За кашей Пота щедрой рукой разбросал фасоль, мелко нарезанную юколу, побрызгал во все стороны водкой. Пота был щедр, и будь в этот момент под рукой у него банка водки, он расплескал бы ее всю, рассыпал бы еще котел каши и фасоли, разбросал бы амбар юколы. И зачем было жалеть Поте кашу, фасоль, водку, когда за его щедрость горы, тайга, Подя вернут ему в три раза больше — они же видят, какой он щедрый человек, а щедрых, он знал, они любят и сами не скупятся на отдачу.
Разбросав всю юколу, расплескав водку, Пота внезапно свалил лабаз и все палочки, рассыпавшиеся на постеленную накидку, мгновенно увязал и закричал:
— Спасибо, старый отец, спасибо, старая мать, спасибо тебе, солнце, спасибо тебе, эндури, спасибо вам, тайга и горы! Вот сколько вы мне соболей дали, унести их даже невозможно, хоть на помощь соседей зови! Спасибо вам за щедрость! Сколько соболей вы мне дали: считать — не сосчитать!
Пота согнулся под тяжестью свертка с палочками, подобрал ружье, копье, а когда стал снимать силки и сетку с куста и оставленные им самим там палочки, опять закричал:
— Вот еще соболи! Вот они еще куда попались! Спасибо вам.
Пота, согнувшись, будто таща неимоверно тяжелую ношу, волоча ноги, поплелся в аонгу.
Токто сидел у очага и ел кашу с поджаренной на огне юколой. Увидев его, Пота смутился, пробрался в свой угол, засунул накидку с палочками под свою постель и стал снимать снаряжение, одежду.
— Устал ты с дороги, тяжесть большую нес, — сказал Токто и поднес ему горячего чая, как молодые кашевары подносят чай старшим.
Пота опять не разобрался, всерьез или в шутку говорит его названый старший брат. Он взял кружку и с жадностью стал отхлебывать сердитый чай.
— Ты хорошо молишься, — похвалил Токто. — Можно подумать, ты каждый год в тайгу приходишь главой аонги. Молиться так только старики умеют, а ты и за главу аонги прокричал, потом и за аонгу…
— Смеешься, что ли? — начиная сердиться, спросил Пота.
— Разве смеются над этим?
— А ты вроде насмехаешься.
— Никогда я не смеялся над этим, сам молюсь, когда надо.
— А сейчас не надо? Как же тогда охотиться будешь?
— Самострелы буду ставить, по следу буду гоняться.
— Тебе же удачи не будет, Подю ты не задабривал.
— Подя мне знаком.
Пота больше не стал расспрашивать. Он молча отхлебывал чай.
— У нас на Горине живет род Самаров, — заговорил Токто. — Однажды они так же приехали в тайгу и в первый день начали молиться солнцу, эндури, тайге и Хозяину тайги. Хорошо они молились, они умеют это делать. Так что ты думаешь? — Токто выжидательно замолчал, но, не дождавшись ответа Поты, продолжал: — Говорят, что в то время, когда они бросали угощенья, плескали водку, вдруг с неба пошел серебряный дождь. После этого будто бы Самары стали удачливы на промысле. А я, Пота, здесь не молюсь, удачи не вымаливаю, ты не обижайся на меня.
— Я не обижаюсь, только как-то неудобно, выходит, ты Подю не уважаешь.
На следующий день Пота вышел из аонги в темноте и зашагал на участок, который указал ему Токто. Подмороженный снег тонко поскрипывал, стонал под мягким мехом лыж. В тайге было совсем темно, и Пота шел по звездам.
«Иди не спеша, на рассвете будешь у Звенящего ключа. Потом иди вверх по этому ключу, там твой участок», — напутствовал Поту Токто. Сам он ушел в противоположную сторону.
Пота не спешил, если бы даже и захотел, не очень-то разбежишься в темной тайге — кругом ветви, кусты цепляются за куртку, колют и царапают лицо.
Поблекли и стали гаснуть звезды, небо начало сереть. В тайге посветлело, Пота уже различал следы зверей. В Звенящий ключ он пришел, когда поднялось солнце.
«Выходит, я шел слишком медленно», — подумал Пота.
Соболиных следов было много. Опытные охотники обыкновенно сперва обходят весь участок, подсчитывают, сколько и каких зверей водится на участке, и только потом начинают выставлять самострелы на лучших местах, где зверек должен неминуемо попасть на самострел. И в то же время каждому лестно взять добычу первым.
Пота поднимался по ключу и ставил один самострел за другим на широких, утоптанных соболиных тропках, а в голове вертелась назойливая мысль: «Поймает Токто соболей или не поймает? Если он поймает, то раньше или после меня? Почему он не молился? Его ждет неудача». И Поте представилось, как мучается Токто, как его преследуют неудача за неудачей, и Пота великодушно говорит: «Ничего, ага, не мучайся, ты мне помогал, я тебя не оставлю. Ничего, проживем».
Выставив все захваченные с собой самострелы, Пота отправился обследовать свое владение. Соболей было достаточно по самым скромным подсчетам, на территории ключа их водилось не меньше тридцати штук. На Звенящем ключе много было и белок, они-то и привлекали к себе хищных соболей. Здесь же бродил одинокий лось, табун кабанов: на большом участке они разрыли снег в поисках пищи.
Пота вдруг наткнулся на свежий след соболя и, не раздумывая, погнался за ним. Соболь бежал по снегу, потом взобрался на дерево и, прыгая с ветки на ветку, как белка, уходил от погони. Но Пота не был бы охотником, если бы не разыскал место, где зверек опять опустился на землю, он нашел это место и опять пошел по следу. Зверек уходил от преследования широким махом, он уже почуял погоню. Пота прошел еще сотню шагов, мах соболя не уменьшался, значит, это сытый, сильный, хорошо отдохнувший соболь, и его не так-то просто догнать. Вернувшись в зимник в сумерках, Пота затопил очаг, поставил чай, накормил собак. Голодные собаки набросились на высушенный костяк кеты, захрустели зубами, застонали от удовольствия.
Пота оглядел чернеющее небо и неожиданно увидел тонкий, еле заметный серпик зарождавшегося месяца.
— Месяц, месяц родился! — воскликнул он и подпрыгнул от радости. С первого дня беременности Идари он искал на небе молодой месяц.
— Я увидел зарождавшийся месяц, — сообщил он, как только Токто переступил порог аонги.
— Молодец, очень хорошо! — Токто тоже обрадовался не меньше Поты. — Выходит, сын у тебя будет. Так старики говорят.
Токто снял шапку, накидушку, не снимая куртки, опустился на мягкую хвою.
— Смотри, что я принес, — сказал он, вытаскивая из-за пазухи соболя.
— Соболь! Ты поймал? — спросил Пота и смутился, поняв глупость вопроса.
— Сам поймал, — усмехнулся Токто. — Ну что, чаем угостишь?
Токто выпил одну кружку, снял куртку, обувь, наголенники, уселся поудобнее и принялся за вторую. Пот струйками сбегал по лицу, по шее, он вытирал его платком и продолжал пить.
— Удачно начал охоту, — сказал он. — В первый день сразу поймать соболя сеточкой — это очень хорошо. И не очень-то долго я гонялся за ним, забежал в нору, а оттуда ему дорога только ко мне за пазуху.
«Как же так, он не молился, совсем не признает Подю, — мучился Пота, — и в первый же день поймал… вот это здорово! Какую же он силу имеет, чтобы против Поди идти? Этот человек — мой старший брат, даже подумать страшно. Может, этот соболь случайно попал ему? — Пота взял зверька, повертел в руке, подул на шерсть — соболь как соболь, правда не самый лучший, средний. Если бы он был чуть темнее, то торговцы заплатили бы хорошо. — Да-а. Не молился Поде, не просил удачи, а первым добыл соболя…»
— Не расстраивайся, — сказал Токто, будто прочитав мысли Поты. — Какая разница — я первый или ты первый? Мы же одна аонга — все общее. Ну, как на Звенящем ключе, есть хвосты?
— Есть. Хватит.
— Вот и хорошо.
Пота разлил в чумашки сваренный из юколы суп. Ели молча.
После ужина Токто снял шкурку с соболя, а тушку засунул под хвою изголовья.
— Хорошо, Пота, сын у тебя будет — это верно, — закурив трубку, сказал Токто. — Как там наши дома, здоровы ли?
— А ты кого ждешь?
— Все равно, лишь бы человек был.
— А если девочка?
— Тогда породнимся с тобой.
— А что? Верно ведь! — обрадовался Пота. — Если у меня сын, а у тебя дочь…
— Поженим их, и мы будем настоящие родственники.
— Верно! Вот хорошо! Давай дадим крепкое слово, поженим наших детей.
— Уж дали слово, только осталось ждать, кто появится и когда подрастут. — Токто запыхтел трубкой. — Растить их трудно.
— Вырастим, лишь бы родились.
Токто вздохнул и не стал возражать молодому напарнику — уж кто-кто, а он знал, как трудно вырастить человека.
В этот вечер Пота думал только об Идари и о сыне, ночью видел их во сне. Токто тоже долго не мог уснуть, думал о женах, вспоминал всех детей, и сердце его сжималось от боли. Из всех умерших детей он чаще всего вспоминал девочку, которая прожила до трех лет, безумолчно смешно лепетала, будто журчащий ручеек, ковыляла на кривеньких ножках, бесстрашно лезла в середину собачьей своры и не раз бывала подмята ими. Ох и доставалось в таких случаях Обе и Кэкэчэ! Не присматривали они за дочерью. Токто любил наблюдать за игрой девочки. Лежа на нарах, он делал вид, что спит, а девочка возилась рядом с двумя щенками, пеленала их тряпьем, укладывала спать.
