Тоска, как зверь, караулящий свою жертву, подкрадывалась все чаще и чаще к нему и грызла, грызла, пока он не принял окончательного решения: надо вернуться обратно.
С этой мыслью Анри теперь засыпал и просыпался. Желание это было неизмеримо сильнее того, которое влекло его сюда. Тогда он был только во власти эмоций, сейчас осознал и продумал все сполна.
А на кухне, заставленной снедью, не уместившейся на праздничном столе, вел пресс-конференцию Сережка. Он захлебывался от восторга. Все ему нравилось во Франции. В школе особая система поощрения: ответил хорошо — получи талончик. Десять талончиков дают право на подарок: книжка, пластмассовый лимузин, картинка для вырезания. Взял билет в кино — и сиди два, три сеанса, пока не надоест. А фильмы какие! Стрельба, беготня, погоня! Если попадется двухсерийный фильм, то человек сорок ухлопают! А магазины игрушек! Все, все есть там, начиная от рогаток, тех самых рогаток, которые здесь приходилось делать самому, до ракет дальнего действия и летающих самолетиков. Жаль только — дорого, не по карману было. Впрочем, иногда игрушки приходили домой сами и даже бесплатно. Следи только, чтобы мама покупала стиральный порошок фирмы «Бонюкс», и обязательно найдешь в нем либо оловянного индейца верхом на коне, либо свисток, либо пластмассовую легковую машину.
Сережка демонстрирует свои сокровища, не все сразу, по одному, и приговаривает:
— Видишь! Видишь! У пас до этого не додумались. Порошок — так порошок, мыло — так мыло. А говорят, все для детей, все для детей…
Сквозь тяжелое забытье Рудаев ощутил на своей щеке чью-то руку. Мать? Он не открыл глаза, отдаляя ту минуту, когда надо будет выслушивать какие-то слова и самому говорить что-то. Но рука, мягкая, легкая, почти невесомая, никак не походила на материнскую. Неужели Дина? Сердце радостно дрогнуло, но тотчас радость пригасла. Он увидел себя ее глазами. Одетый, безвольно распластанный на кровати, уткнувшийся лицом в стенку. А где эта проклятая бутылка? Неужели валяется на полу, как у вконец опустившегося? И в комнате ералаш.
Рука прошлась по небритой щеке, по подбородку. Нет, это не Дина. Да и откуда мог взяться у нее ключ? Разве что мама дверь не закрыла. Так нет же, закрыла. Конечно, закрыла. Еще подергала, сам слышал. Резко повернулся, машинально поправив галстук, и глаза полезли на лоб.
— Жаклина!
— Вот и встретились снова, Боря…
Эти обычные слова, сказанные как-то особенно, проникновенно и радостно, вывели Рудаева из состояния столбняка. Он вскочил, обнял Жаклину, поцеловал в одну щеку, потом в другую.
— Ты понимаешь… — промычал виновато.
— Понимаю. Обуйся, не стой в носках.
Жаклина подняла штору, улыбнулась счастливой улыбкой ребенка, которому преподнесли долгожданный подарок.
Высокая, стройная, с модной прической, с чуть подведенными глазами, она лишь отдаленно напоминала ту девушку-подростка, которая запомнилась ему на перроне вокзала.
Не так просто было найти туфли. Одна оказалась далеко под кроватью, другая почему-то у порога.
Жаклина расхохоталась. Заливисто, безудержно. Он знал за ней это свойство — смеяться. Даже без видимого повода. Даже когда на душе кошки скребут. И не понял: пытается ли она сломать его дурное настроение, прячет ли за смехом чувство досады, вызванной его несвежим, помятым видом, или смеется от души, оттого что на самом деле не может сдержать себя.
— Можно подумать, что ты пробыла там пять лет, — благодушно сказал Рудаев.
— Неужели я постарела на пять лет? — Жаклина по-детски надула губы.
— Что ты, я имею в виду тот лоск, который ты приобрела.
— Женщины и дети быстро ассимилируются.
— Не скажи. Для этого нужно иметь особую восприимчивость.
— Укор?
— Комплимент.
— Вот посмотришь на Сережку. Настоящий Гаврош. Мы ведь жили в рабочем районе, в красном поясе Парижа, как называют там. — Жаклина вздохнула. — Все как сон. — Поправилась: — Не очень хороший сон… Ты не представляешь, Боря, как это ужасно, когда некуда себя деть. Тут бежала впопыхах в школу, чтобы не опоздать, сидела над головоломными задачами, дрожала за партой, когда плохо знала урок и боялась схватить двойку. Ничего этого не стало…
Жаклина развернула кресло, уселась в него, но только-только вошедшее во Франции в моду коротенькое платье, как ни натягивала его, не прикрывало колени. Испытывая неловкость, вскочила и стала придирчиво осматривать квартиру. Провела пальцем по запыленному подоконнику, сокрушенно посмотрела на стол, где вперемешку лежали книги, кусочки каких-то сплавов, ломоть хлеба, кепка, синее стекло. Потом перешла в кухню. Немытая посуда с остатками задубевшей еды, окурки, пустые бутылки.
— Почему два прибора? — ревниво спросила она и нахмурилась.
— Отец приходил.
— Полное алиби, — с наигранным облегчением выдохнула Жаклина. — Ну что ж, займусь уборкой. Нормальное разделение труда — мужчины сорят, женщины убирают. Впрочем, у французов иначе — мужчины помогают своим женам. Во всем решительно. Да, да, не делай большие глаза.
Каким-то залихватским движением Жаклина засучила рукава, обернула вокруг бедер полотенце и принялась наводить порядок. Рудаев не сводил с нее глаз. Хрупкие красивые плечи, складный, рюмочкой, торс. У нее была такая тонкая талия, что, казалось, обхвати ее пальцами — и пальцы сомкнутся. Вспомнил Жаклину голенастым галчонком, непременным участником всех мальчишечьих проделок. В отряде сорванцов, руководимых Юркой, она играла несколько ролей. Была и подносчиком боеприпасов во время схваток с городскими мальчишками, и медсестрой, которая оказывала первую помощь, — заклеивала пластырем ссадины и царапины, и рядовым бойцом. Бросать камни с вывертом она так и не научилась, делала это по-девчоночьи, через голову, но попадала очень метко и не раз обеспечивала победу своему отряду над исконными врагами.
— Вообще у французов надо поучиться жизнерадостности, — сказала Жаклина. — Бьет через край.
— Мы живем тяжелее всех на свете.
— Почему тяжелее? Почему? Откуда ты взял? — возмутилась Жаклина.
— Потому что мы за все и за всех в ответе. Погиб Лумумба — и у нас камень на сердце, линчевали негра — еще один, повернули китайцы не в ту сторону — мы грузим на себя и эту тяжесть.
— Да, французы в этом отношении совсем другие. Не очень принимают к сердцу то, что не касается их лично. И даже свои беды переносят легко.
— В том-то и дело, что там только свои, а у нас и свои и чужие. Мы за французов переживаем, если у них что не так. Разве не правда?
— А все-таки они очень славные, — возразила Жаклина совсем невпопад. — Удивительное дело. При всем различии они чем-то очень близки русским. Прежде всего внешне. Смешай в толпе на улице по сотне тех и других — и ты не отличишь, где русский, а где француз. По лицу, разумеется. Кое-что отличает. Особенно неистребимые у нас брюки шароварного вида. Ну и еще то, как они сидят на мужчинах. Почему-то обязательно пальцев на пять ниже законного места. Да и духовно они сродни русским. У них есть все: и радушие, и жалостливость, и чувство долга. Очень развито любопытство, усердие в работе.
Жаклина принялась рассказывать о Роже и Огюсте. Два года эти люди давали им приют да еще спорили друг с другом, у кого лучше жить Иронделям, хотя у обоих очень маленькие квартирки. Правда, Роже летом отправлял семью куда-то на берег Луары, где сколотил дощатый домик-лилипутик, который гордо называл дачей, и тогда становилось просторнее.
Жаклина говорила без умолку, по свое дело не забывала. С проворством опытной хозяйки она мыла посуду и ставила ее вертикально на решетчатую полочку. Рудаев дымил и был доволен, что не один в своих четырех стенах, которые успели уже опротиветь, — слишком густо пошли здесь беды.
— Вы что так задержались с выездом? — спросил он.
— Маме не выдавали паспорт на обратный проезд, поскольку брак, заключенный в советском посольстве, посчитали не действительным.
— Но во Францию впустили.
— А вот обратно отказали. Префектура полиции предложила родителям вступить в брак по французским законам. Это означало, что маме надо было принять подданство. Такой вариант ее не устраивал — она лишилась бы защиты со стороны советского правительства, если бы вдруг потребовалось. И действительно, выручило ее советское посольство. Выдали документ на девичью фамилию, и консульский отдел сразу оформил визу на обратный проезд.
— Как ты вошла сюда? — спохватился Рудаев. — Сквозь замочную скважину?
Жаклина расхохоталась.
— Скажите пожалуйста! Вот в такой манере спросил бы француз. Но разве я настолько тонка?
— А все-таки?
Она достал из карманчика платья ключ, повертела его перед носом Рудаева и тотчас спрятала.
