Торба давно приметил, что Анютка часто косит на него глаза, улыбается ему. Он знал, что эта кубанская красавица отказала десятку лучших женихов, выбирая какого-то «особенного». Любила она по-вольному балагурить с мужчинами, раззадоривала их смелой шуткой, но вела себя гордо и недоступно, а на молодых парней не обращала внимания.
— Блажишь ты, Анютка, замуж тебе пора.
— А отчего, Захар Тимофеевич, тебе жена изменила? — не скрывая насмешки, спросила Анютка.
Захар побагровел. Наклонившись, он дыхнул в ухо девушки такое словцо, от которого Анютка зарделась, словно она не под копной сидела, а у печки блины пекла. Не желая считать себя побежденной, она полезла напролом.
— Говорят, будто Фроська с приказчиком Яшкой твои письма вместе читали, а потом Яшка ей диктовал, а она тебе ответ писала. Верно или нет?
Скошенный луг огласился взрывом хохота.
— А ты поди и спроси у них! — ответил посрамленный бригадир.
С этого дня Захар перестал замечать Анютку, словно ее и не было в бригаде. На работу он назначал ее через других.
Анютка, чувствуя свою вину, пробовала заговорить с ним снова, но Захар глянул ей в глаза смело, гневно и с таким презрением, точно перед ним была не красавица Анютка, на которую он, бывало, пристально поглядывал, а самый что ни на есть его смертельный враг. Ненавидел он ее искренне и люто.
Что недоступно, то всего милей. Вот и чувство девушки к Захару разрослось до таких размеров, что она по своему страстному и решительному характеру готова была пойти на любой, даже безрассудный шаг...
После окончания летних работ, на торжественном колхозном празднике, чествовали бригаду Захара Торбы. Бригаде было вручено переходящее знамя, а бригадира премировали буркой чудесной работы.
Опьяненный радостным чувством победы и душистым вином, Захар вместе с другими казаками пел песни. Потом выскочил из-за стола и с удивительной легкостью пошел отделывать такую наурскую, что даже старички и старушки, блаженно улыбаясь, начали пришлепывать ладонями.
После пляски Захар накинул на плечи новую бурку и незаметно для других ускользнул с праздника. Ему хотелось побыть одному. Душа его кипела радостью, а жизнь казалась осмысленной, наполненной трудом, молодостью.
Торба направился к реке, но не успел миновать длинный омет заскирдованного сена, как услышал за собой шаги. Повернувшись, он лицом к лицу столкнулся с Анюткой.
В сумраке ранней осени темная река плескала тихими холодными волнами. На небе мерцали тусклые звезды.
— Ты что, бригадир, ведьму шукать пошел? — негромко проговорила Анютка.
Смущенный неожиданным появлением девушки, Захар молчал.
— Скажи что-нибудь!
— Вот найду ведьму, тогда скажу, — пробормотал Захар.
— Я ведьма... Холодно же мне, — вот ведь какой невнимательный! — и с этими словами Анютка, распахнув широкие полы, юркнула под бурку Захара.
Захар коснулся дрожащей рукой упругой, затянутой в шелк талии девушки. На ней было зеленое с белыми разводами платье, очень красивое, нарядное...
Под утро, когда пропели вторые петухи, по узкому переулку, в густой темноте, шли Захар с Анюткой. Где-то на улице послышался девичий визг, прозвенел веселый смех и замер в приглушенном, воркующем шёпоте.
— Ты меня любишь или нет? — прижимаясь к Захару, горячо шептала Анютка.
— Не знаю, — помолчав, отвечал Захар. В сердце его не было прежней ненависти к Анютке, но и любви тоже не было.
— А может, ты на мне и не женишься?
Захар ждал от Анютки слез, раскаяния, но их не было. Ему начинало казаться, что во всем, что случилось, скрывается преднамеренный расчет, заранее подготовленный, обдуманный, и в душе Захара рождалось чувство, похожее на возмущение. «Все женихов выбирала, а тут сама повисла, как петля на шее...»
— Ты, Захарушка, приходи завтра. У нас все уехали на свадьбу. Мы пойдем распишемся и никому, никому не будем пока говорить...
— А зачем это? — хмуро спросил Захар.
— Да ну, какой ты... Свадьба, гулянка, «горько» орут, и все пьяные, — противно до тошноты! А у нас своя будет свадьба — тайная... — Анютка нежно гладила его сильную, твердую шею, жесткие, колючие волосы. Все ее существо было наполнено сейчас величайшим счастьем любви.
А Захар, у которого прошел первый порыв дурманящего хмеля, не понимал ее переживаний, а если понимал, так по-своему, грубо и эгоистично.
На другой день Анютка прождала Захара до самого вечера, но он не шел...
Вечер был дождливый, сумрачный, самый тоскливый осенний вечер, когда в поле по черным пашням и опустевшим дорогам гуляет влажный пронзительный ветер.
Анютка ждала, как только может ждать впервые и по-настоящему влюбленная девушка. Мысли ее были затуманены, с болезненным стоном в сердце звала она счастливую, еще не отравленную горестями любовь....
Колхозный сторож пробил на рельсе одиннадцать часов, Анютка вздрогнула. Ей стало жутко. Она содрогнулась от мысли, что должна погибнуть. «Да ты уже погибла», — шептала она пересохшими губами. Трясущимися руками, обрывая пуговицы, стала она стаскивать с себя новое платье, которое было еще наряднее вчерашнего, швырнула платье на постель и села, облокотившись о стол, подперев ладонями мокрые от слез щеки.
Так она долго сидела, полураздетая, истомленная ожиданием. Сидела, вспоминая светлые, как летнее облачко, девичьи мечты...
В сенцах загремела щеколда, открылась дверь, в комнату вошел Торба, бессмысленно улыбаясь. Он был пьян.
Анютка вскочила, сдернула со стола скатерть и накрылась ею.
— Отвернись... я раздетая...
— Ничего, ничего, — говорил Захар. Его потянуло подойти к ней, обнять ее.
— Ты почему днем не был? — не спуская с него глаз, спросила Анютка.
— Днем? Зараз краще... В загс, расписаться... тайно... от же глупая! — Захар, покачиваясь, хохотал пьяным, дурашливым смехом.
Анютка окаменела. Когда Захар шагнул к ней, она скомкала скатерть и концом ее хлестнула Захара по лицу.
— Уйди!
Ошеломленный Захар, закрывая лицо руками, пятился к двери.
В каком-то диком исступлении Анютка хлестала его по рукам, по голове. Опомнившись, Захар вырвал скатерть из рук Анютки и швырнул в угол. Анютка схватила лежавший около самовара топор. Задыхающимся голосом проговорила:
— Уйди, говорю!
Всю постыдность своих поступков Захар понял только на другой день. После долгих и мучительных размышлений он пошел к Борщевым. Надо было объясниться с Анюткой, немедленно зарегистрировать брак — тайно или гласно, все равно! — лишь бы избавиться от стыда.
— Нету. Заболела, — ответила Захару тетка Фекла, мать Анютки, и тут же сердито спросила: — А зачем понадобилась?
Захар смутился.
— Да вот больную проведать. Мимо шел...
— А ты або лекарь, або акушер який, што хворыми дивками дуже зацикавився? — перебила его тетка Фекла. Глянула в окно, потом на Захара и крикнула: — От же скаженный! А вы ж побачьте, люди добрые, що вин робить починае! Я тоби зараз устрою, чертяка!..
Фекла кинулась к печке и схватила огромное суковатое полено. Секунду Торба стоял неподвижно, а потом ударил сапогом в дверь и пулей вылетел на улицу. Следом за ним выбежала Фекла.
Только у ворот Захар понял, к кому относились ругань Феклы и ее угрозы: громадный, пестрой масти племенной бык поднимал на рога новенький, с завившимися листьями плетень...
— А ты, казак, если в другой раз так ударишь дверь чоботом, — самого починять заставлю! — проговорила Фекла, когда отогнала быка. — Нюрка в Краснодар до лекаря поихала.
Возвращаясь от Борщевых, Захар шел, стараясь не попадаться людям на глаза. Он понимал, что случилось что-то непоправимое, ему хотелось увидеть Анютку, сказать ей... И если она не улыбнется прежней своей озорной улыбкой, — пусть ударит обухом по голове. Все равно!..
Вскоре правление колхоза откомандировало Захара на агрономические курсы.
Среди курсантов он был самым мрачным и рассеянным слушателем. Он часто писал Анюте. Та, получив его письмо, прочитывала, аккуратно вкладывала в новый конверт, наклеивала марку и отсылала обратно, не приписав ни единой строчки.
Так продолжалось почти год. Анютка появлялась в станице не чаще раза в месяц, на один-два дня. Она жила и работала в Краснодаре.
Однажды в город вместе с Анюткой поехала Фекла и пробыла там целую неделю.
— Ну как, видела? — спросил Феклу муж.
— Побачила, — поджав губы, отвечала Фекла.
— Комплекция-то у него чья? — Дмитрий Николаевич Борщев, работавший счетоводом в колхозе, любил мудреные словечки.
— Третий месяц пошел, не поймешь, в кого уродился. Чернявый да большеглазый. Справный хлопец...
— Значит, внук... Хм-да, поихать надо! Як зовут-то? — покрякивая, выспрашивал Дмитрий Николаевич.
— Ванькой.
