Долго мы этот вопрос, как говорится, не тянули. Как-то само собой было решено, что целым отрядом одного малыша прокормим. Много ли ему надо? Беспризорники кормили, а мы что
— хуже?
— У меня есть запасные трусы, — сказал Шариков, — если их немного убавить, ему подойдут.
— А у меня есть запасная майка, красная, с белым воротничком, — заявил Франтик.
Девочки тут же начали пригонять одежду, зашивая и укорачивая ее прямо на пацане, который привык относиться к переодеваниям спокойно. И вот, выбросив ватные лохмотья в котел и умыв их владельца, мы уже устраиваем всеобщий смотр нашему неожиданному пополнению.
И остаемся довольны. Парень хоть куда: круглолиц, голубоглаз, рыжеволос.
— Как подсолнушек! — восклицает Маргарита.
— Надо имя дать, а то все пацан да пацан. Может, ты свое родное помнишь? Как тебя зовут по-настоящему, разве не знаешь?
Малыш отрицательно качает головой: у беспризорников главное
— прозвище, имя его давно вытеснила кличка «пацан».
— Ладно, — говорит Котов, — имя он сам выберет, какое понравится, а фамилию мы ему дадим Пионерский!
Предложение Кости вызывает восторг, но ненадолго.
— Пионерский-то Пионерский, а если из него какой-нибудь тип вырастет? Такой, что только звание будет позорить!
— Надо воспитать по-пионерски, вот что!
— Ладно, потом разберемся; как мы его потащим
— вот вопрос.
— Я сам! — неожиданно заявил малыш.
И тут все рассмеялись, вспомнив, как не раз видывали прыткость малыша, поспевавшего за своей шайкой, удиравшей от милиционера или от какой-нибудь торговки, у которой были расхватаны с лотка пирожки или бублики.
— Когда устанет, будем нести по очереди на закорках, — сказала Маргарита, — я своего братишку носила
— ничего!
Так это происшествие было улажено, и я мог бы подать сигнал к выступлению. Но я оглядываю ряды и все не вижу крайнего левофлангового звена Либкнехта, нашего малыша Игорька, прозванного «пионерчиком».
С ним всегда что-нибудь случалось да приключалось.
Конечно, не отпустили родители, хотя еще вчера приходила ко мне его мамаша
— специально, чтобы познакомиться: заслуживает ли доверия вожатый. Это была полная, высокая, очень энергичная женщина, жена ответственного работника пищевой промышленности. Она придирчиво расспросила меня обо всем: как мы будем жить, как будем есть, как мы будем спать. Даже заставила меня рассказать биографию, включая происхождение и прошлую комсомольскую деятельность.
Мне показалось, я убедил мамашу, что ее сыну просто нельзя не пойти в наш поход, тем более что он несколько изнежен, избалован и терзает домашних своими капризами. Все это как рукой снимет.
Но вот пора давать сигнал к выступлению, а Игоря все нет…
У меня все еще теплится надежда, и. затягивая время, я придирчиво проверяю содержимое вещевых мешков.
Все ли взято, что положено: мыло, зубная щетка, полотенце, бутерброды на завтрак, сухари, чай, сахар, кружки, соль, спички…
Конечно, двадцать шесть одного не ждут, но и не должны в самом начале потерять двадцать седьмого… Не по-пионерски. Думаю: уж не послать ли разведку на дом к Игорю? И вдруг
— вот он сам!
Как всегда, животиком вперед, головенка высоко задрана. Но смотрит почему-то смущенно, в сторону. Что же это? Смущается, что опоздал? Но по рядам пронесся такой радостный говор!
Смущение Игорька тут же объясняется новым явлением. Следом за нашим пионерчиком в калитку парка протискивается полная, как шар, бабушка в плисовой телогрейке, повязанная шерстяным платком. В руке у нее большущий узел.
— Ну, что же, — с московским певучим выговором на «а» сказала бабушка, — за кем теперь дело, пошли, что ль?
Весь ее вид при этом говорил, что это она собралась в пионерский поход.
Игорь юркнул в строй, а весь отряд с любопытством смотрел на решительную старушку.
— До Симоновой-то слободы можно трамваем, а там уж пешком, так, что ль?
Бабушка не только знала маршрут, но и давала указания.
Смущенный этим, я пробормотал:
— Спасибо вам, что проводили Игоря.
— Не за что. Я еще не проводила. Вот как до лагеря провожу, тогда уж и благодарите.
Я представил себе наш стройный, подтянутый отряд, шагающий в ногу под звуки горна и дробь барабана, а рядом
— бабушка с узлом, в плисовой телогрейке, и меня бросило в краску… Все впечатление испортит такой обоз!
— Нет, нет, — сказал я поспешно, — не трудитесь, пожалуйста… Это очень далеко. Мы пойдем быстро!
— Ничего, ничего, я не отстану. Я на ноги резвая.
— Очень прошу вас, не беспокойтесь. Игорек сам дойдет. И вообще у нас взрослым не полагается… Вы видите, все без старших. Зачем же одному Игорю с провожатыми?
— А узел кто понесет? Этакий-то узлище!
— А зачем такой большой?
— Как зачем? Да тут еда! Котлеты… куры жареные.
Яички, батончики, домашние пирожки… Нешто бросить?
Весь строй стоял, кусая губы, едва сдерживаясь от смеха. Игорь так покраснел, даже уши стали пунцовые.
Поняв, что от бабушки так просто не отделаешься, я решительно шагнул к ней, схватил узел и, сказав: «Сам донесу!»
— подал сигнал к маршу.
Звонко прозвучал горн, дробно забил барабан, и отряд тронулся в путь, вытягиваясь по тихой утренней улице. Но бабушка с неожиданным проворством выхватила узел и важно зашагала в ногу с отрядом.
Так мы и отправились в поход с обозом. Встречные прохожие многозначительно улыбались. Все понимали, что эта старушка, конечно, сопровождает самого маленького пионерчика, шаг которого все время сбивается на рысь.
Ребята злились на бабушку и старались не смотреть на Игорька: ему и так было хуже всех.
В таких сложных обстоятельствах я решил перестроить план похода и усадил отряд в трамвай. При посадке в вагон мне удалось, наконец, отделаться от старушки, но не от узла. Она втолкнула его на площадку прицепа уже на ходу вагона и долго провожала нас, посылая Игорьку воздушные поцелуи.
На конечной трамвайной остановке нас ждал новый сюрприз: мамаша Котова с огромным мешком, в котором оказался трехведерный самовар. Самоварную трубу, обернутую газетами, она важно держала в руках.
Когда наша голоногая команда высыпала из трамвайных вагонов, она отсалютовала нам этой трубой. Расплываясь в улыбке, развернула мешок и, обнажив начищенную до блеска медь самовара, пропела хрипловатым базарным голосом:
— А вот вам, ребятушки, чаеварушка-братушка, пей из него чай, по родителям не скучай!
Какую же Косте пришлось провести работу, чтобы его мамаша совершила такой подвиг!
— Грешила: уже не загнать ли его хочет Костька на какие свои поделки-модельки… Ну вот и доставила сама, убедиться хотела, — громко проговорила она мне на ухо.
Для этих громоздких предметов и для Игорькова бабушкина узла пришлось выделить обозных, которые попеременно и тащили за отрядом трубу, узел, а двое, взяв за ручки, — блестящий, как закатное солнце, самовар.
Теперь, только лишь бы не тащить эти тяжести, ребята наперебой желали понести на закорках малыша. И при желании он мог бы доехать до лагеря верхом, но задорный пацаненок вырывался и все стремился забежать вперед.
За нами, как за странствующим цирком, долго бежала, хохоча и улюлюкая, толпа поселковых ребятишек.
Такие вот непредвиденные обстоятельства испортили нам всю торжественность нашего выхода у Симоновой слободы и сладость первых шагов далекого похода.
Как была прославлена щедрость Игорька
Кто знавал московские окраины в те годы, помнит, что прямо за Симоновой слободой, тут же за последней остановкой трамвая, начинались поля, овражки, небольшие сады и рощицы. А на полпути к селу Коломенскому с его знаменитой старинной колокольней росли три одиноких дерева
— три старых корявых дуба, видавших еще, наверное, соколиные охоты царя Алексея Михайловича в Москворецкой пойме, расстилавшейся внизу зеленым ковром, украшенным голубыми зеркалами озер.
Под тремя дубами мы и устроили привал.
Сняв заспинные мешки, ребята расположились на траве вкусить первую еду первого в жизни походного привала.
— А ну, у кого что есть
— в общую кучу! — скомандовал я.
И на расстеленные полотенца посыпались бутерброды с колбасой, с ветчиной, а то и просто куски черного хлеба, слегка сдобренные маслом. Разные были достатки у родителей моих ребят.
Наш «доктор» достал и смущенно положил в общий пай кусок черного хлеба и головку чеснока.
К каждому звену я подходил, и каждое звено кричало разными голосами:
— К нам, к нам, вожатый!
Увидев смущение Шарикова, я опустился на корточки перед общей кучей еды и, помня наше старое комсомольское правило: дар самого бедного для нас самый ценный, — выхватил из общей кучи головку чеснока и черную краюшку:
