Соскочила со ступеньки и — ходу. Но не успела отойти и двадцати саженей, как сзади с диким треском распахнулась дверь под тем фонарем, с шумом вырвались люди, и кто-то истошно закричал:
— Заре-езалии! Человека зарезали!
Люди побежали в разные стороны, они ругались матерно, поминали проституток и, слышно было, бегом топали по улице. А сзади кто-то кричал:
— Выводи лошадей! Лошадей выводи, догоним!
На улице еще встречалось немало людей, многих Катерина обогнала и, перевалив Нижегородскую, сдержала себя изо всех сил, пошла неторопливым шагом, чтобы не привлекать к себе внимание. Ее обогнала тройка буланых коней, запряженных в тарантас, и круто свернула по Гимназической влево, на выезд из города.
Как ни старалась Катерина сдерживать шаг, все равно выходило скоро — словно бы нес ее над землей кто-то. У ворот своих оглянулась туда и сюда — тройка уже в темноте скрылась. Распахнула избяную дверь — и все поняла сразу.
— Ты? — спросила она Нюру.
— Я… Спрячь меня, пожалуйста!
— Да кто ж она такая? — возмутилась Ефимья. — Сказала, что Катю подождет, а теперь еще спрятать ее велит.
— Ладноть, баушка, погоди: все объяснится. А спрятать-то ее надоть, да получше.
Она бросила сверток с вязаньем на стол, сунула руку в печную трубу и принялась мазать сажей Нюре лицо. Та не сопротивлялась.
— Платье-то скинь да мое, старенькое, надень, — приказала Катерина. — Платком подвяжись пострашнее и — на печку. Может, за глупенькую сойдешь.
— Господи, — ахнула бабка, со страхом глядя на нагую Нюру, — да она и без исподницы, голехонька!
— Не успела, небось, надеть-то? — спросила Катерина.
— Да сбросила я ее, — как во сне, тупо говорила Нюра, дрожа в ознобе, — в кровище все было. Он ведь… пока подыхал… едва не придушил меня.
— А как же тебе сбежать-то удалось? — допытывалась Катерина, когда уже Нюра, обряженная по-новому, сидела на печи. — Народу кругом пропасть.
— До потемок продержала я его у себя, — поясняла Нюра. — Ой, озябла!.. А номер-то изнутри закрывается… Не закричал он, только выдох из него вырвался… В окно я выскочила… Во дворе-то с той стороны всегда пусто… Все я раньше обдумала и дорожку себе приготовила… Двора за два по задам отбежала да в кизяках в чьих-то, наверно, целый час просидела, дура… Надо было пораньше уйти оттуда… А тут вот, как подходила… к вам, тогда и шум в той стороне услышала… Хватились, значит.
— На-ка вот выпей, — подала ей Катерина чуть неполный стакан водки, — да огурчиком закуси… И спи… Все-все пей! Через силу пей!.. Да как же не встрелась ты мне?
— А я… — задыхаясь от выпитого и с треском кусая огурец, говорила Нюра, — я ведь не по этому переулку-то шла… я на Пироговский выбралась… По нему до Гимназической дошла… Там и народу-то почти не было… Женщина встретилась да парень с девчонкой…
— Ну все, спи, — велела Катерина. — Не догадаются они, что ты здесь. В Кочкарь его Гаврила вроде бы кинулси… На той же тройке приезжал, на какой тебя подхватил, на буланой!
Имя Самоедова не произносили они, словно все еще довлел над миром несчастных этот злодей. Упомянув буланую тройку, прикусила Катерина язык: откуда вроде бы знать ей, на какой тройке впервые подхватили Нюру между Прийском и Кочкарем? Но никто внимания на это не обратил. Нюра, кажется, задремала.
Изо всех этих разговоров бабка поняла главное, а когда упомянули Кочкарь, и об остальном догадалась.
— Самого Самоедова, что ль? — спросила она, понизив голос.
— Его самого.
— Ну, слава те, господи, — перекрестилась Ефимья, — на одного паскудника убавилось. Проходу ведь никому не давал, как есть над всеми галился. И никакой власти над им не было.
— Тише, баушка, Нюра-то забылась вроде. Хоть бы уснула покрепче. Туши лампу да спать ложиться станем. Ведь покойнее будет.
— А жить-то она так и будет на печке, что ль? — опасливо спросила бабка, погасив свет и взбираясь на печь.
— Что ты, баушка, что ты! — успокоила ее Катерина. — Вот как Вася приедет, и чего-нибудь да придумаем обязательно!
Бабку она успокоила, а сама до утра глаз не сомкнула. Нюра то и дело вскрикивала во сне, бредила и лишь за полночь притихла, совсем успокоилась. А Катерину терзал неотступный вопрос: как же быть? Как можно глядеть в глаза любимому, скрывая от него что-то постыдное? До этого случая с Нюрой как-то улеглось все в памяти, стерлось и не мучило так.
А теперь, чтобы помочь Нюре, надо рассказать о ней все. Тогда Вася непременно согласится помочь ей. А о себе умолчать? И мучиться потом всю жизнь? Но вдруг он отвернется от нее, узнав о бесстыдном танце на базаре?.. Страшно!.. И где же взять сил на такое признание?.. Может быть, лучше умолчать? А ежели видел ее кто-то из знакомых на том базаре?!
— Н-нет!! — вскричала Катерина, как ужаленная.
— Да что вы, матушки, господь с вами, — крестилась Ефимья, — то одна кричит, то другая… Светает уж на дворе-то, кажись.
А страшное «нет» вырвалось у Катерины оттого, что поняла: не сможет она прямо глядеть в милые глаза, если паскудная эта тайна вечно будет давить сердце неподъемным камнем!
— Все, — страстно шептала она, — все как есть обскажу ему! И пущай он судит меня, как знает. Только его да божий суд признаю над собой! Вот ему и отдамся… Не жить мне с этой проклятой ношей!
12
Василий приехал перед обедом. Катерина выскочила встретить за ворота, и он обнял ее. Но была она сумной какой-то, настороженной. Только и спросила с ходу:
— Ну, дома-то как, все здоровы?
— Все здоровы пока, — ответил Василий, приглядываясь к ней. — А отчего же про наши дела не спрашиваешь?
Ничего она не ответила, только еще прижалась трепетно и на грудь ему слезу обронила скорбную.
— Случилось, что ль, чего? — встревожился Василий. — Дома-то ведь у нас все хорошо выстряпывается. Как думали, так все и выходит.
Катерина юркнула во двор и растворила ворота настежь.
— Заезжай, родимый ты мой, ненаглядный, все обскажу.
И пока распрягал он коня, она успела коротко рассказать всю Нюрину историю — от знакомства до последней минуты. О себе опять же не выговорилось у нее как-то, не сказалось. Озадаченный ее рассказом, Василий не знал, что предпринять.
— Пособить-то надо ей, конечно, — сказал он, — привязывая Ветерка. — А вот как это сделать?
— Может, к Виктору Ивановичу доехать, — подсказала Катерина, — он ведь все может. Захочет ли только связываться с таким делом.
— Про то же и я подумал, да не застать его днем на квартире. Все по делам бегает. Поближе к вечеру надо съездить.
Пока с Нюрой знакомила Катерина Василия, пока обедали, пока со стола убирала, словно по горячим углям ходила. И все думала, как поведать ему о главном да как он посмотрит на это? Сначала надумала попроситься вместе поехать к Виктору Ивановичу и дорогой все рассказать. Но поняла, что не выдержать ей такой пытки до вечера.
— Выйдем во двор на ветерок, Вася, — позвала она. — Душно тут, и голова болит.
Василий видел, что не в себе она, но причиной тому считал бедственное Нюрино положение и опасность, связанная с ней. Потому решил перевести разговор и подбодрить Катю:
— Венчаться-то завтра поедем? — спросил он, как только вышли во двор и остановились у ходка. — Гриша хотел подъехать, может, возьмем его в дружки?
— Ой, погоди, Вася! — зажала она руками голову, словно готовая кинуться в омут. — Скажу я тебе такое, что, может, и венчанье не понадобится.
Глядя на ее серебряные волосы, на жалкую, милую Катю, Василий сжался весь в ожидании страшного, неведомого удара. Он не торопил ее, молча готовился встретить судьбу.
Катя начала издалека. Рассказала, как не верила в его погибель, хотя не было писем, а потом узнала от Макара об извещении, как скудно жили они с Ефимьей и как потом осталась одна, да еще Ванька Шлыков рассеял последние надежды и увез их с Нюрой почти до Прийска. А жить было не на что, и совсем не знала она, что делать, на что надеяться и куда деваться. И про пляску свою рассказала, не утаив ни малейшей подробности.
— Вот чего я наделала, Вася! — заканчивала она свою печальную повесть. — Ни единой душе не сказывала про то. Ни Нюра, ни баушка не знают. А тебе вот как есть все открыла. Больше нет у меня за душой ничего. Суди свою Катю, как совесть велит!
Не обрадовал этот рассказ Василия, слинял он, поник и подрастерялся вроде.
— Дак ведь ничего ж плохого-то не случилось! — воскликнул он, свертывая новую цигарку, хотя окурок еще торчал под усами. — Не поддалась ты ему, сбежала!
— А ежели не спас бы меня господь в тот раз, то и было бы со мной то же, что с Нюрой. И поступила бы я также, как и она, только прятаться бы не стала, наверно. И жить бы не стала!
И без того понимал Василий, как трудно жилось ей здесь — о том кричал каждый седой волосок на ее голове, — но после исповеди жалость в нем удесятерилась. Схватил он ее и стал целовать ненасытно, с придыханием приговаривая:
