— Вы в первую очередь не понимаете! — перебил резко Рогов. — Вы! Мне необходимо сто метров ленты и два насоса — забой захлебывается от воды! Прошу немедленно подписать этот грошовый наряд.
— Не могу. Каждый килограмм оборудования распределен по шахтам. — Черкашин выпрямился в кресле, сделал официальное лицо. — А насчет того, кто понимает и не понимает, товарищ Рогов…
Рогов встал и, не простившись, вышел. Вернувшись к себе, часа два выявлял с главным механиком внутренние резервы, но резервы не выявлялись, потому что их просто не было. А тут еще дежурный по шахте сообщил, что за прошлые сутки на уклоне, всего прошли полтора метра: вода задавила, и с транспортировкой неважно, разрыв в пятьдесят метров.
Рогов спросил, где Вощина.
— Она третью смену в забое, — ответил дежурный и вздохнул, — злая, даже разговаривать с ней страшновата.
— Злая… — Рогов опустил трубку на рычаг. — Было бы смешно, если бы она была добрая. Глянув на механика, распорядился:
— Возьмите на складе сто пятьдесят метров ленты и перебросьте на уклон.
— Эту ленту? — удивился механик. — Но она же идет на хомяковский комбайн! Не сегодня-завтра приступаем к монтажу.
— Перебросьте ленту на уклон! — повторил Рогов. — И не старайтесь меня разжалобить. Позвонил Дубинцеву.
— Все готово! — торопливо доложил техник. — Жду вас, Павел Гордеевич. Комбайн и транспортеры опробованы, в третью смену поток пускаем. Немного давит водичка, но насосы справляются…
— Вот что… — Рогов невольно замялся, но тут же, нетерпеливо двинув плечом, закончил: — Торжество, Николай Викторович, отменяется. С потоком придется подождать полторы-две недели, а сейчас необходимо немедленно же передать два насоса на уклон.
— Что-о?.. — у Дубинцева даже голос перехватило. — Я не понял, Павел Гордеевич, повторите!
Отнимая трубку от уха, Рогов слышал, как техник все еще испуганно кричал:
— Вы же под самый корень! Павел Гордеевич!..
«Ничего, корни у нас глубокие, — невольно подумал Рогов, — Не такой ветерок выдержат».
Хотел немедленно же отправиться на уклон и даже с удовольствием представил себе встречу с Галей, со злой Галей, но, пока перечитывал последние трестовские приказы, нагрянул Филенков. Именно нагрянул, чего за ним до сих пор не водилось. Невольно припомнилось на минуту, как он входил в кабинет первое время после назначения Рогова — бочком, с отсутствующим видом. А сейчас…
Филенков вбежал стремительно и, вприщурочку зло глянув на Рогова, плюхнулся в кресло. Однако тотчас же вскочил и, торопливо обыскав нагрудные карманы кителя, выбросил на стол красный тисненый квадратик удостоверения.
Внимательно посмотрев на него, Рогов сделал непонимающее лицо.
— Что это такое, Федор Лукич?
— Это? — Филенков поднял руку над головой и вполголоса отчеканил — Это удостоверение главного инженера шахты «Капитальная». К чертовой матери!
— Кого? — изумился Рогов. — Шахту или главного инженера?
— Да, главного инженера, если он барахло и с ним не желают считаться.
— Хорошо. — Рогов спокойно выдвинул ящик стола и нарочито осторожно, двумя пальцами опустил туда удостоверение. — Еще что?
— Еще?.. — Филенков даже зажмурился от возмущения, но тут же постарался взять себя в руки. — И вы спрашиваете, что еще, после того, как натворили за один час столько безобразий? Извольте немедленно отменить свое приказание о транспортерной ленте и насосах! Я категорически настаиваю, требую!
— А уклон? Пускать под воду?
Рогов был спокоен, и это несколько обескураживало главного инженера; он попробовал еще раз повысить тон:
— Скажите на милость: с самого начала этой своей партизанской деятельности вы понимали, что выкраиваете тришкин кафтан? Надеюсь, такие простые вещи вы не разучились понимать?
— Не разучился, слава богу, — подтвердил Рогов.
— Так как же у вас рука поднялась на такую операцию?
— Очень просто. Положение безвыходное. Я взял часть живой ткани и пересадил на участок, где начинается загнивание.
Филенков даже всплеснул руками, но сейчас же успокоился, заговорил медленнее:
— Павел Гордеевич, слушайте… Только с тех пор, как мы стали по-настоящему впрягать в работу машины, я почувствовал себя инженером. Понимаете, инженером, у которого есть свое кровное дело! К каждому мотору, к каждому приводу словно протянулась от сердца живая нить, каждым винтиком на шахте я переболел, как корью. Неужели вы думаете, что мне трудно было бы найти то, что вы сегодня с такой болью выломали из дела?
Рогов уже не думал о том, прав он или нет, скорее всего — неправ, в эту минуту он во все глаза, любовно, почти восторженно смотрел на главного инженера: «Вспыхнул жар-уголек, вспыхнул!»
— Павел Гордеевич! — Филенков нетерпеливо встал. — Я жду вашего слова, я… верю в вас!
Договорились о том, что транспортерная лента идет на уклон из хомяковских запасов, потом можно будет как-нибудь обернуться, а насосы снимаются с двух дренажных канав, так как работают почти вхолостую.
— И мне легче, — запросто признался Рогов. — А то вспомню, какие должны быть глаза у Дубинцева, — мороз по коже!
Собравшись уходить, Филенков нерешительно попросил:
— Верните-ка мне, Павел Гордеевич…
— Что?
— Удостоверение.
— Главного инженера шахты «Капитальная?» Пожалуйста! — деланно обрадовался Рогов и, затаив улыбку, с минуту наблюдал, как Филенков, твердо ступая, шагал к двери, как он вдруг обернулся, погрозил пальцем и, уже переступив порог, громко расхохотался.
Уже на выходе из комбината настиг Бондарчук. Прошли немного рядом по солнечным лужицам подтаявшего снега.
— Может, пройдешь со мной на уклон? — спросил Рогов.
Парторг покачал головой.
— Не могу. А хотелось бы. Через полчаса собираются группарторги. Ты мне скажи: доклад приготовил?
— Зачем же спрашиваешь? — удивился Рогов. — Как договорились, так и будет. Доклад готов, и завтра я его сделаю.
— Не сделаешь, вот в чем вопрос, как говорит Иван Леонидович.
— То-есть как не сделаю?
— Очень просто, некогда будет. Придется тебе сегодня ночью в обком, Павел Гордеевич.
— Да что ты? — почти крикнул Рогов и в одну, секунду преобразился: словно выше стал, в плечах раздался. — Значит, поставили на бюро нашу механизацию? А, что я тебе говорил?
— А что ты мне говорил? — засмеялся парторг.
— Ну как же… Помнишь, когда подписывали последние сведения о производительности труда, я сказал, что это самый живой, самый беспокойный раздел нашей шахтной статистики. А разве не правда? — Рогов подмигнул и стал взбираться на гору.
— А ты почему не через шахту? — крикнул вслед Бондарчук. — Это же ближе вдвое.
— А я через горку. — Рогов широко развел руками.
Восемь километров до десятой Черепанов не шел, а бежал. Жесткие полы куртки крыльями хлопали по бокам. Пот слепил глаза. Встречные — кто сочувственно, кто насмешливо — оглядывались вслед.
Шахту он знал. Еще из школы ФЗО ходил сюда на производственную практику. Но когда клеть, мягко вспружинив, остановилась, все ему с непривычки показалось не так и нехорошо. В свете нескольких «пятисоток» янтарно поблескивали две огромные лужи. У бетонной арки квершлага черными тушами пристыли два порожних овальных вагона. Сквозь частую дождевую капель из глубины горизонта слышались вздохи компрессора, словно кто-то рубил по мягкому, в изогнутой металлической магистрали тонко попискивал сжатый воздух.
Хотел сразу же тронуться на участок, мысленно прикидывая дорогу, но тут же в сторонке заметил на перевернутом коробе вагончика черненького парнишку, коротенького, непомерно толстого, в больших сапогах, в ватных штанах и фуфайке. Из-под шапки вызывающе поблескивали большущие глаза, синие, удивительные на темном узком личике. Паренек что-то старательно пережевывает, покачивая головой, и ударяет пяткой в борт вагончика.
«Смена только началась, а он уже жует!» — раздраженно подумал Черепанов и тут же спросил:
— Голодуешь?
— Приходится. А что? — голос у этого паренька тоже удивительный: звенит, как струнка.
— Нет, ничего… — почему-то смутился бригадир. — На здоровье… — Потоптался нерешительно и, вспомнив о срочности своего дела, осведомился, как бы поскорее попасть на третий участок.
Паренек захохотал, закашлялся и махнул рукой:
— А как прицелишься, так и попадешь! — а через секунду, пристально глянув на незнакомого шахтера, полюбопытствовал: — Тебе к кому же на третьем участке?
Услышав, что товарищу нужно в молодежную бригаду, он быстро сглотнул непрожеванный кусочек и уже всерьез насторожился:
— Да ты не из комиссии ли?
— Я? — Черепанов как-то не подготовился к такому вопросу и соврал: — Я из комиссии…
