Дорога петляла меж редких лиственниц. На ветвях сидели глупые куропатки, хлопали глазами. Они знали, что стрелять их уже нельзя и что Русанов, кроме того, никогда в жизни не держал в руках ружье. Но он научится и будет привозить домой полную кабину дичи, потому что куропатка — птица вкусная, а дорог, кишащих куропатками, у него впереди много…
Маша недавно спросила, правда, очень осторожно, что он думает делать дальше? Было бы очень заманчиво сесть к столу, напрячь волевой подбородок и сразу решить. Сразу — и точка! Решать между тем пора. У него бесспорные способности к языкам. Он почти специалист. Он мог бы принести больше пользы как лингвист. Но у него бесспорные способности шофера, и — вот это, пожалуй, самое главное — ему не хочется сейчас ничего другого, кроме как быть шофером. Отличным шофером. Лучше всех!
У него в комнате тюки книг. Он много читает. Занимается. Переводит сейчас Рудаки. Добавляет еще один перевод к десяткам уже сделанных. И когда он захочет быть самым лучшим переводчиком, то тогда поговорим. Пока ему не хочется.
Так что, Марья, если ты согласна хлебать щи из одной миски с простым шофером, милости просим. Шофер обещает, что будет в своем деле наилучшим.
Кроме того, этот шофер тебя любит, потому что ему захотелось иметь с тобой один дом и приходить в этот дом сразу же после работы, а любовь — это, наверное, и есть желание приходить домой…
В общежитии Геннадия встретили сначала сдержанно: что там ни говори, а бегать в тундру не ахти как остроумно. Лешка-близнец картинно вытянулся возле двери и продекламировал:
Бежал Геннадий с поля брани
Быстрей, чем заяц от орла.
Бежал он с кукишем в кармане.
Он не заботился о плане.
Ему тайга — белым-бела!
— Дураки! — сказал Геннадий. — Такие стихи похабите! Как жизнь?
— Какая у нас жизнь? — сказал Дронов. — У нас будни. А ты, говорят, проявлял в тайге чудеса мужества и героизма? Тебя вроде бы наградили именным оружием?
Геннадий достал из кармана чаат, отошел в дальний угол комнаты и выкинул вперед руку.
— Ой! — закричал Дронов. — Ты что делаешь, бандит?! Пусти!
— Ловко!
— Аркан! Честное слово, аркан, — захлебывался Алексей.
— Это и есть мое именное оружие, — сказал Геннадий, снимая с Дронова петлю. — Подарок знатного оленевода в знак дружбы и расположения. Понимаешь, бледнолицый?
— Я понимаю, что олени — бедные животные, — помотал головой Дронов. — Чувствительно, ей-богу. Что же, их прямо вот так за горло и таскают? А гуманизм? И вообще, ты строганину-то хоть ел?
— Не торопись, дружок. Вечер воспоминаний после ужина, в полном составе бригады. А сейчас я домой. У Герасима небось руки чешутся.
Герасим был настроен мирно. Он сказал, что сегодня праздник и не стоит портить друг другу настроение, а завтра видно будет.
— Завтра я тебе с удовольствием дам по шее.
— Сделай одолжение. Только сначала скажи, как с работой? Выставили? Приказ уже был?
— Не было приказа.
— Это как же?
— Не твоя забота. Тебе там письма принесли. На столе лежат.
Он сел на тахту, потрогал выпирающие пружины. Старье. На столе чайник, окурки, книги. Скатерть в пятнах. Благоустроенная огневая точка. Блиндаж. Интересно только, что я делаю на этом огневом рубеже — обороняюсь или отсиживаюсь?
Геннадий вскрыл конверт.
«Милый Генка! Я пишу на деревню дедушке, потому что знаю только поселок, в котором ты работаешь. Ко мне заходил Барский, и вот от него я узнала…»
Где-то были сигареты. Ага, вот они. В такой духоте сидеть невозможно! Он отдернул шторы, пыль хлопьями посыпалась на пол. Открыл форточку. Теперь хорошо. Теперь можно читать дальше.
«…Я вспоминала тебя. Приходили изредка вести, очень странные, неправдоподобные, я не верила им и оказалась права. Соседка рассказала мне, что заходил какой-то парень, я сразу поняла кто.
Как жаль, что мы не встретились! Значит, ты теперь шофер! Я ничего не поняла, но это, наверное, здорово. Ты водишь аэросани? Я помню, как мы ездили с тобой в Коптево, на автомобильную свалку, ты рылся там целый день в железках, а я бегала на рынок за мороженым. Свалка была огромная. Знаешь, любопытное совпадение. Сейчас на месте свалки новый дом, в котором перед отъездом сюда мы с Николаем получили квартиру. Плохо только, что в доме нет лифта, приходится самой затаскивать коляску на третий этаж.
Я очень рада, что ты отыскался. Как нам увидеться?..»
Геннадий сложил письмо. Ну вот, все на месте. Все есть. Есть и Танька, и аэросани, и вездеходы, и доктор Шлендер. И Мария. И даже поганец Демин тоже есть.
Шлендер долго смотрел на Геннадия, потом сказал:
— Ну, знаешь!..
И снова стал укладывать в ящик книги. Геннадий про себя улыбнулся — сейчас доктор разведет пары и выскажет ему наконец все, что он о нем думает, скажет, что таких мерзавцев надо топить в помойном ведре, потому что — что же это такое? За тебя, болвана, головой ручаешься, на преступление, можно сказать, идешь, права тебе, как порядочному, выправляешь, а ты мало того, что снова влип в какую-то историю, — ты даже не посчитал нужным сказать мне об этом!..
Все это доктор, видимо, подумал про себя, потому что вслух только спросил:
— Ты уже расцеловал Машу?
— Почему, доктор? — удивился Геннадий.
— А ты не задирайся! Ты иди и расцелуй ее!
Он оторвался от книг, достал папиросы.
— Можно считать, что Демин и Самохин стоят перед нами на коленях и каются. Дело в том, голубчик, что тебя проиграли в карты. Ты не бледней, это не так, как в уголовных романах описывают. Проще. Маша привела ко мне твоего дружка Шувалова, а Шувалов принес мне слухи. Всего лишь слухи, но сегодня я их проверил. По моей, как говорится, части. Помнишь, я тебе рассказывал о том, как отучивал играть кое-кого? Самохин тоже был среди них. Так вот Самохин проиграл Демину три тысячи рублей, и долг до сих пор не уплачен. Ты улавливаешь связь? Понимаешь, о чем я?
— Да, — сказал Геннадий. — Я улавливаю связь. И мне, откровенно говоря, тошно. Я ждал всего, но не такой неприкрытой мерзости.
— Теперь-то я их обоих выпотрошу!
— Аркадий Семенович! А это удобно — при всех, так сказать, признаться, что вы были вхожи в дома картежников?
— Вполне удобно! Дело в том — зачем я был туда вхож? Для их же блага! Мое правило знаешь какое?.. — Тут он слегка осекся и добавил уже не так уверенно: — Я посмотрю… Если твои друзья и ты сам ничего не сможете поделать, тогда… Ну, тогда придется выпускать меня.
— Знаете, что странно? Почему Володька раньше молчал? Не случись со мной вся эта катавасия, он бы так и помалкивал?
Шлендер подумал:
— Чего молчал? Будто ты не знаешь. Моя розочка где стоит? У дочки Самохина, как я понимаю?
— Сложен мир, — сказал Геннадий.
Он уже собрался уходить и тут только заметил, что в квартире доктора что-то изменилось.
Вещи стояли на своих местах, но стояли вроде бы неуверенно, и во всем чувствовался тот самый беспорядок, какой обычно бывает перед отъездом. И потом, зачем он складывает книги?
— Это что? — Геннадий кивнул на ящик с книгами. — Отправляете геологам Памира в дар от доктора Шлендера?
— Ты сядь, не спеши. Куда торопишься? Ничего я не отправляю. Просто годы бегут, а страна большая. Застоялся доктор Шлендер. Глянь-ка на каравеллу!
Геннадий посмотрел на каравеллу. Она по-прежнему стояла в углу на стеллаже, но теперь на ней развевался флаг. «Неужели ты уедешь, старина? Поднимешь пиратский вымпел?»
— Куда? — спросил он.
— Рядом. На Чукотке, Гена, есть небольшой остров Аракамчечен. Остров как остров — мох, ягель, кустики разные. Олени пасутся.
— Вы там были?
— Нет. Но я читал. На этом острове есть три горы. Они стоят рядом и называются Атос, Портос и д’Артаньян. Веселые, должно быть, люди живут в тех краях. Вот я и подумал, а не поехать ли мне туда Арамисом? Для комплекта.
— Да, — сказал Геннадий. — Это хорошо.
Вот и все. Он уедет. Он уже почти уехал, увез свою каравеллу, свои медные тарелки, рыжую шевелюру и свои папиросы.
— Аркадий Семенович! А как же я?
— Ты-то? Хм. Действительно, как же ты? — Он подавился дымом, закашлялся, — до того ему сделалось весело. — Ох, не могу! А никак! Поедем со мной!
— Здравствуйте! Что я там буду делать? Там ведь нет дорог. Или есть? И потом — меня Марья, понимаете ли, не пустит.
Геннадий даже не улыбнулся, потому что ему в самом деле было очень скверно, что доктор уезжает. Даже как-то противоестественно, что доктор уезжает. Что не будет Шлендера.
