— По званию полковник, лейтенант Гордиенков рассказывал. Очень, говорит, свойский командир. Пятнадцать лет служит в армии.
Захар молча снял автомат, положил на диван. Сел за стол, вынул из кармана сложенную вдвое ученическую тетрадь, вырвал один листок и, нацелившись карандашом, призадумался.
— Письмо собрался писать? Жене или матке? — спросил Павлюк.
— Иди ты, милый, знаешь, куда? — огрызнулся Торба. — Ты мне не мешай, а то прогоню!..
«Дорогая Анна Митриевна, — писал Захар Торба, — получил я ваше письмецо, которое вы так хитро положили в перчатки, и поимел таку думку, що взять нужно самый ограмадный дрючек, а сучья не обрубать, а бить меня так, щоб люди дивились. Был я вроде шелудивого бычка, который всю жизнь не может слинять, а все ходит с клочьями шерсти. Один раз слинял, когда служил в Красной Армии. А як приехал до дому, снова трошки оброс. Зараз я, Анюта, слинял так чисто, як тот жеребенок по весне. Был я, как кривое полено, которое не уложишь ни в один рубок, а вот на войне выпрямлюсь. И стыдно мне, что учинил я вам такое лиходейство. Зараз прочитал я ваше письмо, и сумно мне стало и горько за то, який я был дурень...» — Захар сильно нажал на карандаш и сломал его.
В сенцах заскрипели половицы. Кто-то, позвякивая шпорами, шел в штаб.
Торба поднял голову. Перед ним стоял незнакомый командир в бурке с широчайшими плечами.
— Сюда нельзя, — проговорил Захар, вставая.
— Почему нельзя? — спросил вошедший.
— Приказано в штаб посторонних не пускать, — ответил Торба.
Командир насмешливо взглянул на Захара и подошел к дивану, у которого стоял с карабином в руках Павлюк.
— Товарищ командир, зараз я на посту и шутковаты не люблю...
Не обращая внимания на слова Торбы, командир взял лежавшую на столе бумажку, прочитал ее, покачал головой, усмехнулся, спрятал бумажку под бурку, — должно быть, положил в карман. Это вывело Торбу из себя, и он решил поступить по всем уставным правилам. Но тут произошло нечто такое, что заставило Захара понять свою непоправимую ошибку: командир в бурке взял лежавший на диване автомат.
— Павлюк! — хрипло прошептал Торба.
Но тот нерешительно переложил карабин из одной руки в другую и, моргая, растерянно посматривал то на командира, то на Торбу.
— Положите автомат, товарищ командир, — проговорил Захар и решительно шагнул вперед. Казалось, еще секунда — и он бросится на командира.
Командир вызывающе прищурил глаза и властно крикнул:
— Но, но! — и отвел затвор автомата.
Торба побледнел и замер на месте.
— Ну и казаки! Эх!.. А ты что ж стоишь? Помогай товарищу! — спокойно проговорил командир, повернувшись к Павлюку. — И это называется на посту, да еще в штабе!
Взглянув на Торбу колючими глазами, иронически добавил.
— «Шутковаты не люблю...» Э-эх!
Торба молчал.
— Вот что, товарищ, извини, фамилии не знаю, — обращаясь к Павлюку, сказал командир.
Тот, не отвечая, глуповато моргал.
— Павлюк! — хриплым голосом ответил за него Торба.
— Павлюк? Добре! — И, снова взглянув на Торбу, со скрытой насмешкой сказал: — А я, станичник, не тебя спрашиваю. Вам, товарищ Павлюк, придется разыскать командира группы и позвать сюда — только быстро, аллюр два креста!
Захар понял, что этот человек привык распоряжаться.
Сдвинув на глаза пилотку, Павлюк поспешно вышел.
Торба стоял по команде «смирно», с видом непреклонного протеста, искоса посматривая на автомат. Вдруг его осенила догадка. С отчаянием взмахнув кулаком, он выпалил:
— Вы — новый командир! Зараз догадался, товарищ полковник!
— Ну, что ж, лучше поздно, чем никогда! Я смотрю, — сидит за столом, как казачий атаман, и грамоту сочиняет. Автомат бросил... Ну, что ж, на первый раз, ради нашего знакомства, подарить пару внеочередных нарядов? Коней любишь?
— Какой же кавалерист, ежели он коня не любит, — хмуро ответил Захар.
— Вот и отлично! Придется на конюшне подневалить. Кто коней любит, это одно удовольствие! Доложишь своему командиру. Смотри, казак, не обижайся, что мало дал. Обидишься — влеплю на всю катушку. Возьми автомат, да помни, что из моих рук получил. — Доватор передал Торбе автомат. Принимая оружие, Торба не заметил, как смахнул рукавом со стола свое недописанное письмо.
— Какого подразделения? — спросил Доватор и, нагнувшись, поднял письмо.
— Разведчик, — ответил Захар.
— Так! — Доватор бегло взглянул на письмо и протянул Захару. — Письмо послать надо. Зачем бросаешь?
В голосе его уже не было прежней властности. Захар уловил в словах командира нотку сочувствия.
— Жене, что ли, писал?
Глаза Доватора зорко следили за выражением лица Торбы.
— Нет у меня жены!
— Сколько же тебе лет?
— Девятьсот одиннадцатого, — ответил Захар, стараясь не смотреть на полковника.
— Солидно. И все холостяк?
— Нет, один раз женился... — Захару неприятны были эти вопросы командира кавгруппы, но в то же время он невольно начинал проникаться к нему уважением. Полковник не кричал, не читал длинных нотаций, — сразу вошел, как настоящий хозяин. Заметив непорядок, откровенно рассердился и показал, что так нести караульную службу нельзя. И наказал...
— Умерла, что ли? Или развелся? — И, не дожидаясь ответа, Доватор продолжал: — Бывает!.. Анна Митриевна не жена? Ну, конечно, кто же «Митриевной» будет величать жену, верно? — Доватор весело рассмеялся. — Ты меня прости, я только две верхние строчки прочитал.
— Там, товарищ полковник, секретов нема! — Захар сунул руку в карман, вынул письмо и доверчиво развернул лист. — Можно прочитать...
— Незачем!
— А затем, что это письмо виновато... Автомат из рук выпустил. В душе зашкрябало, вот и письмо почав писать... Ежели бы не оно, вы б сюда так не зашлы. Зараз дочитайте до конца. Я вас очень прошу, товарищ полковник!..
Доватор пристально посмотрел на Торбу и понял, что казака томит душевная тревога. Взял недописанное письмо, прочитал, спросил:
— Какое же ты учинил «лиходейство»? Расскажи, а то непонятно...
Доватор сел на диван, снял фуражку и приготовился слушать.
ГЛАВА 3
История Захара Торбы была такова.
Женили его двадцати лет, перед самым уходом в Красную Армию. Настояла на этом мать. По ее старозаветному расчету следовало после ухода сына иметь в хозяйстве лишние рабочие руки.
После двух лет службы потянуло Захара домой, да так, как может потянуть только молодая жена. Ехал служивый домой, обновленный в армии духовно и физически. Ждал встречи с женой, родными и друзьями. Не терпелось рассказать, как ловили диверсантов, контрабандистов, показать, как он может делать «солнце» на турнике, рубить лозу обеими руками, поднять на загорбке коня...
Стосковался Захар по голубоглазой хохотушке Фросе. Сколько передумал он о ней, стоя в секрете на берегу Амура, сколько за два года писем послал, и в каждом из них было новое, нежнейшее прозвище: «Диана», «Волшебница», «Ласточка».
Теперь ему стыдно вспомнить об этих письмах. А писал он так:
«Ласточка моя! Думка все о тебе, и режет она мне сердце, как кавалерийская сабля. И колет, как острая пика, но я вкладываю себе в рот трензеля и крепче натягиваю повод. Зараз учусь бить всех международных врагов на случай, ежели сунутся. Закончу службу, отпущу повода и во весь намет полечу до тебя, мое коханье, до тебя...»
Но Фросю не очаровывали эти кавалерийские сравнения. Приказчик потребительского кооператива оказался более практичным парнем. Фрося не дождалась казака...
Услужливая людская молва донесла до ушей Захара нехорошие слухи.
По старому казацкому закону следовало отрубить Фроське голову. Но жизнь выжгла их, эти законы, как выжигают в поле дикий прошлогодний чертополох.
— Знаешь, жинка дорогая, зараз надо тебе к приказчику переехать... И будет краще! — сказал Захар Фросе. — А то во мне хоть глубоко, но чорт сидит, мабудь и не великий, самый малый, но в недобрый час выскочить может...
Фрося переехала к приказчику. Захару казалось, — захватила она с собой что-то самое ценное, что он бережно хранил в глубине своего сердца. Остался казак один, с поцарапанным нутром, и никак не мог понять: чем он хуже долговязого приказчика, которого можно вожжой пополам перешибить?
Весной, с началом полевых работ, Захар был назначен бригадиром, рьяно взялся за колхозные дела и уже меньше ощущал в себе томительную пустоту. Однако при всяком намеке на женитьбу он протестующе настораживался, как конь, которому хотят всунуть в рот железные трензеля. Так продолжалось не один год...
Однажды на сенокосе, во время шабаша, Захар отдыхал под копной. Неожиданно подошла и села рядом с ним Анютка Борщева.
— С бригадиром хоть маленько рядышком посидеть! Все, глядишь, лишний трудденек запишет. Правда, Захарушка? — Она плутовски посмотрела на него и громко рассмеялась.
