— Концы, Любочка, больше не буду, только не слезай, будь ласкова! — Пригницын стеганул лошаденку кнутом, и та затрусила, кидая сани под раскат.
Любаше ничего не оставалось делать, как покрепче ухватиться за перекладину канадских саней.
Некоторое время они ехали молча.
Пригницын косился на Любашу цыганским глазом, наконец спросил:
— К Жернакову на свидание держишь путь?
— Почту несу на лесоучасток.
— Знаем мы эту почту!.. К Жернакову идешь. Он выслуживается перед начальством, в газете о нем прописывают…
— Ты-то откуда знаешь, что в газете пишут, ты же читать не умеешь… — Любаша усмехнулась.
— Га, не умею! Я уже научился, даже наряды сам выписываю. Ой, смотри, Любка, не закручивай с Жернаковым, плохо будет и тебе и ему!
— Отчего же это плохо будет?
— А помнишь, что я тебе говорил?
— Побьешь, что ли?
— А то, думаешь, испугаюсь?
Любаша гордо тряхнула головой.
— Не твое дело, куда я иду. А Захара я люблю и нет тебе до этого дела, вот!
— А почему не любишь меня? — не то всерьез, не то в шутку спросил Пригницын. — Чем я плохой?
— Баламутный ты, вот чем.
— А все равно я красивее твоего Жернакова. Думаешь, как он рвется в начальство, так и лучше меня? А я скорее его стану начальником!
— Будь хоть сто раз начальником, а я все равно не люблю тебя!
— Тогда слезай! — Пригницын зло посмотрел на Любашу. — Слезай с саней!
— Ну и слезу! Останови коня.
Пригницын с яростью хлестнул лошаденку; она взбрыкнула и боком поскакала внамет.
— Сейчас слезай! — орал Пригницын, с ожесточением охаживая лошадь.
Так промчались они с полкилометра. Но едва Пригницын опустил кнут, как лошаденка перешла на рысь, а потом и вовсе остановилась.
— Ладно, это я пошутил, — миролюбиво сказал Пригницын. — Люблю тебя, присуха моя. Все равно ты будешь моя, Любка.
— Дурак, вот кто ты! — Любаша отвернулась от него. — Пустомеля!
— А вот посмотришь, посмотришь! — упрямо твердил Пригницын.
Въехали в поселок.
— К конторе тебя?
— Сама дойду! Не знаешь, где живет Кланька Кузнецова?
— Аникановская присуха? Вон там, в бараке. Только она, должно, теперь в столовой, обед скоро.
Сдав почту, Любаша поспешила в столовую — ей не терпелось повидаться с Захаром. Велико же было ее огорчение, когда она узнала, что Захар живет не в поселке, а где-то на пикете. Усталая, одинокая, сидела Любаша у окна, глядя на обедающих лесорубов. С черными от мороза скулами, с вихрастыми головами, небритыми щеками — каких только не было здесь лиц! А лучше Захара никого нет.
Подбежала Кланька с ярусом пустых алюминиевых мисок, скороговоркой сказала, что на пикет, где работает Жернаков, пойдет Андрей, показала Любаше, где он сидит. Любаша подошла, смущенно отозвала Аниканова в сторону — он обедал вместе с Бутиным и Платовым — и, запинаясь, попросила:
— Возьмите меня с собой, а?
— Неудобно, — нахмурился Андрей. — С секретарем парткома пойду. А ты дождись вечера, Захар будет на собрании.
…Любаша истомилась, ожидая вечера, слоняясь без дела то на улице, то в столовой.
— Извелась я, Кланя, совсем, — тихо жаловалась она. — Так и стоит у меня в глазах, по ночам снится. Ох, если бы ты знала, как я соскучилась! Дура я была, что не послушала тебя и не отбила его у той девушки.
— А он-то тебя хоть любит?
— Вроде бы любит, но, наверное, больше любит ту…
— Раз любит — значит, добивайся своего и ни на кого не гляди.
— Я так и решила.
— Письма она ему пишет?
— Да вот принесла, сразу два, — Любаша достала из-за пазухи пухлые конверты.
— Давай их сюда. — Кланька решительно выхватила письма из рук Любаши, воровски оглянулась и, ни слова не говоря, стала рвать их в клочки.
— Кланька, дура, что же ты делаешь?! — в отчаянии закричала Любаша, пытаясь отнять письма.
Но было поздно: обрывки бумаги полетели в огонь.
— Вот и все! Нечего мямлить, а то ты так никогда не добьешься своего.
— Что же ты наделала, Кланя! — Любаша чуть не плакала. — Как же я теперь буду смотреть ему в глаза?
— А вот так и будешь смотреть!
— Стыдно мне будет…
— Заверни стыд в платочек и никому не показывай, — бойко советовала Кланька. — И знаешь, что сделай? В Блюхерове есть бабка, присушает парней к девкам. Укради у Захара какую-нибудь вещичку, ну, хотя бы носовой платок, и понеси ей. Честное слово, присушит она к тебе Захара! Я по секрету тебе скажу, Любаша, — шепотом говорила Кланька, — она мне присушила Андрея. Только ты ни одного слова, смотри, никому!.. Летом ездила я к ней, возила Андреев галстук, сто рублей заплатила. Я тогда не сказала тебе, боялась — просмеешь меня. А теперь я и горюшка не знаю — Андрей дня не может прожить без меня. Обещает жениться на мне после того, как съездит в отпуск домой! — хвасталась Кланька.
Может быть, в другое время Любаша посмеялась бы над этим советом, но сейчас смущенно согласилась:
— Схожу к бабке, обязательно схожу! Может, и правда подействует?
Пришли в барак — длинное, рубленное из свежих бревен помещение. В углу барака, отгорожена небольшая комната, в которой жили Кланька, Леля Касимова и другие девушки.
— Вот, полюбуйся, Захар подарил стриженой! — Кланька с усмешкой указала на медвежью шкуру возле кровати Лели Касимовой.
— А где он взял ее? — удивленно спросила Любаша.
— Сам убил. В барак, сказывают, лезла медведица, а Захар ее подстрелил.
— Какой бесстрашный он, Кланя! — с тихим восхищением проговорила Любаша. — И тогда, летом, бандита заарестовал, не побоялся!
Кланька ничего не ответила, она не разделяла восторженного отношения Любаши к Захару. Помолчав, спросила:
— А ты с ним целовалась?
— Нет, — покачала головой Любаша, — как-то боязно…
— Ну и глупая ты! — смеялась Кланька. — Знаешь, как ребята любят целоваться! Вон Андрей мой…
— А кто первый поцеловал? Ты его или он тебя?
— Андрей меня. Я сказала, что люблю его, он и поцеловал. Захар не говорил, что любит тебя?
— Нет, не говорил.
— А ты ему?
— И я тоже…
— Ну тогда спроси, а потом, если он скажет, что любит, ты тоже скажи, что любишь, и сама поцелуй! А то ты будешь валандаться, пока какая-нибудь девка не отобьет.
Любаша встретила Захара возле столовой. Долго стояла она в темноте на морозе, ожидая, когда вернутся в поселок каргополовцы. Завидев толпу, она пошла навстречу, вглядываясь в фигуры парней. А вот, кажется, и он!
— Любаша?
— Здравствуй, Захар! — Девушка порывисто шагнула к нему, прижалась щекой к его колючей щеке. — Насилу дождалась…
— Что ж ты на улице? Холодно ведь!
— Боялась проглядеть тебя. Давай пройдемся, Захар, собрание не скоро.
— Писем не было мне?
— Не было… — тихо сказала Любаша и почувствовала, как вспыхнуло все лицо; на душе стало противно и тягостно.
Настроение испортилось, исчезла прелесть звездного вечера. Любаша показалась себе такой гадкой, недостойной не только любви, но и доброго слова. Она уже колебалась: а не сказать ли правду, но тут Захар, увидев, как она сникла, мягко спросил:
— Ты обиделась, Любаша? — Он крепче прижал к себе ее локоть. — Я спрашивал про письма из дому… А от девушки уже не жду. Наверное, она разлюбила меня.
— А ты меня любишь, Захар? — прошептала Любаша, подняв свое лицо к его лицу.
— Люблю, давно люблю! Еще с тех пор, как жил у вас летом.
Не говоря ни слова, Любаша обвила его шею руками и скорее деловито, чем страстно, прильнула губами к его губам. Захар на миг растерялся, но потом по-медвежьи обнял ее и долго не выпускал из своих тисков…
Возле столовой к ним подошли Пригницын и Рогульник. Не вынимая рук из карманов полушубка, Пригницын угрожающе сказал:
— Ты что, друг Жернаков, забыл наш уговор? Любка, марш в столовую, — приказал он. — Мы тут с Жернаковым поговорим по душам.
— Никуда я не пойду! — крикнула Любаша. — Захар, пойдем, они драться хотят. Отойди, Колька, я сейчас закричу!
— Ладно, Любаша, иди, — сдерживая волнение, сказал Захар, следя за каждым движением парней. — О каком уговоре ты мелешь? — грубо спросил он Пригницына.
— А вот о каком!..
Но Пригницын не успел размахнуться, как Захар коротким ударом в подбородок свалил его в снег. Крепкий кулак Рогульника обрушился на голову Захара, выбил из глаз искры, но Захар все-таки устоял на ногах. В бешенстве он налетел на Рогульника, и они, сцепившись, упали в снег. Пригницын ударил Захара в спину, Захар попытался вскочить, но Рогульник ударом обеих ног в живот свалил его. Падая, Захар увидел занесенный над головой сапог Пригницына, успел поймать его, и тотчас же несколько человек подбежали к ним. Захара подняли, поставили на ноги.
