Рокотов не глядел на него. Веточкой с засохшими листками похлопывал себя по туфле.
— И еще вот что, Володя… Позволь как товарищу твоему доброму предостеречь… Как же ты с женой Михайлова связался? Слушай, неудобное это дело. Плохо кончится. И для тебя, и для него. Сейчас в городе кое-кто начинает на этом политику строить. А если до Дмитрия Васильича дойдет? А он в позу? И камень на камень, а? Тут не искрой обойдешься. Тут, брат, о другом дело встанет. Ты подумай.
Вот и все. Гуторов знает. Значит, уже и разговоры пошли. Что же ты теперь делать будешь, товарищ Рокотов? Как поступишь? Или в кусты побежишь прятаться? Или прямо скажешь хотя бы тому же Михайлову: прости, мол, виноват. Совратил твою жену… Подлец я. Вот так, товарищ Рокотов. А как ты будешь выглядеть, если скажешь кому-нибудь, что Жанна тебе безразлична уже давно, что любишь ты другую, а с ней флиртуешь потому, что та, которой ты предложил руку и сердце, послала тебя к черту? Вот была бы картинка, если б ты что-либо подобное пытался объяснить людям.
Гуторов ждет хоть одного твоего слова. Он честно высказал тебе свои мысли. Он опасается за тебя. Он тебе друг. А ты признаваться не любишь. Ты ведь сам привык быть судьей.
— Ладно… Спасибо за правду… — Рокотов едва разомкнул губы, чтобы процедить эти слова.
Тяжело и стыдно, будто уворовал что-то и тебя поймали на месте преступления. Ах, как легко и просто прикрывать все такими словами, как «любовь», «не мог иначе». Слова, слова. А поступать надо честно, потому что иначе стыдно перед самим собой. С того дня, как был он с Жанной у озера, потерял Рокотов уверенность в себе. Жил в ожидании неминуемых событий, которые должны в корне переменить его жизнь. И вот теперь наступает пора платить по всем счетам.
Возвращались они молча. Рокотов гнал машину так, что газик швыряло из стороны в сторону на ухабах. Гуторов сидел рядом, иногда поглядывая на него. У самого города сказал:
— А обижаться на меня тебе не стоит. Информировать кого-либо о твоих просчетах не собираюсь… Не так воспитан. Где могу — пресекаю болтовню. И готов кому угодно сказать, что твои деловые качества соответствуют тому высокому партийному посту, который тебе доверили. Однако как человек, как коммунист и товарищ твой не могу молчать… Сказал все, как думаю. А враг я тебе или друг — решай сам.
— К дому? — спросил Рокотов.
— Да… Надо хоть перекусить. В три часа обещал быть в «Коммунаре».
Попрощались сухо. Рокотов развернул газик прямо на площади и снова двинул на трассу. Во время езды думалось легче. Да, надо знать, как поступить, чтобы снова обрести уверенность. Он не создан для двойной психологии. Или — или. И дальше так нельзя. Сегодня же он решит все как надо. Тогда придется проситься с этой работы. Ведь будет открытый скандал. Каково Михайлову, если от него уйдет жена? Значит, так… Сегодня он решает все с Жанной, а завтра с утра едет в обком партии. На прием к Михаилу Николаевичу. Скрывать ничего не будет. Если нужно, готов сказать обо всем на бюро обкома. Надо уметь платить за ошибки. И тогда все сразу станет на свои места. Все будет ясно и четко. И не надо будет опасаться неизвестного и предстоящих объяснений. Да-да… Надо определяться немедленно. Сейчас он позвонит Жанне… Совсем не надо ждать вечера. Именно сейчас поговорить с ней. У библиотеки есть автомат… Оттуда он позвонит.
Он долго искал двухкопеечную монету… Нашел. Как же раньше эти монетки он хранил. Теперь надобность в телефоне-автомате отпала. Есть служебный и домашний телефон. Быстро люди привыкают к удобствам. И очень трудно от них отвыкают.
Голос Жанны был веселый.
— Ты с работы? — защебетала она. — Мой благоверный купил билеты на московскую эстраду… Кстати, ты идешь? Можешь к нам присоединиться. Дмитрий от радости будет цвести, что начальство его так осчастливило… Куда? К библиотеке? Хорошо… И куда поедем? Боже мой, ты даже не боишься со мной ездить в машине? Нет, с тобой что-то определенно произошло. Иду.
Она появилась гораздо быстрее, чем предполагал Рокотов. Оказывается, уговорила шофера, возившего Крутова, довезти ее до универмага. А потом прямо через дворы — и вот она здесь.
Ей, кажется, хотелось, чтобы Рокотов похвалил ее за сообразительность. Однако он сделал вид, что совершенно не понял ее намека.
Они выбрались из города, и теперь машина мчалась по трассе. Лучше говорить так.
— Вот что… — сказал он, стараясь, чтобы каждое слово его прозвучало как приговор. — Ты сегодня говоришь мужу о том, что рвешь с ним. Переезжаешь ко мне. К твоей дочери поедем вместе и все объясним. Потом ты подаешь заявление на развод. После того, как все решится, мы регистрируем брак.
— Что с тобой? — ее голос прозвучал взволнованно. — Что произошло, Володя?
— Ничего особенного… Просто мне надоело все это. Прячемся, от всех скрываем… Это не дело. Я не могу ничего потребовать от твоего мужа. У меня постоянное ощущение вины перед ним… Это не работа. И вообще все это… у нас… мерзко.
— Подожди… Я что-то не могу ничего понять… Ты хочешь, чтобы я развелась с Михайловым? А чем тебя не устраивает теперешнее положение? Если хочешь, я даже не возражаю, чтобы ты женился… Боже мой, впервые встречаю такого мужчину.
— Я понимаю… Других подобное положение устраивало?
— Не надо гадостей… В конце концов, почему ты говоришь со мной таким тоном? В чем я перед тобой виновата?
Рокотов почувствовал, как лицо его наливается краской:
— Прости… Нервы.
Опять не так… Да, конечно, ты привык, чтобы люди выслушивали от тебя все, что ты изволишь изречь… Чтобы каждое твое слово фиксировалось со всеми оттенками. И возражений не переносишь. Ах, как быстро у тебя появилось величайшее самомнение. И в чем, действительно, перед тобой виновата женщина, которой ты сам немало крови попортил своими домогательствами, когда она уже была замужем. А теперь ты добился своего и изволишь быть прокурором… Ты только требуешь, ты диктуешь. Хотя прав для этого у тебя нет.
— Ты мне можешь сказать нормальным языком, что случилось?
— В городе о нас уже ходят разные сплетни. Это может и тебе, и мне доставить массу неприятностей. И вообще, зачем прятаться, когда можно сделать все так, как принято.
Она покачала головой, и Рокотов вдруг увидел, что лицо у нее прямо на глазах становится совершенно другим. Исчезло выражение внимания, ласки в глазах, складка у губ прорезалась четче, горестнее, лоб нахмурился, и голос вдруг зазвучал резко:
— А ты не спросил у меня: хочу ли я выйти за тебя замуж, милый мой? Ты уже все решаешь сам.
— Поясни, пожалуйста.
— А что пояснять? Не нужен мне ты как муж, не нужен. Слава богу, с Михайловым я избавлена от необходимости переживать за завтрашний день… Я знаю, что он всегда будет в обойме. Пусть не на первых ролях, зато наверняка. Человек он мудрый. А ты… С тобой любая женщина устанет. У тебя не знаешь, что будет завтра. Может быть, для молодости это и хорошо, но ты и в старости будешь таким, Володечка… Взлеты, падения, взлеты… Нет, такая карусель мне не нужна. Да, Михайлов неблагороден… Он — деловой человек. Он боится начальства и старается не делать ошибок. Но он всегда и везде будет на месте. И никто никогда не захочет от него избавиться. А таких, как ты, милый, можно видеть время от времени. Но семью с тобой заводить — прости.
Она говорила страстно, убежденно, и Рокотов, который в самом начале хотел ее перебить, дослушивал последние слова с твердой решимостью не мешать ей выговориться. А когда она, словно устав от своего порыва, вдруг смолкла, он понял, что спрашивать больше нечего. Все сказано.
— Ты же ведь говорила, что я… что я тебе небезразличен?
— И что? — она дерзко глянула ему в глаза. — Что из этого? Запомни, милый, у женщины в поступках не ищи логики. Вот просто так: захотелось заполучить тебя в любовники… Бабье любопытство. А теперь мне от тебя ничего не надо. И не смей Михайлову ничего говорить обо всех своих идеях, с тебя станется… Меня под удар? Это неблагородно. В конце концов, ты же мужчина…
Щеки и уши Рокотова пылали. Ему было почему-то стыдно за все, что было сказано, что было услышано. Сейчас он увидел совершенно другого человека, совсем не того, которого знал много лет. Откуда такой цинизм, откуда умение прямо и резко говорить о запретных вещах? Может быть, он отстал в своем развитии от уровня понимания этой женщины, может быть, с ней что-то произошло? В конце концов, все это недостойно… Надо кончать разговор, который уже ничего не может добавить к сказанному. Скорей назад. В кабинет к себе, закрыться и подумать… Подумать над всем, потому что сейчас под горячую руку можно наделать такого… А этого нельзя себе позволить. Прав Гуторов, в конце концов речь идет не просто о некоем Рокотове, речь идет о партийном работнике, и это уже не чепуха. Надо взять себя в руки, надо осмыслить все. Она ничего от него не хочет… Значит, теперь он свободен в своих поступках? Какая гадость… Он вынужден радоваться тому, что всегда осуждал. А ведь она права. Скажи он сейчас что-либо ее мужу — и он сделает величайшую подлость. И это уже будет не благородный поступок, потому что он принесет разлад в семью. Как сказал ему Сашка: «Ты воюешь с ветряными мельницами!»? А может быть, и впрямь?
