«Если бы я сомневался в своих силах — у меня было бы внутреннее оправдание. Но ведь в глубине души уверен, что потяну более тяжелую тележку, чем трестовская. И все-таки отказался! Это мне минус, как сказал бы Михеич...»
— Чем же в таком случае я лучше Ромашко? — строго спросил себя вслух Пасечник.
Удивленный Михеич не нашелся что ответить и не решился переспросить. Наверное, что-то недослышал или недопонял...
Еще не подоспели ранние сумерки, а лампу под картонным абажуром зажгли. Потолок закрывало сизое облако табачного дыма, подвешенное совместными усилиями трех курильщиков; четвертый жилец, Шестаков, некурящий.
По всей комнате раскиданы приметы холостяцкого неуюта. Он особенно бросался в глаза, когда постояльцы, уставшие, приходили с работы.
Маркаров лежал на койке и читал вслух журнал «Наука и жизнь».
— Вот чудеса! Оказывается, хищники намного полезнее домашних животных. И волков мы напрасно истребляли. Без них олени и зайцы ленятся бегать, жиреют. За двумя зайцами погонишься — и обоих поймаешь. Конечно, волку лестно узнать о своем новом почетном звании — санитар леса. Волку читали нравоучение, а он сказал: «Поторопитесь, а то стадо уходит...»
На стене возле койки Маркарова самодельная полка, в два ряда уставленная книгами. У изголовья веером висят открытки — Гагарин, Энгельс, Хемингуэй, Шукшин, мраморная голова Цицерона и автопортрет Сарьяна.
— Обрядили волка в овечью шкуру, — подал голос Погодаев; он сидел на койке в трусах и латал джинсы. — Что же, после того как волка назвали санитаром леса, он начнет хватать исключительно больных или престарелых зайцев, овец, телят? В бывшем году в тайге западнее Бадармы набрели мы на скелеты лосихи и двух лосят. Волчья стая подкараулила их, обложила и зарезала. Обрывки кожи да кости, жалкие объедки. А под Байкальском, на берегу речки Харлахта, стоит на отшибе подворье, мы однажды попросились туда погреться. В ту зиму волки забрались в кошару и зарезали весь молодняк. Волки в меню тоже разбираются. Ягненок-то послаще, чем старый и хворый баран. Твои родичи, Мартирос, когда жарят шашлык, тоже хотят, чтобы барашек был помоложе...
Маркаров терпеливо выслушал Погодаева, повернулся к нему, насупил смоляные, чуть сросшиеся брови и продолжал комментировать статью:
— А ядовитые змеи — закадычные друзья человека. Медицина сегодня без них — как без рук. У нас в стране водится пятьдесят четыре вида змей. И самые симпатичные — гюрза, эфа и кобра. За каждый миллиграмм яда — фунт стерлингов!..
Он дочитал про змей и вернулся к волкам. Да, Маркаров склонен называть их скорее санитарами, нежели пиратами леса. Где-то вычитал, что чернохвостый олень в тундре на Таймыре стал вымирать от голода и болезней. А были бы волки на своей вахте — олени не расплодились бы так вольготно, им хватило бы пастбищ, корма. Дикое стадо в триста пятьдесят тысяч голов! Какой-то ученый иностранец, Маркаров забыл фамилию, назвал такое отношение к животным «убийство милосердием», оно ничуть не лучше стрельбы из охотничьего ружья.
Погодаев горячо оспаривал эту точку зрения. Не волков плодить на Таймыре, а вести отстрел избыточных оленей и делать заготовки вкусной оленины. Мяса-то у нас на весь аппетит не хватает.
Посетовал, что у него незаконченное среднее образование. На биологический факультет с девятью классами не поступить. Техникум еще мог бы осилить с грехом пополам. Человек без среднего образования, если он тяготеет к медицине, может поступить в медицинское училище, выучиться на фельдшера. А тому, кто интересуется средой, окружающей человека, — не повезло. Нету такого учебного заведения, где учили бы, как очищать сточные воды, улавливать вредные газы — вообще защищать природу.
— Если вспомнить, как ведут себя некоторые рыболовы, охотники, неразумные строители, туристы, пора создавать Общество охраны природы от окружающей среды, — усмехнулся Маркаров. — Берегите природу — источник ценного химического сырья!..
В дверях, прислонившись к косяку, стоял Кириченков, набычившись глядел на Чернегу и лениво спрашивал о чем-то. Тот настраивал гитару, просьба Варежки для него закон. Напряженно вслушивался в аккорды, хватался за колки, за струны, Кириченкова слушал небрежно.
Разговор с Чернегой не клеился, Кириченков уже собрался восвояси, в соседнюю комнату, но на прощанье спросил Шестакова про какие-то расценки на сварочные работы в потолочном положении.
— Да не мешай ты человеку, — урезонил его Маркаров.
Шестаков, сосредоточенный, хмурый, твердо сжав губы, сидел за столом и писал. Письмо рождалось в муках; черкал слова, рвал странички, переписывал их.
— Разве не видишь? Новый бригадир составляет план работы. И вообще на дому, да еще по личным вопросам, он не принимает. Только в «третьяковке». Плюнь ты на эти расценки, Кириченков. Лучше почитал бы что-нибудь. Дать интересную книгу?
— Я сегодня в обеденный перерыв уже смотрел «Крокодил». От чтения у меня повышается давление, а кроме того...
— Давно заметно, что у тебя нижнее давление выше, чем верхнее...
Кириченков затих, а Погодаев и Маркаров продолжали обсуждать проблему, которая их давно волнует. Слишком медленно увеличивается плотность населения Восточной Сибири, мало жителей на один квадратный километр, если не считать нескольких районов, где идет ударная стройка.
Маркаров напомнил: в некоторых областях Сибири, судя по последней переписи, отрицательное сальдо миграции — уезжает людей больше, чем приезжает.
— При чем тут миграция, — рассмеялся Чернега, продолжая возиться со струнами. — Вы же не о рыбах разговор ведете, о людях!
— Рыба ищет где глубже, а человек — где лучше, — серьезно пояснил Маркаров. — Отсюда и миграция.
— Ты на себя, Погодаев, оглянись, — встрял в разговор Кириченков, все еще торчащий в дверном проеме. — Сам без передыха туда-сюда мигрируешь.
— Погодаев в отрицательное сальдо попасть не может, — взял его под защиту Маркаров. — Он кочует только по своей области.
— Нашу Иркутскую область за одну жизнь не объедешь, не осмотришь, — с гордостью сказал Погодаев. — Мне и сны чаще всего снятся путевы́е.
— Сновидения — неустойчивый мостик, соединяющий в человеке сознательное и бессознательное, — изрек Маркаров.
— То на вертолете лечу над Киренгой, — продолжал Погодаев, — то на плоту через Аплинский порог ныряю, то на дрезине стрекочу на север от Хребтовой, то по охотничьей тропе бреду к зимовью...
— А ты сны видишь, Кириченков? — спросил Маркаров.
— А на кой они мне? Я, когда сплю, любитель один на один с собой остаться. Сейчас вот поспал — как в отпуску побывал.
— Кириченков перед сном кладет себе под подушку бухгалтерские счеты, — засмеялся Шестаков. Он уже отмучился со своим письмом, слюнявил палец и заклеивал конверт...
— Варежка правильно выразилась, что все мы работаем в три смены, — сказал Чернега между звучными аккордами настроенной гитары, — Две смены работаем, а третью спим и во сне думаем о работе. Разные изобретения в голову лезут.
Чернега озорно подмигнул Погодаеву и ударил по струнам.
Потом меня постригли,
костюмчик унесли,
на мне теперь тюремная одежда,
квадратик неба синего
и спутничек вдали
мерцают мне, как слабая надежда...
Что ни сыграй, все Погодаеву нравится.
Впервые он появился в Приангарске, в бригаде Михеича, без малого два года назад. Михеича смутила тогда последняя запись в истрепанной трудовой книжке — подсобный рабочий на лимнологической станции под Иркутском. Правда, до того он почти год работал в Байкальске такелажником.
Погодаев и Маркаров с самого начала почувствовали обоюдное доверие. Оба огорчались недальновидным, браконьерским отношением к природе. И оба радовались, когда вскоре после приезда Погодаева с Байкала прочли в газете постановление Советского правительства от 16 июня 1971 года, взявшее Байкал под надежную державную защиту.
Поработав с полгода в Востсибстальмонтаже, Погодаев собрался в дорогу.
— Ну зачем ты намылился из бригады? — рассердился тогда не на шутку Михеич. — Прощаешься с Приангарском, а ты с ним и не поздоровался как следует. Все сидят на месте, а тебя носит по белу свету. Откуда в тебе эта склонность?
— Сам не знаю, — Погодаев пожал плечами. — У меня отец всю жизнь ездил товарным кондуктором. Может, оставил в наследство свои гены. И имя мне выбрали Гена...
— Куда тебя опять черт несет, непутевого?
— А я еду, а я еду за туманом, за мечтами и за запахом тайги...
— Вообще Генка не от мира сего, — встрял Садырин.
— От какого же он мира, разреши узнать? — спросил Шестаков с раздражением. — Нет у него никакого другого мира!
— Живет по частушке, — заржал Садырин. — Продал дом, купил ворота, буду запираться!..
— Спору нет, мы лучше, чем Погодаев, приспосабливаемся к обстоятельствам, — сказал Маркаров раздумчиво. — И попадаем под власть привычки. Мы похожи на котов, которые привыкли греться у батареи центрального отопления и злятся, когда батарею перестают топить. А Погодаев стремится жизненные обстоятельства упорядочить. И в этом его превосходство над нами.
