Коротким ударом он толкает стражника в воду и развязывает руки отца.
— Держите! — закричали кругом.
Молодой практикант облегченно переводит дыхание.
— Ну и дела!
Пользуясь всеобщим смятением, Тохтасын бежит туда, где голосят закрытые чечванами старухи и вдовы.
Перед ними без чувств и вся мокрая, вся в крови, лежит маленькая Лола. Ее только что вытащили из воды.
Под проклятья старух поднимает Тохтасын дочь на руки.
— Дети твои не найдут счастья! — кричат старухи, но, не слушая их, он бежит по затопленным, погибшим полям.
— Уйдем, дети, в другой кишлак, — шепчет он. — Там нас никто не знает. Уйдем туда, где много воды.
— Да, ата, да… — едва бормочет девочка, обнимая отца и прижимаясь к его лицу. А сын идет, держась за халат отца, но глаза его закрыты. Кровавая рана на груди заскорузла.
Тохтасын несет Лолу по глухой степи. Она едва жива.
— Есть места, дети, где воды сколько хочешь, — рассказывает отец. — Мы пойдем туда. Там нам хорошо будет.
— Пусти меня, я сама пойду, я скорей пойду, чем ты, — бредит девочка.
Она делает несколько плавных движений, как в танце, и падает. И видно, что она умирает.
Пустыня. Засыпав могилу Лолы, теряет последние силы и Тохтасын. Он падает на свежий могильный холм и знает, что смерть близка и к нему.
Чувствуя, что он умирает, Тохтасын говорит Осману:
— Сынок! Ничто не создано одно. Песок из песчинок, вода из капель, жизнь из людей. Я умираю. Ты — капля — вернись к своему потоку… Вернись, сынок. Если сможешь, дай людям воду. Верь воде — она счастье. Береги воду — она сила. Люби ее — и тогда ты будешь впереди всех.
Не смея прикоснуться к умирающему, страшась и жалея его, Осман ползком подбирается к руке отца и, слегка коснувшись ее щекой, уходит прочь, закусив губы.
С тех пор прошло лет сорок. И снова мы видим кишлак Хусай, задавленный песками, кишлак Тохтасына. Приготовившись уходить, жители собирают пожитки, вьючат ослов.
— Ризаев нашу воду украл… Опять нашу воду украли… — шушукаются женщины и бьют себя худыми кулаками в изможденные, высохшие груди.
Ишан говорит женщинам:
— Уходить надо. Туда, где воды много. У тех, у кого ее много, силой взять. Разве сейчас не все общее? Значит, придти и отобрать силой. Так справедливо будет. Вон в колхозе Маркса сколько воды, «Калинина», «Молотова» — хлопок утроили, у «Буденного» сады стали поливать…
Молодой парень Юсуф осторожно вступает в спор.
— Вода, ты сам знаешь, — говорит он ишану, — принадлежит тому, кто провел ее. Колхоз Молотова сам вел себе воду. Колхоз Буденного — тоже. А у нас нет колхоза, сил нет, потому и воды нет…
— Ты, горсть песку, молчать должен. Берешь слово — а что с ним делить, не знаешь. Теперь все общее стало. Я знаю. Я читал. Коммунизм называется. Возьми силой у брата своего, чем не владеешь сам!
Молодежь, сгруппировавшись вокруг Юсуфа, решительно возражает:
— Надо свой колхоз сделать. Тогда сила будет.
Но большинству, видно, так надоела жизнь без воды, что они ни на что не надеются.
— Наши места проклятые, — говорит женщина Гюльсара. — Давно дело было… Наш человек Тохтасын смешал кровь с водою… С тех пор и идет грех…
— Идите, берите воду у тех, у кого ее много! — уговаривает ишан. — У нас ничего не будет. Какие люди из нашего кишлака ушли — те жизнь благодарят. Османов! — он поднимает палец вверх. — Большой человек, из нашего кишлака бежал… теперь в Ташкенте.
На узкой улочке, у глиняного забора, поет девушка:
Ничто не создано одно.
Песок из песчинок, вода из капель,
Жизнь из людей.
Хочу быть первой каплей, за которой
Сто тысяч капель, как одна,
В поток сбиваются могучий.
Я капля? Да. Но первая из прочих.
Я капля? Да. Но за собой веду волну…
Ей лет четырнадцать — она стройна, тонка, лицо ее открыто, но паранджа закинута на плечи, паранджа наготове. В бедном халате, с косами, заплетенными во множество ручеечков и красиво лежащими на ее худых детских плечах, она очень хороша.
Навстречу песне выходит юноша с кувшином воды в руках.
— Это очень ты хорошо сложил песню. Мне нравится! — добавляет она.
— Фатьма-джан, ты поешь, как сама Халима.
— Это я для тебя пою, Юсуф, потому так хорошо вышло.
Он осторожно обнимает ее.
— Теперь ты комсомол? — спрашивает Фатьма, и он молча кивает в ответ.
— А комсомол может жениться, на ком хочет?
Он кивает:
— Да!
— Тогда мне тоже надо поступить в комсомол, чтобы потом не сказали, что тебе нельзя на мне жениться. Ты не боишься остаться? — спрашивает она.
— Все наши комсомольцы остаются, — гордо отвечает он.
— И не забудешь меня? Кто знает, где и как будем мы.
— Вода будет — и мать с тобой вернется.
— Пусть будет вода, Юсуф! Только скорей!
— Мы, молодые, создадим свой колхоз, построим новый арык, большой, один для всех.
— Ах, мы тогда с тобой маленький сад сделаем, — мечтает Фатьма.
— И вода будет течь по двору, — говорит Юсуф.
— И она будет петь, потому что мы придержим ее маленьким камнем, — смеется Фатьма.
Открывается калитка, и Гюльсара — мать Фатьмы — на осле выезжает со двора.
Пустынная дорога. Бредут выселенцы. Ишан слезает с чьей-то арбы и сталкивает Гюльсару с осла.
— В коране так и сказано: будь милостив к учителям твоим, и да будет добро тебе.
И садится на ее тощего осла.
Мать и дочь пытаются подталкивать обессилевшее животное.
— Дай-ка ему пить, — приказывает ишан, кивая на кувшин в руках Фатьмы. — Осел — работник. Ему надо первому пить, — повторяет он и слезает наземь.
— Это моей дочери Фатьме подарок, — робко заступается Гюльсара.
— За что ей? За то, что она камень на плечах твоих? Замуж надо продать ее… Ну, я позабочусь. Я знаю, ты вдова, о тебе некому позаботиться.
— Такого закона теперь нет, чтобы продавать замуж, — говорит мать.
— У-у-у! Вода ушла, все законы с собой унесла. Воды нет — и закона нет, — отвечает ишан. И начинает поить осла.
Крохотная железнодорожная станция, забитая беженцами из безводных кишлаков.
Гюльсара с дочерью припадают губами к луже под вагоном-цистерной.
Беженцы сидят унылыми группами, чего-то ждут, бесстрастно и равнодушно продают вещи. Тучный Ахмед Ризаев, председатель колхоза имени Молотова, с дорожным мешком спешит к вокзалу.
— Вот он, беда наша! — говорит ишан. — То хлопок утроит, то сады удвоит. На него одного всей воды мало.
Гнусавый, подслеповатый парень, одетый в грязный, но дорогой халат, сидит на корточках перед ишаном.
— Я тоже был бедный, — говорит он сквозь зубы, — пока не нашел дорогу. Теперь мое счастье при мне, — и, приоткрыв халат, показывает рукоять ножа. Помолчав, продолжает: — Чья это девка там, под вагоном?
— Купи, — коротко отвечает ишан. — Водой заплатишь?
Парень в халате смеется.
— Моя вода всюду. Где арык проведу, — он делает рукой жест, словно колет ножом, — там и урожай собираю
И он лениво вынимает из-под халата мешочек с деньгами.
— Афганские есть, иранские есть, английские есть… Какими хочешь — плачу!
Соблазн велик. Ишан протягивает руку.
Эту сцену издалека, из-под цистерны, видит Гюльсара.
К ней уже подбегают женщины, шепчут, всплескивают руками:
— Ай! Ай! Надо народ позвать! Кричите на помощь!
Гнусавый парень, самодовольно оправляя халат, поднимается и идет к своему коню, привязанному невдалеке.
Гюльсара все поняла.
В одно мгновение оглядывает она станцию и видит подходящий поезд.
— Этот дом на колесах куда идет? — нервно интересуется она у железнодорожника.
Тот машет рукой: далеко, мол.
И в этот момент паровоз свистит в знак отправления. Платформа пустеет.
Отчаянно глотнув воздух, Гюльсара быстро подсаживает дочку в вагон и, сбросив со своих ног туфли без задников, как приличествует делать при входе в дом, сама поднимается вслед за дочерью.
Поезд уже тронулся. Кажется, спасены!
Толстая пожилая женщина неодобрительно говорит Гюльсаре на площадке вагона:
— Что ж ты это, а? На ходу да с девочкой… ну, и народ, ей-богу. Времени тебе мало было.
Дрожащая Гюльсара обнимает дочь, не отвечая.
— Осподи боже!.. — Женщина удивленно глядит в открытую дверь вагона, — гнусавый парень скачет рядом с медленно идущим вагоном. Нагнувшись с седла, он хватает за халат Гюльсару и сдергивает ее к себе с вагонной площадки.
Поезд быстрее. Конь отстает.
— Мама! — кричит и бьется Фатьма. — Люди, помогите!
Она готова спрыгнуть наземь. Женщина крепко держит ее. Обе они глядят назад и видят, как со страстной злобой хлещет гнусавый Гюльсару нагайкой и она корчится на земле, поднимая облако легкой желтой пыли, словно выброшенная из печи головешка.
