Он вспомнил себя в последних классах школы, и вся эта история показалась ему неправдоподобной. Но э т о было! Плети, кровь, расстрелы, голод, непосильный труд — рабство! Э т о б ы л о! Представлял ли кто-нибудь из тех тысяч советских школьников и юных солдат, думал тогда на теплоходе Ветлугин, что им придется шагать босиком по Европе, что их будут гнать, как скот, что их упрячут за колючую проволоку? Что их перестанут считать людьми?! Что их не только превратят в рабов, а станут уничтожать с жестоким безразличием, как прокаженных, как проклятых?! Их, которые верили в добро, справедливость, светлые социалистические идеалы. Которые никому не сделали зла. Которые еще не жили. «Нет! — отвечал он себе. — Никто не представлял такой страшной участи».
Почему-то тогда, в ту ночь, в качком и ветреном Ла-Манше, размышляя о военном прошлом Джерси, Ветлугин с особым нетерпением ждал встречи с миссис Баррет. Ему очень хотелось расспросить ее о Георгии Пошатаеве. О его побеге. Как они скрывали его. И еще о том, почему миссис Баррет не забыла его, не успокаивается? Листок линованной бумаги с четкими, вытянутыми буквами, сильно наклоненными влево, стал для него очень важным и неслучайным. Будто бы этот листок или эта встреча должны были что-то переменить в нем самом, открыть то, к чему он вроде бы давно шел, но никак не мог прийти. Вот почему тогда, плывя сквозь холодную темень в ледяной россыпи звезд, мерцающих таинственно и отчужденно, Виктор Ветлугин никак не мог избавиться от внутреннего беспокойства, даже тревоги.
Очередь у телефонной будки продвигалась медленно. Ветлугин думал о том, что вот уже столько лет мать Вячеслава Песчинского никак не может успокоиться, потому что она хочет знать неведомую ей правду. Она не может смириться с фактом его исчезновения. Пропал без вести — как это? куда? почему? Ей все кажется, что он жив. Что он не убит, ее сын. Она не видела его мертвым. Он должен вернуться к ней. Он не может не вернуться к ней…
«Да, — повторял себе Ветлугин. — Надо обязательно помочь! Обязательно!»
Наконец он попал в душную будку. Вадим Татушкин оказался дома. Он бурно обрадовался звонку Ветлугина. Он, не умолкая, говорил:
— Витенька, я знал, что ты позвонишь. Я чувствовал. Увидимся, да? Сейчас лечу. Какая женщина? Вся в черном в праздничной толпе? Пропал без вести? Надо помочь? Обязательно поможем! Сейчас загляну в свою картотеку. Кажется, я этим уже интересовался. В любом случае разберемся, поможем. Нет, я чувствовал, Витенька, что ты мне позвонишь. А говорят, не существует телепатии. Я даже знал, откуда ты позвонишь. Значит, где встречаемся? Ага, на лавочке у самой воды, поближе к Нескучному саду. Лечу, старик, жди. Через полчаса буду. А потом и отметить не грех! А? Не грех? Вот я и говорю. Конечно, отметим! Я тебе такого порасскажу. Сколько мы не виделись? Да, да, понимаю. Ну я на тебя тонну информации высыплю. Говоришь, стучат. Куда стучат? Кто стучит? А, в будку стучат. Понятно! Лечу, жди меня. Жди!
Ветлугина радовали встречи с Вадимом Татушкиным. Но от его бурной говорливости он всегда уставал. Однако более отзывчивого товарища, чем Вадим, у него не было. Татушкин, как правило, появлялся тогда, когда он был просто незаменим. Они могли месяцами, даже годами не общаться, изредка перезваниваясь. А потом возникал стремительный период сближения, прямо-таки неразделимости. И, насытившись, наполнившись друг другом, они вновь погружались в свои бесконечные дела, обязанности, заботы. Они не ревновали друг друга к служебному товариществу, к разным знакомствам, вообще к чему-либо. Они знали, что в душе каждого для другого есть особое, никем не заполнимое место.
Ветлугин спустился по гранитным ступеням к самой реке. Полуденное солнце поднялось к пределам небесного купола, грело по-летнему. Но у воды ощущалась приятная прохлада. Он сел на одну из скамеек в гранитной нише. Напротив в тяжелой солидности возвышалась Фрунзенская набережная. По блистающей глади реки пролетел на подводных крыльях бело-голубой катер. Все было радостным и праздничным. И Ветлугин уже не сомневался, что они обязательно помогут матери Вячеслава Песчинского, как когда-то миссис Баррет.
Барреты были фермерами. Их одинокий каменный дом стоял в долине среди сравнительно высоких гор, укрытый яблоневым садом. У каменной ограды Ветлугина встретил угрюмый человек лет пятидесяти пяти, одетый в толстый свитер и грубые мятые брюки, назвавшийся Гарольдом Барретом. У него была тяжелая короткопалая лапа, которую он вяло протянул при знакомстве. Он смотрел на Ветлугина исподлобья, недружелюбно. Мистер Баррет не пытался скрывать, что визит русского не радует его. Ветлугин было подумал, что это муж миссис Баррет, представил их тяжелое объяснение перед его появлением, но Гарольд Баррет оказался братом.
— Значит, вы тоже знали Георгия Пошатаева? — поинтересовался Ветлугин, когда они шли по выложенной камнем дорожке к дому.
— Да, — односложно ответил тот.
Гостиная в доме была темная, низкая, с маленькими окнами, и по этим окнам можно было судить, что дому Барретов не меньше ста лет. Стены были увешаны фотографиями; размером и аляповатостью выделялась малоинтересная картина с пасущимся стадом по лесистому склону горы, залитому солнцем. Из мягких старомодных кресел поднялись две женщины — две миссис Баррет, очень разные. Одна была женой Гарольда Баррета, и звали ее Кэтрин. Другая, Элизабет, была его сестрой.
Кэтрин была невысокая, черноволосая, полнотелая, тех неопределенных лет, когда женщине уже, конечно, сорок, но никак не больше — и никогда не будет больше, только там, в самом конце. Она приветливо улыбалась, и глаза ее светились любопытством. В ней чувствовалась легкокрылая женственность, отличающая француженок. Она и была француженка, как многие на Джерси.
Элизабет, в свою очередь, была типичной англичанкой — высокой, крепкой и худой. Ее никак нельзя было назвать красивой, но в ней чувствовалось то, что не в меньшей мере нравится мужчинам, — надежность. Такие женщины, подумал Ветлугин, не отступают при испытаниях, в своих намерениях идут до конца, а в своей преданности, видно, до смерти.
Неожиданный приезд Ветлугина сильно растревожил Элизабет Баррет. Она не скрывала беспокойства. В ее больших серых глазах отражалось страдание. В них была боязнь, что погибнет последняя надежда. Ветлугин понимал, что только Элизабет не смирилась с исчезновением Пошатаева. И, видимо, у нее были жаркие споры с братом, который, похоже, упрямо противился розыскам.
Странно, все-таки, думал Ветлугин, что Элизабет в письме назвала себя «миссис Баррет». У англичан «миссис» означает то, что женщина замужем. А если Элизабет Баррет замужем, то она должна носить фамилию мужа, то есть быть миссис Смит, Кларк, Тэйлор… Но никак не «миссис» со своей девичьей фамилией. Если, конечно, она не вышла замуж за однофамильца — мистера Баррета. В общем, в этом странном соединении «миссис» и девичьей фамилии была какая-то тайна, и Ветлугин не сомневался, что она связана с письмом Элизабет Баррет.
Разговор не получался. Немного о погоде, немного о фермерских делах. Гарольд Баррет, который наследовал ферму от отца, нехотя рассказал о том, что они круглогодично выращивают помидоры и держат коров. Помидоры отправляют в Лондон, молоко — в Сент-Хелиер. Пока Кэтрин готовила чаепитие, он налил себе и Ветлугину виски, не предложив ни воды, ни льда, ни содовой, и сам в три скорых приема выпил до дна и налил столько же еще. Ветлугин рассказывал, как торжественно будет отмечено 30-летие Победы в СССР; Элизабет ловила каждое слово, а Гарольд, похоже, не слушал. От виски его грубое, обветренное лицо покраснело, глаза заблестели, и, перебив Ветлугина, он напрямик спросил:
— Почему через тридцать лет?
Ветлугин стал объяснять, что, начиная с 20-летия Победы, каждый год торжественно… Баррет снова перебил:
— Почему через двадцать лет?
Ветлугин посмотрел на него вопросительно:
— Я мог бы, мистер Баррет, не навещать вас.
— О нет! — встрепенулась Элизабет.
— Ол райт, — промычал Баррет. — Это нужно ей. Еще виски?
Ветлугин отказался. Появилась с подносом, уставленным чашками, Кэтрин, и атмосфера сразу разрядилась.
— Ладно, — бурчал Баррет. — Я молчу. Это все Элизабет.
Кэтрин разливала чай. Пили чай, перебрасываясь незначительными фразами. Элизабет от волнения и горячего чая раскраснелась. Она была вся в напряжении, ожидая разговора о Пошатаеве. Но главой в доме был Гарольд Баррет, а он, не притронувшись к чаю, продолжал потягивать виски и упорно молчал. Кэтрин пыталась о чем-то расспрашивать Ветлугина, но все было напрасным — общения не получалось.
— Ол райт, — наконец выдавил Баррет. — Ол райт, — повторил, вздохнув. Он стал задумчивым и серьезным, а его взгляд, устремленный в окно, далеким. — Джордж нас сильно обидел. Я его считал братом и другом, а он исчез. От него я этого не ожидал. Но дело прошлое. Ол райт.
