках слов Князев переступал с ноги на ногу. — Вот Ершов, например. Разве ему дали бы звание, если б в эскадрилье верховодил Громов? Наложил бы в личное дело одних взысканий — кто бы осмелился выдвигать такого на офицера? А ведь Ершов — артист своего дела...
— Что вы, друзья, — улыбнулся Пучков. — Никакой благодарности мне и не надо. Ну, зачем вы завалили меня подарками? Если я действительно вас чем-то тронул, — знаете, какой подарок хотелось бы мне иметь?
— Какой? — раздалось несколько голосов.
— На днях, друзья, — Пучков окинул своих механиков взглядом, — вы разъедетесь по разным аэродромам, а многие — по селам, городам... То есть вы начинаете новую жизнь. И чтобы вы меньше совершили ошибок, хочу сказать: есть в жизни две очень важные вещи... Первая — это выбор специальности. Человек, не имеющий призвания, всю жизнь, как слепой котенок, блуждает впотьмах. В одно дело сунется — ушибется, в другое — совсем провалится. А любовь к делу — она, как свет, с ней не будешь блуждать, с ней легко идти по жизни. Это, как закон, друзья...
Пучков меньше всего был моралистом. Он почти никогда не читал поучений и наставлений. Но опыт его собственной нелегкой службы говорил ему, что только сердечная привязанность к своему делу уберегла его от разочарований в жизни. Он искренне считал, что, если не надломился от трудностей, выпавших на его долю, если и сейчас ему хочется радоваться жизни, трудиться и помогать другим, так все это только потому, что дело свое он любит всей душой.
— И как его найти, это любимое дело? — спросил кто-то.
— Я считаю, что почти у всех вас есть настоящий вкус к технике. Это развивать надо. Сейчас, после демобилизации, вам стоит только присмотреться, например, к трактору или автомашине, и вы сможете овладеть ими.
— Трактор и автомобиль им, как семечки, — сказал Ершов.
— Что там говорить — покажем класс! — улыбнулся Миша Пахомов, и все рассмеялись.
— А что? Движок и динамо разбираем? Разбираем! А реактивные самолеты в колхозе не нужны...
— Правильно, Миша, — ободрил Пучков.
— А что второе? — торопил Ершов. Пучков улыбнулся.
— Вы, друзья, теперь уже в том возрасте, когда надо жениться.
— Не хочу учиться, хочу жениться, — как сказал бы Митрофан Фонвизина, — выпалил Еремин.
— Попадется тебе зануда, отравит всю жизнь — тогда уж будет не до смеха, — с гневным укором высказал Пучков свое выстраданное. Он не позволил бы себе говорить так резко, если б не имел на то морального права.
— А если попадется настоящая, понимающая и станет не камнем на шее, а...
— А винтовым противовесом и сразу потянет ко дну, — скороговоркой перебил Ершов, и все рассмеялись.
Винтовой противовес был хоть и небольшой деталью самолета, но для своих размеров крайне тяжелый.
— Смейтесь пока... А придется решать, призадумаетесь... Выбор жены — это такой вопрос, где за ошибку тоже расплачиваются разочарованием в жизни...
— Пятиминутной беседой вы от нас не отделаетесь! У нас много тем для прощального вечера. Зачем же так, на сухую?..
— Мы-то разъедемся, а стартех тут останется. Знаете, что ему будет за коллективную выпивку? Громов во все инстанции настрочит... — заступился за Пучкова Еремин.
Он не знал, что Громова в эскадрилье уже нет. Комендант училища, приезжавший как-то на комсомольское собрание, недавно был назначен комендантом гарнизона и теперь взял своего любимца к себе в помощники.
— Ты не заступайся! — Ершов оттолкнул Еремина от Пучкова. — Если, товарищ стартех, вы погнушаетесь отпраздновать с нами, как вы говорите, начало нашей новой жизни, — гидросмеси налижусь и лягу возле вашего дома... Это благодаря вам мне дали офицерское звание — пусть за вас же и отберут его. И я не пожалею. В Советском ведь Союзе живем: если демобилизуют — эти руки (механик простер к Пучкову ладони с твердыми, кое-где посбитыми пальцами) везде пригодятся... И вообще, если вы не согласитесь, мы с обиды на вас все равно напьемся...
«А что, и напьются», — подумал Пучков; посмотрел на часы и сказал:
— Ровно в двадцать ноль-ноль ко мне. Ужин и тарелки официантки нам принесут, а насчет остального...
— Все ясно!.. — сказал Князев.
Вечером, согнувшись чуть ли не в три погибели, Князев нес на плече плоский крыльевой бензобак. В нем плескалось молодое вино, купленное в соседнем совхозе.
— Вы с ума сошли? — испуганно крикнул Пучков, поняв, в чем дело.
— Пожалуй, многовато... Давно не пили. Громов каждого обнюхивал, когда из города возвращались...
Прошло тяжелое похмелье, минула целая неделя, а эшелона демобилизованным все еще не подавали. К Пучкову обращались с вопросами:
— А что, не могут отменить демобилизацию?
— Не волнуйтесь. Командир части имеет право задержать, но не дольше двух месяцев...
— На два месяца? — удивились даже те, кто прослужил добрых пять или даже шесть лет.
Два месяца им казались теперь вечностью.
Надо было уже принимать у монтажников реактивные истребители, а мысли «старичков» были уже далеко — в деревнях, в поселках, в городах. Понимая это, Пучков посылал их в суточный наряд, поручал переоборудовать стоянку, — словом, давал не очень ответственную работу. Старшина Князев воспротивился этому: ему хотелось своими руками прощупать и реактивный самолет.
