Той жестокостью, — продолжала Элизабет, — с какой они с ним обращались, мы все были потрясены. Отец не переставал повторять: разве так можно обращаться с людьми? Война была от нас далеко, хотя мы знали, что в нескольких милях от нашей фермы немцы построили концлагерь, но мы никогда не видели их жестокостей. Наш старший брат Джордж служил в английском флоте, и отец боялся, что он тоже может попасть в плен и боши так же будут избивать его и издеваться над ним.
Элизабет Баррет рассказывала, что еще тогда поверила в новую встречу с этим русским военнопленным. Она почему-то не сомневалась, что он вновь совершит побег. А она обязательно поможет ему укрыться. Поэтому она стала часто бродить по лесистым склонам гор. Брат над ней подшучивал, но отец не останавливал. Той теплой солнечной осенью они не встретились. Потом пошли затяжные зимние дожди, и она только из окна подолгу смотрела на хмурый порыжевший склон. И все время думала о нем. Он стал ей дорог. Все думы о войне в России и вообще о России сосредоточились на нем. В тот год они боялись, что немцы завоюют Россию, но зимой они узнали о Сталинграде, и миф о непобедимости фашистских армий развеялся. И он стал ей еще ближе, и она все время мечтала о новой с ним встрече и тайком молилась о его спасении. Ей было тогда семнадцать лет.
* * *
Однажды февральской ночью Элизабет проснулась в испуге. Ей приснилось, что русский ее зовет. Она спустилась вниз и еще больше испугалась. Отец сидел на кровати и курил. Около его ног вытянулся пес Ральф, положив голову на лапы, и скулил. Отец не удивился ее появлению, а мать с болью сказала: «Беда с нашим Джорджем». Она не решилась им сказать о русском, потому что они думали о старшем сыне, который был где-то на войне в холодном ночном море. Но в ту февральскую ночь с их Джорджем ничего не случилось. Он погиб позже, спустя год, во время атаки немецких подводных лодок на эсминец, где он служил, в Атлантике. Но о его гибели они узнали только после войны.
Рассвет в тот день, рассказывала Элизабет, был поздним и промозглым. Всю долину затопил густой туман. Она хотела незаметно выйти из дома, чтобы побродить по горному склону. Ее сердце колотилось от предчувствия неизбежного, того, что она так долго ждала. Отец окликнул ее. «Я пойду с тобой», — сказал он. «Куда?» — удивилась она. Он посмотрел задумчиво и печально: «Ты читала их объявление?» — «Какое объявление?» — «Они обещают расстрел или концлагерь в Германии за укрытие русских».
Они шли молча. Ральф деловито бежал рядом, будто знал, куда и зачем они идут. Они нашли его сразу. Он лежал в беспамятстве недалеко от дороги. Ему не хватило сил пройти сто шагов до леса у подножия горы. На худущее лицо уже легла синеватая тень смерти. Отец долго и печально смотрел на него, не решаясь ни на что, и также в печальном оцепенении стоял рядом пес. «Послушай сердце», — наконец сказал он. Она засунула ладонь под рваную гимнастерку, прижала ее к ледяной груди и едва почувствовала слабые удары. «Он жив!» — радостно прошептала она. «Что же будем делать?» — спросил отец, обращаясь больше к Ральфу, чем к ней. Ральф вильнул хвостом и заскулил. «Папочка, мы должны его спасти», — взмолилась она. Но отец все не решался. «А если бы это был наш Джордж?» И она заплакала в отчаянии. Отец наклонился и легко оторвал русского от земли. Она помогла пристроить его на спину. «Мой бог, — удивленно вымолвил отец, — он совсем невесомый». Пес побежал вперед и скоро вернулся. Он вилял хвостом и подобострастно заглядывал в глаза. Отец всегда понимал все, что он ему говорит. Мол, никого впереди нет, говорил Ральф. «Иди, иди вперед», — подсказывал отец. И пес послушно бежал в туман, гордый доверием.
Русский был очень плох, говорила Элизабет. Он не приходил в сознание. Они спрятали его в коровнике, прикрыв теплым тряпьем. Элизабет каждую минуту бегала в коровник и со страхом и отчаянием сообщала, что русский умирает. «Ну что ж, — устало вздыхал отец, — хоть похороним по-человечески». Для Элизабет это было ужасным равнодушием, и она возмущалась, плакала, требовала, чтобы отец пошел к доктору. Но отец был медлителен на решения, а мать настойчиво останавливала его. Она панически боялась, что нагрянут немцы и всех расстреляют.
Гарольд в тот день уезжал за покупками в Сент-Хелиер, продолжала Элизабет. Он вернулся только к вечеру и сразу увидел, что мы все трое не в себе. Первой не выдержала она: «Гарольд, тот русский опять убежал». Он осуждающе посмотрел на нее: «Ты, конечно, притащила его сюда?» — «Нет, — отвечала она, — отец принес». «Вот как?» — удивился он. «Русский умирает, Гарольд, а отец говорит, мы его по-человечески похороним». — «И это немало». — «Гарольд, — взмолилась она, — пойди к доктору». А мать тоже плакала и все твердила: «Она нас погубит». И тогда отец повторил то, что утром сказала ему она: «А если бы это был наш Джордж?» Гарольд наскоро поел и через час вернулся с доктором.
Доктор был замечательный человек, рассказывала Элизабет. Он определил у русского воспаление легких и полное истощение организма, и потому, сказал он, надежд на спасение почти нет. Но, несмотря на такой безнадежный диагноз, доктор очень заботился о нем. Он приходил каждый вечер и ни пенса не брал за лекарства. К общей радости недели через две русский стал оживать. Тогда-то и узнали его имя — Георгий Михайлович Пошатаев. Элизабет Баррет произнесла это имя четко по-русски.
Ему тогда шел двадцать четвертый год, продолжала она, как и нашему старшему брату. Все сразу стали называть его Джорджем. Мать, забыв о страхе, принялась его откармливать. Джордж быстро поправлялся и быстро учился говорить по-английски. Было смешно слушать, как он коверкает слова. Доктор тоже привязался к русскому и даже достал для него документы на имя старшего брата — Джорджа Баррета. Сначала все очень боялись, что явятся боши. Но они не искали русского Джорджа.
Элизабет пояснила, что Георгий Пошатаев бежал с грузовика, который вез мертвых и полумертвых на общую свалку в горном ущелье. Пошатаев хорошо понимал по-немецки. Он был простужен, и накануне его перевели в барак обреченных. Их там даже не кормили. Он очень боялся потерять сознание, когда их повезут. Не меньше он боялся, что его сначала убьют. Но он был настолько плох, что солдаты не обратили на него никакого внимания. Они швырнули его вместе с мертвыми. К вечеру, когда их повезли, начался проливной дождь, и солдаты очень торопились. Пошатаев свалился с грузовика, когда они проезжали долину Барретов. Потом он рассказывал Элизабет, что в концлагере все время думал о ней. Он конечно же запомнил их встречу! Он даже мечтал о том, как удивит своих односельчан, если доживет до победы и после войны привезет на родину жену-англичанку.
* * *
— Он вам никогда не говорил, откуда родом? — спросил Ветлугин.
— Около их деревни была такая же гора, как наша, — отвечала Элизабет, показав на гору за окном. — По склону росла сосна, и потому деревня называлась Сосновая Гора. Джордж говорил, что это на север от Москвы. Из области, откуда русские цари.
— Кострома?
— Нет, не помню. Еще он говорил, что у них там было большое озеро. Но его деревня не была колхозом. Все крестьяне там рубили лес, который потом продавали в Англию.
— Леспромхоз? — уточнил Ветлугин.
— Кажется, это так звучало. Но не колхоз, я это точно помню. Он мне много рассказывал про колхозы, а Гарольд с ним всегда спорил. Но Джордж был мягкий человек. Он считал, что и фермерство, и колхозы — все хорошо. Но у них в деревне не было колхоза. Там рубили лес и делали доски. Но сам Джордж не рубил лес. Он работал в гараже механиком.
— Вы это точно помните?
— Конечно, — убежденно ответила Элизабет. — Он починил наш пикап. Они с Гарольдом сделали приемник, и мы все знали о войне. А когда произошло вторжение во Францию, они с Гарольдом украли немецкие автоматы и ждали сигнала к восстанию. Но здесь никаких боев не было. Боши просто сдались.
— Я обязательно постараюсь узнать все, что смогу, — искренне пообещал Ветлугин.
— Я так буду вам благодарна! Я не верю, что он меня забыл. Я не верю Гарольду. Пожалуйста, помогите мне. — В ее голосе была мука.
— Я обязательно это сделаю, — вновь пообещал Ветлугин.
Они встали, чтобы спускаться вниз, в гостиную. Ветлугин спросил:
— Простите нескромный вопрос: а ваш сын… — И он запнулся, не находя нужных слов, таких, которые не обидели бы. Он нашелся: — Вы назвали вашего сына Джорджем, почему?
— Вы меня не обижаете вопросом, — спокойно отвечала миссис Баррет. — Это его сын. А Джорджем, между прочим, был и мой отец, и, как вы знаете, старший брат.
— Простите, — и Ветлугин опять замялся, — а знал ли Георгий Пошатаев о рождении сына?
— К сожалению, нет. Я ему ничего не сказала, а потом… потом… — уже запнулась она. Продолжала о другом: — У сына уже двое детей. Он тоже хочет узнать что-то об отце. Я ему рассказывала. Но… — она вздохнула.
