жестокой судьбы, выпавшей на долю кайнарбулакцев и тебя лично, надо искать в приходе русских. Ты вот сам трезво подумай. Если бы они не появились на земле наших отцов, никто не стал бы воевать, никто зря не погиб.
— Мне кажется, что русские принесли в дома узбеков мир и благополучие.
— Ну, благополучие, слава аллаху, никогда не обходило наш дом, — заметил Артык.
— А дома остальных?! Дома кайнарбулакцев предали огню и разрушению мусульмане. Нашу с вами мать и сестру изнасиловали и убили не русские, а Хайиткаль и его шайка — воины ислама. Чем это объяснить? Меня удивляет другое, — подумав, продолжил он. — Как вы, не раскаявшийся в своих прежних поступках, живете в Ленинграде, городе, где началась революция?
— Что делать, если нет иного выхода? Приходится мириться.
— А если бы был выход? — прямо спросил Пулат. «Может, и наврал Хамид о его похождениях в Афганистане, — подумал он, — но в том, что мой брат враг, не ошибся. О, аллах!»
— Не знаю, как бы поступил, — неопределенно ответил Артык. — Возможно, решил бы, как ты.
— Знаете, ака, я открою вам одну тайну. Только пусть это останется между нами, хоп?
Артык кивнул.
— Помните, вы приволокли раненого голубоглазого красноармейца, а потом отрезали ему голову?
— Ну и что?
— А то, что тот парень был родным братом Истокина!
— Если бы я тогда знал, что брат убитого мною парня станет лучшим другом моего брата, разве я… да я бы его сам выходил и отправил с миром! — Спросил: — А что Истокин?
— Он ничего не знает, ни разу не говорил мне об этом.
— Откуда же ты узнал, Пулатджан?
— Жена его сказала, да и то между прочим. Все собираюсь ему рассказать и боюсь.
— Мести?
— Нет. Боюсь потерять друга!
— М-да. Ты следишь за тем, что происходит в мире?
— С высоты своей чорпаи.
— И с нее сегодня далеко видно. Мне кажется, затевается большая война против СССР.
— Японцы и белофинны уже обломали зубы, так и с другими будет.
— То были пробные шары, а главное — впереди. — Артык понизил голос до шепота: — Смотри на вещи трезво, учись читать между строк. В случае победы тех сил в первую очередь погибнут такие, как ты, активисты. Не будь дураком, подумай о семье и детях. А теперь, брат, давай хоть часок вздремнем, завтра у меня дел много.
— Разве не поживете у нас с недельку? — спросил Пулат. — Я бы взял отпуск.
— Я тоже подневольный человек, Пулатджан. Дела не терпят отлагательства, возвращения экспедиции в Ленинграде очень ждут. Спокойной ночи! — Он повернулся на другой бок и через минуту захрапел.
Пулат не смог уснуть. В голову лезли всякие мысли. Он вновь и вновь перебирал в памяти свой разговор с Артыком, хотел в нем найти подтверждение тому, что его родной брат, человек, достигший при Советской власти высоких почестей, друг этой власти. Не находил. Но и откровенно вражеских мыслей тоже не улавливал, хотя чувствовал, что Артык совсем не тот, за кого себя выдает. Однако долг гостеприимства…. Да и брат ведь!..
В армию Бориса Истокина забрали весной сорок первого. Попал он в учебную часть, и, хотя не указывал места, нетрудно было догадаться, что служит он в районе западной границы. Он писал, что нередко его подразделение поднимают по тревоге, потому что начали действовать банды националистов, которые внезапно нападали на деревни, убивали активистов и уходили в леса. «Так что, дорогие мои, — подчеркивал он не раз, — учусь я в условиях, приближенных к боевым».
— Хвастовство мальчишки! — усмехаясь, говорил Михаил Семенович жене. — В его годы я тоже был таким…
А спустя три месяца, двадцать второго июня, грянула война. Сначала это слово передавалось из уст в уста шепотом, неуверенно, но когда радио стало сообщать подробности вероломного нападения гитлеровских полчищ, твердо вошло в каждый дом.
В тот же вечер весь коллектив МТС собрался во дворе, где на столбе висел динамик, чтобы послушать правительственное сообщение. Пулат был среди них. Голос диктора перечислял количество вражеских дивизий, танков, самолетов и орудий, обрушивших сегодня утром огонь и смерть на головы мирных жителей. Слушая это, Пулат даже мысленно не мог охватить пространства «от Баренцева до Черного моря», — на карте, что висела в кабинете директора, там и трех шагов не было, — но понимал, что война — то же самое, что и двадцать лет назад, это новые Кайнар-булаки, убитые, покалеченные, потерявшие кров, сироты, измученные женщины, старики и дети. В его представлении Гитлер был Хайиткалем, воскресшим из своей навозной могилы.
«Наше дело правое, мы победим! Все для фронта, все для победы!» Эти фразы диктор произнес торжественно и твердо, и Пулат верил тому человеку, как верили миллионы советских людей во всех уголках нашей родины. Верил потому, что тот, кто замахнулся на мир камнем, обязательно будет наказан. После передачи по радио сразу же начался митинг. Истокин взобрался на поставленную «на попа» железную бочку и произнес речь, в которой просто, по-дехкански, как говорится, объяснил, что означает война с фашистской Германией.
— Многие из вас, товарищи, — сказал он, — дрались с басмачами и знают, какое проклятие заслужили так называемые воины ислама у народа. Так вот, басмачи — просто ягнята по сравнению с фашистами. Фашизм — это самое жестокое и хищное, что придумал человеческий разум. Гитлер — выкормыш империализма, подмял под себя почти всю Европу, заводы и фабрики захваченных им стран поставлены на службу войне. Миллионы вооруженных до зубов солдат сегодня перешли нашу границу. И хотя война далеко от нас, за тысячи ташей отсюда, там живут наши братья и сестры, товарищи. Партия и правительство в этот ударный для родины час призывают нас сомкнуть свои ряды, сжать пальцы в кулак, чтобы сильнее бить врага. Пусть каждый из нас с этого часа считает себя воином Красной Армии и за станком ли, на пахоте или уборке хлеба ясно сознает, что его работа тоже удар по врагу. Сейчас в разгаре уборка. Надо сделать так, чтобы ни одно зерно не пропало зря, а там, где позволяют условия, работать день и ночь. Хлеб нужен фронту не
