Следователь был хромой, с больным лицом и злющий, как тигра, — скорей всего оттого, что не мог ни за что зацепиться. Остался с двумя милиционерами ночевать в сельсовете, взяв от Степана расписку, что он не сбежит. А с рассветом побудил его следователь, взялись делать у него обыск. Соседка Лукерья, призванная в понятые, шепнула ему, вроде в сельсовет подкинули записку насчет такого обыска.
И вот же штука: направились сразу в сарай, давай ворошить сено, а там — ящик мыла лежит и мешок соли. Ну и крышка. Арестовали, повезли. Никаким словам не верили. Сам подстроил кражу — да и все тут! Десять лет дали. Через семь вышел по амнистии. И как-то привык за эти годы к Северу, не потянуло на родину. На ту пору попался ему вербовщик: так и так, говорит, полярникам на острове рабочие требуются, могу направить…
Работа его на острове состояла в том, чтобы обеспечивать полярников водой. Летом такое занятие — что отдых на курорте: знай носи воду из ручья. Зимой же курорт каторгой оборачивался. Сто потов с тебя сгонит, пока напилишь на морозе снежных кирпичей. Навозишь санками к кухне гору твердой воды, а растопят гору — глядеть не на что.
Но Степану нравилось у полярников. Жили дружно, одной семьей. Ученый ты — неученый, выше — ниже должностью, — никто себя не выставляет, все равные. Пойдет пурга, навалит под небо сугробов, засыплет станцию по трубы — все лопатами махают: радисты, гидрологи, аэрологи, начальник станции с женой. Семен Гордеевич Подобед, начальник станции и доктор наук, тоже родом был с Украины и крепко любил украинские песни. Как праздник, так у них в кают-компании концерт идет, и беспременно Степан с Семеном Гордеевичем украинские народные поют. Всегда на «бис» их вызывали…
Сейчас из тех людей никого на полярной не осталось, все разъехались. Последними Семен Гордеевич с женой покинули станцию. Но тогда Степан уже ушел от полярников. Тогда на острове колхоз организовали: приехали пароходом оленеводы с материка, привезли по морю стадо оленей для развода, разбили поселок на юге острова. И спасибо, что приехали. Иначе не знать бы ему своей жены Марии и не иметь бы сыновей Андрея и Егора.
Когда увидел он в поселке дочку пастуха Иналя, смуглую и кареокую Марию Пенечейвыну, когда понравились они друг другу и решили пожениться, Степану и пришла мысль обосноваться посреди острова и заняться охотой на песцов. Избушку ему поставили полярники, не пожалев бревен и досок, ценившихся здесь повыше золота, и свадьбу они с Марией справили в новом доме. На свадьбу с одного конца острова съехались на нартах чукчи-оленеводы, с другого — полярники.
На пятый год женитьбы Степан повез Марию в родное село Калиновку. Там жили сестры его, Софья и Марина, давно вернувшиеся из немецкой неволи. С ними он переписывался, находясь еще в заключении, знал про медную пуговицу и про смятую пачку «Примы» с тремя сигаретами, найденными соседкой Лукерьей в ихнем сарае, после того как его осудили. Лукерья забирала сено своей корове, нашла эту пуговицу и пачку «Примы», но не придала им значения. Пачку она сожгла в печи, пуговицу пришила на курточку сына. Все это она после рассказала его сестрам, и те тоже не придали услышанному значения. Лишь потом стали думать да гадать и додумались до того, что повезли пуговицу в райцентр — показать хромому следователю. Тот высмеял сестер вместе с их пуговицей, которых по дворам и на улицах можно найти сколько угодно, и выпроводил их, сказав, что ему некогда заниматься глупыми пустяками. Сестры вернулись домой оробелые и пристыженные и написали Степану, что их затея с пересмотром его дела ничего не дала…
В село Степан приехал в самый развал лета, в июльскую жару, и Мария сразу заболела. Местный фельдшер, осмотрев ее, признал сердечную недостаточность, прописал лекарства. Но от лекарств не было проку, и план Степана — пожить на родине три-четыре месяца — не сбылся, ибо он лучше фельдшера понимал, что жену, непривычную к такой жаре, надо поскорее увозить отсюда.
Лопнул и другой его план — разыскать Яшку. Никто в селе не знал, куда пропал Яшка. Сгинул, как в прорубь шастнул. Степан пробовал отыскать его следы в городе, расспрашивал у железнодорожников — и все без толку. Сходил в прокуратуру, хотел повидать хромого следователя — и тут неудача: помер тот следователь.
Но хотя и разыскивал Степан Яшку, голова его больше другими мыслями была занята: совсем плоха стала Мария, и он поспешил уехать. Вернулись они на остров в октябре, а здесь уже метровый снег лежит и полярная ночь сторожит океан и землю. Мария вскоре поправилась: как рукой сняло ее болезнь. Но больше Степан в родные края не ездил…
Степан повернулся на кровати, кашлянул.
«Должно быть, середина ночи уже, а пурга, гляди ж ты, не стихает, — подосадовал он на пургу, шумевшую за стенами избушки. И мысленно спросил ее, точно она была живым существом, которое могло услышать его и ответить ему. — С чего это ты распалилась, как злая старуха? Пора б и уняться. Мне вон в райцентр надо. Да и ему нечего тут задерживаться», — подумал он о похрапывавшем на кушетке ревизоре.
Степан заметил, что розовое свечение в комнате поубавилось — затухало в плите.
«Пойду подкину, — решил он, подымаясь с кровати. — Чего ж его жалеть, уголь? Буду улетать, зайду к Миронову. Пока вернусь, ребята в аккурат подвезут».
На кухне Степан сунул ноги в валенки, набросил на себя полушубок, взял фонарик и ведро, вышел в сени.
За загородкой в сенях была еще порядочная кучка угля — ведер десять, не меньше. Степан начерпал совком полное ведро. Забросил все из ведра в плиту, снова улегся в постель. И только лег, как на кушетке заворочался ревизор, сонно закряхтел и стал подниматься.
Степан видел, как ревизор спустил на пол ноги с кушетки и принялся зевать, широко открывая рот и откидывая назад голову. Потом встал, подтянул подштанники и пошел босиком по оленьим шкурам, застилавшим полы, на кухню. Из кухни вышел в сени и застучал щеколдой, отворяя дверь на двор.
Степан был доволен, что ревизор сам проснулся: теперь и поговорить с ним можно.
— У-ух, пробирает!.. — сказал сам себе ревизор, заскочив из сеней на кухню.
— Что, сильно метет? — спросил Степан, когда ревизор снова появился в комнате.
— Метет, чертовка, бр-р-р! — ответил тот замерзшим голосом. — А ты не спишь, батя?
— Да вот не спится что-то, — сказал Степан и попросил: — Прикрой, Иван Иванович, двери на кухню.
— Жарко стало? Сейчас…
— И правда, душно вроде. Может, потому и сон не идет.
— Бывает, — сказал ревизор, укладываясь на свое место и сопровождая слова свои громким зевком. — От тоски это у тебя. Живешь бобылем, как сурок в норе, вот и находит.
— Почему же бобылем? — ответил Степан. — У меня жена есть, в больнице сейчас, и двое сынов. Один летчик, другой — в милиции служит, капитаном. Она чукчанка сама, жена моя, а сыны, выходит, полукровки.
— Как же это тебя, батя, русского человека, занесло сюда? — В голосе ревизора прозвучало живое любопытство.
— Чего это ты меня, Иван Иванович, мил человек, батей зовешь? — спросил Степан. — Я так понимаю, что мы как бы не одногодки с тобой. Тебе, поди, шестьдесят, есть?
— Было б шестьдесят, не мотался бы по этим клятым дорогам. Сидел бы дома и в телевизор поглядывал, — досадливо ответил ревизор. — Два года еще до пенсии. Это до нашей-то, северной. Выходит, пятьдесят три мне.
— С виду ты старше, Иван Иванович. А семья у тебя большая? — поинтересовался Степан. Ему нравилось, что у них так складно вяжется и течет разговор.
— Средняя: жена, сын и дочь. — Казалось, ревизора тоже увлек разговор: он бросил зевать, и голос его утратил сонливую хрипотцу. — Сын женатый, отдельно живет, а дочь с нами. В десятом классе. Женился я поздно, отсюда и с детьми задержка, — усмехнулся он. — Артисткой хочет стать, в драмкружке выступает. Что скрывать — мне, как отцу, приятно.
— А сам-то родом издалече? — поддерживал разговор Степан.
— На Дону рос, донской казак я, — молодцевато сообщил ревизор. — И смотри, как бывает: из казаков северным жителем стал. Горячий я когда-то хлопец был, по комсомольской путевке понесся Север осваивать.
— Опасная у тебя работа, Иван Иванович, — в раздумье сказал Степан. — Вашу службу многие боятся. Копнешь ты, случись, какую растрату крупную, хищение там или подделку в документах, тебя ворюги ведь и убить могут.
— Ну нет, у меня опыт, — снова усмехнулся в темноте ревизор. — Не так опасное наше дело, как тонкое. Ты возьми любую хозяйственную точку, и нет такой, чтоб я при ревизии ничего не вскрыл. А тут уже от меня зависит, куда повернуть. И от того, что за человек сидит на этой точке. Стоит ему рубить голову или простить ему стоит?
— Да как же ты простишь, если он мошенник? — удивился Степан.
