Эти деньги мало порадовали Веру Васильевну (надо же, как сон въелся!), и шампанское ее не утешало. К тому же она выпила не один фужер, как собиралась, а три — Виктор Степанович после селедки задремал за столом, и ей пришлось допивать бутылку, чтобы добро не пропадало.
К концу обеда она почувствовала, что начинает болеть печень. У нее еще хватило времени, чтобы убрать со стола, сунуть подушку под голову мужу, расположившемуся на кушетке, и налить грелку. А потом ей стало совсем плохо, и, когда часа в четыре пришла Тоня, та самая, которая продала ей ленинградские сапоги за французские, Вера Васильевна еле дошла до двери, чтобы ей открыть.
Тоня попробовала было утащить ее к себе — небольшая, но приятная компания, пирог с мясом и выставка подарков, которые ей, Тоне, преподнесли в честь этого дня неизвестные поклонники, но Вера Васильевна только рукой махнула — какие уж там гости, если болит так, что хоть «скорую» вызывай. А к девяти на работу идти.
— Сама небось подарки купила? — спросила Вера Васильевна, вспомнив, что два дня назад Тоня просила у нее сто рублей, но Вера Васильевна снять деньги с книжки категорически отказалась.
— Очень надо! — сказала Тоня весело, словно и забыла про ту обиду. — У меня кавалеры есть.
— Там у тебя в ящике, между прочим, что-то лежит, — сказала она уже с порога.
Открытку Вера Васильевна достала вечером, когда шла на работу. Подписана она была странно: «Неизвестный Вам Антон».
Я уже говорил, что на вечерний Магадан лучше смотреть откуда-нибудь сверху. Тогда эта небольшая галактика производит довольно яркое впечатление. А когда идешь по темным улицам, то почему-то думаешь, что фонарей маловато, магазины попадаются редко и витрины светят еле-еле. И скользко.
А тут еще ветер. Стоило Вере Васильевне подняться к кладбищу, как он задул ей навстречу со своей нормальной силой (десять-двенадцать метров в секунду), а это, когда минус двадцать или пусть даже пятнадцать, совсем несладко. И хотя одета Вера Васильевна тепло — платок, полушубок и валенки вместо неизвестно кем изготовленных сапожек (валенки производства Магаданского промкомбината, в 1973 году в области было изготовлено 145 тысяч пар), — холодно и одиноко ей идти пустынной улицей вдоль кладбища. Да и печень побаливает. И плевать она хотела на сочувствие Виктора Степановича, который к ее уходу изволил проснуться и даже пообещал вымыть посуду.
Господи, все бы она отдала и своего ненаглядного супруга в придачу! Вот только кому и за что? Кому может понадобиться это барахло: полушубок и валенки, ночное дежурство, больная печень, тридцать восемь лет, ветер, секущий лицо не то подмерзшим снегом, не то каким-то мусором, десять тысяч на сберкнижке, тоска, головная боль к утру? Впрочем, десять тысяч — это деньги, их заработать нужно, пробросаешься.
Но если трезво подумать, то что у нее, Веры Васильевны, есть? Эти деньги (да и то не совсем ее, потому что зарабатывает-то в основном Виктор Степанович, а ее вахтерской зарплаты даже на прожитье не хватает, неизвестно куда уходит), несколько чемоданов вещей, многие из которых уже лет десять как вышли из моды, двухкомнатная квартира без ванной и собачка Белочка. Разве это много для живого человека?
А ведь больше ничего уже не будет, ничего. Ну, денег, наверное, прибавится. Можно будет купить на материке дом, мотоцикл Виктору Степановичу или даже машину. Только зачем все это? Зачем дом, огород, машина, если все вокруг будут чужие? С кем разговаривать? К кому ездить? Даже самые лучшие родственники чужими становятся, если их несколько лет не видишь.
Вот и получается, что совсем она одна на белом свете — со своими сбережениями за пазухой. (На 1 января 1974 года в сберкассах области было 258 832 вклада на сумму 294 150 тысяч рублей, средний размер вклада составлял 1136 рублей — в целом по стране 729 рублей, а на каждого жителя области приходился вклад размером 716 рублей. По неофициальный данным, так как тайна вкладов охраняется государством, некоторые жители области обладали вкладами в 100 и более тысяч рублей — новыми.) И никаких радостей впереди. Разве что Белочка щенков принесет. Только очень она для этого нервная.
Ах ты, холодно-то как! На углу Парковой просто с ног сбивает. И прохожих никого, даже в честь праздника. В большинстве квартир свет, кое-где руки мотаются — пляски. Идешь мимо дома и как будто сквозь стены видишь: ряд окон с небольшими отверстиями под подоконниками (в нишах холодильники, северный вариант) — кухни, в следующем ряду окна побольше — большие комнаты (там руки и мотаются), дальше опять ряд окон в две створки — спальни двухкомнатных квартир (тут редко где свет горит) или кухни. Все одинаково. И даже мебель расставлена одинаково. Потому что ее (тоже одинаковую) иначе трудно поставить.
Нет, все-таки я не так строил бы северные города. Начнем с, как выражаются, жилища. Квартиры должны быть большими и непохожими. У одного — модерн, все только современное, всякие там кнопки, транзисторы, электроника. А у другого — как старинная интеллигентская квартира в Ленинграде, с антресолями, непонятными кладовками и заставленной всякой рухлядью комнатенкой, где сорок лет назад жила домработница тетя Даша. А третьему, может, хочется, чтобы его дом напоминал избу, в которой он вырос. Это, конечно, преувеличение, но очень разная должна быть начинка у всех домов, чтобы каждый чувствовал себя здесь хорошо — ведь люди приезжают разные. И, конечно, все коммунальные удобства должны быть.
Но это еще не все. Здесь особенно, потому что семьи, как правило, маленькие — без бабушек и дедушек, а то и без детей, которых отправили из-за климата на материк, особенно нужно, чтобы человеку было с кем и где общаться после работы. Тем более что на улицу зачастую нос не высунешь. Нужны какие-то места (кафе? клубы? только не красные уголки в подвале с настольным бильярдом) для этих встреч, концертов самых лучших артистов, небольшой выпивки, наконец. И пить будешь меньше, если кругом интересно.
И еще я бы приглашал сюда только очень интересных людей, лучших в своей профессии. И не давал бы им здесь жить долго, пять лет максимум — и до свидания. Потому что, за эти годы интересный человек израсходуется вдрызг и начнет повторяться, начнет выискивать легкие ходы и удобные решения, а найти их тем легче, чем дольше он тут живет, потому что спаянность и поддержка северных людей усиливается с годами, прожитыми вместе. Нужна смена.
Конечно, все это очень дорого. Но разве сегодня Север дешево стоит? Одна текучесть рабочей силы ежегодно обходится в миллионы. А взять уже упомянутый феномен: промышленность остается на одном и том же уровне, а население ежегодно растет на 8–10 тысяч. За счет чего? Безработных в Магадане, конечно, нет (по данным советского ученого В. А. Тишкова, в июле 1973 года в Канаде, т. е. на зарубежном Севере, не имело работы 503 тысячи человек — 5,3 процента от общего числа занятых, рекордный процент на тот момент для капиталистического мира). Напротив, в каждом номере газеты, на каждом углу — одни и те же объявления — требуются, требуются. Но все ли они действительно требуются?
Вот должность Веры Васильевны — вахтер. Базу, на которой она работает, охраняет электроника. Не будем вдаваться в подробности (хотя бы потому, что они и автору неизвестны), скажем лишь, что Вере Васильевне вовсе не требуется выходить во время дежурств из будки, где она сидит, и проверять замки на воротах. Так зачем же она сидит? За что она получает сто пятьдесят рублей — больше, чем многие инженеры на материке?
Вот вам главный резерв экономики: на Севере должны жить только действительно нужные люди. И вот им-то, самым нужным, приехавшим сюда на короткий срок должны быть созданы те условия, о которых говорилось выше.
Автор не несет здесь никакой отсебятины. Об этом уже немало писали экономисты и социологи. В подтверждение могу сослаться на интересную книгу журналистов «Литературной газеты» А. Левикова, В. Переведенцева, А. Смирнова-Черкезова, В. Травинского «Колыма и колымчане» (М.: Сов. Россия, 1971). Возможно, что когда-нибудь эти доводы будут услышаны.
И опять оказывается, что надеяться Вере Васильевне не на что. Если все будет так, как хочется автору, то спрячут со временем ее базу под землю или каким-нибудь другим образом полностью переведут на электронную защиту, сломают ее двухэтажный, с ограниченным набором удобств домик, столь распространенный сегодня в Магадане, чтобы построить настоящее «жилище» для настоящих специалистов (в городе, прижатом сопками к морю, площади для застройки немного). А ей — возвращаться в ставшие уже чужими родные места, на материк, с толстой пачкой аккредитивов и пустой душой. Именно пустой. Прожив здесь два-три десятка лет — и лет самых лучших, привяжешься к Магадану со всеми его плюсами и минусами. И, оставив привязанность, что оставишь себе.?
