— Куда тебе еще на государственные харчи? Можешь работать, хочешь. Вот я соберусь, тогда уж вместе. Засядем в одном дворе за домино и на рыбалку вместе. А сейчас не расхолаживайся.
Так и рухнула идея. А шел уже шестьдесят четвертый, и хоть усталости не было, зато существовало ощущение, что где-то за спиной его кто-нибудь из молодых говорит: «Ну чего сидит старикан? Шел бы в ведение райсобеса». А может, казалось ему так по стариковской своей мнительности?
Сидел Павел Иванович у себя в кабинете и разглядывал результаты анализа. Ему ли требовались пояснения, что это означало? Теперь уже все становилось на свои места и он мог с уверенностью сказать: да, Дорошин выиграл в очередной раз. Крутову уже сегодня довелось поговорить с Ольгой Васильевной, и он узнал то, что хотел: в два часа дня доктор Косолапов завершит обследование шефа и после этого будет дано Дорошину право заниматься делами, хотя и надо еще будет с недельку побыть дома. А что дальше произойдет, Крутову ясно тоже: Павел Никифорович первым делом вызовет его к себе, может быть даже сегодня, и потребует полнейшего отчета за все, что было в его отсутствие. Хорошо, что у него есть рокотовские бумажки, а то ведь могло быть очень нескладно.
Жалко ему Рокотова. Павел Иванович старый практик, он знает, что означают для Дорошина рокотовские расписки. Это же повод для большого и очень неприятного для Владимира Алексеевича разговора. Чуть ли не диктаторство… Вместо коллективного партийного решения распоряжения на райкомовском бланке… А он, Крутов, не может поступить иначе, он должен оправдать месяц с лишним буровых работ, отвлечение «мыслителей» от проекта. Это не мелочи, за такие штуки можно и с работы полететь, без всякого почета, заслуженного десятилетиями безупречной работы. О-о-о, Дорошина он знает великолепно. Это человек цели, человек характера резкого и непримиримого. И он помнит все случаи невыполнения его приказов, когда бы они ни происходили.
Волнуется, видно, и Григорьев. Сегодня утром встретил его в коридоре. Тени под глазами, не спал наверняка. Остановился рядом с Крутовым, хотел сказать что-то или спросить, да не решился.
Заглянула в кабинет секретарша, лицо испуганное. Едва шепнуть успела:
— Рокотов к вам…
Почти сразу же в кабинет быстро зашел Владимир Алексеевич. Крутов суетливо поднялся, вышел из-за стола. Рукопожатие у Рокотова крепкое, энергичное. Сильный человек и физически, и духом. Уж он-то понимает все, что заварил, и догадывается о возможных последствиях. А на лице — ни тени сомнений, колебаний.
Они сели друг против друга за столиком для совещаний. Уж очень неудобно было Павлу Ивановичу сидеть за столом своим в присутствии первого секретаря райкома. Волновался изрядно, чуял, что неспроста Рокотов пришел сам. Ведь мог же просто вызвать его к себе.
— Посоветоваться к вам, Павел Иванович, — Рокотов достал бумажку с результатами лабораторного анализа. — Вы уже смотрели все это?
— Да, конечно…
— Я знаю вас как великолепного инженера, как крупного руководителя производства. Я пришел к вам за помощью. Положение таково, что Кореневский карьер, в случае начала его эксплуатации, не даст около трехсот тысяч тонн богатой руды для доменной металлургии… Эти цифры утверждены Госпланом, и нам их не отменят.
— Понимаю вас, — Павел Иванович уже уловил ход мыслей Рокотова, — триста тысяч, дорогой мой Владимир Алексеевич, это много. Это очень много.
— А если вот что, Павел Иванович, — Рокотов взял карандаш со стола Крутова, лист бумаги и быстро нарисовал неправильный овал. — Это Журавлевский карьер… Сейчас мы идем вглубь, берем кварциты. Вот здесь — Романовский карьер… Они оба — на базе Журавлевского месторождения. Вы помните перспективный план на десятилетие?
— Конечно… Разработка промежуточных площадей… Нам сохраняют постоянный план по богатой руде, готовой для загрузки в домны без обогащения. Ах вот что, теперь я вас начинаю понимать, Владимир Алексеевич!.. Так. А как же вскрыша? Ведь эти работы не планировались?
Крутов заволновался, пошел к своему столу, вынул красную папку:
— Та-ак… Там двести сорок три метра… Толщина слоя богатой руды сорок пять… А знаете, это может быть выходом… Может… Триста тысяч тонн в год? Много, но… — он считал с карандашом в руках, прикидывая цифры прямо на полях карты, — может выйти. Оч-чень даже свободно… — Он бросил карандаш на стол, с любопытством глянул на Рокотова: — Так, дорогой Владимир Алексеевич. Резонно, резонно. Только где вы возьмете денег на вскрышу? Они же не заложены в плане?
Рокотов ответил не сразу. Еще раз глянул на карту:
— Если отпадет необходимость в сносе двух сел и в переселении четырехсот семей, средства, предназначенные для этих целей, можно будет использовать для вскрышных работ.
— Но ведь это дополнительные проектные работы?
— Дорошинский проект еще не утвержден.
Крутов покачал головой, соглашаясь с этим доводом. Потом поднял на Рокотова глаза:
— Вы сказали, что пришли за советом, Владимир Алексеевич… А ведь у вас все обдумано и без меня?
— Нет, не все, Павел Иванович… До восьмидесятого года потребности в богатой руде удовлетворяются за счет Романовского карьера… Для того чтобы в восьмидесятом году не оказаться перед фактом истощения слоя без завершенных вскрышных работ, нужно прямо сейчас начинать их… Ну, хотя бы с будущего года. Вот об этом я и хотел посоветоваться. Сейчас какова картина? Шахта дает кварциты, рудник богатую руду, пока там небольшая глубина, Журавлевский карьер — тоже кварциты. Надежда на рудник.
Ох, как хорошо понимал Крутов, к чему ведется этот разговор. Да только что толку? Разве согласится Дорошин вести борьбу за исправление плана будущего года? За переориентацию средств? И никто, кроме него, этого не сможет сделать.
— Через недельку выйдет Павел Никифорович, — сказал он, — может, ознакомить его с вашими мыслями? Он должен оценить.
Сказал все это Павел Иванович как можно более искренним голосом, хотя прекрасно понимал, что кривит душой. Но его ужасало возникающее теперь положение, положение между молотом и наковальней. Ну, зачем именно к нему пришел Рокотов? Зачем рассказал о своей явно интересной выдумке? Почему он не пошел к тому же Григорьеву? Они же единомышленники? Понадобилось ему мнение без пяти минут пенсионера… Ах, как нехорошо… Ужасно просто. Ну что они всё воюют и воюют? Что им нужно делить, когда и тот и другой стремятся улучшить дело? Ну, собрались, ну, обменялись мнениями, ну, пришли к выводу к какому-то… Зачем ломать копья и втягивать в драку людей совершенно посторонних? С Дорошиным он проработал столько лет, и они всегда понимали друг друга. В конце концов, все очень просто. Езжайте оба в Москву и доказывайте каждый свою точку зрения. Там и ученых и практиков в министерстве хватает. Им виднее.
И видимо, на лице у Павла Ивановича было это самое горестное выражение, потому что Рокотов вдруг совершенно неожиданно поднялся и суховато сказал:
— Я, пожалуй, пойду, Павел Иванович… Дела, знаете… Прошу прощения за то, что побеспокоил.
И ушел.
Крутов походил по мягким коврам кабинета. Пытаясь успокоиться, вновь полистал документы. Владимиру Алексеевичу легко рассуждать на темы подобного рода: его положение никак не сравнишь с положением Крутова. Ведь он, Павел Иванович, всего-навсего заместитель, человек, выполняющий волю настоящего хозяина. И было бы несправедливо лишать того же Дорошина этой роли, потому что именно он в пятидесятых пришел сюда с группой рабочих и специалистов, чтобы сделать здесь все: и рудник, и ГОКи, и город. Пусть он чуть груб и эгоистичен, пусть, — он создатель всего того, что здесь сейчас есть. И легко мальчишкам, к которым, несмотря на пост, отнести можно и уважаемого Владимира Алексеевича, им легко сейчас производить техническую и прочие другие революции, когда сделано главное. А теперь они непримиримы, они требуют поступков по особому счету. А он — слабый старый человек, который имеет право на ошибки и даже заблуждения, потому что видел в жизни всякое. Вот так-то, Владимир Алексеевич.
Совсем почти успокоясь, он принялся кормить рыбок в аквариуме. И тут зашел Григорьев.
— Прошу вас, Александр Лукич, — сказал Крутов, — ну, что вы у двери стоите? Давайте к столу… Или вы просто ко мне, чтобы выпить стакан боржоми? Могу угостить… Что-то вы перестали заходить? Как прикажете толковать?
Лицо у Сашки было усталое. Крутов прекрасно понимал его самочувствие: ах, как тяжело, когда неверный ход в жизни сделаешь. Вернуть бы право решения назад. Ах, чудаки, чудаки, все бы вам сотрясать вселенную, удивлять человечество размахом вашей мысли. А потом как побитые щенки ищете совета у старых, опытных людей.
— Что будем делать, Павел Иванович? — Сашка сидел перед его столом, а глядел куда-то в сторону. — Я вот думал… Может, мне сразу заявление подать? Я не люблю, когда на меня кричат. Очень не люблю. А шеф обязательно будет это делать.
