— Ты вот, Митрий, был в Красной Армии, — неожиданно повернулся он к Казаку. — Значит, должен знать о Клименте Ворошилове, кто он есть и что за человек. А ты вот с Дойкиным!..
Дмитрию хотелось вскочить и отругать Лешку, вытолкать его из-за стола. Он и раньше порывался сделать то же самое, когда Матрос говорил о нем. К Лешке он относился свысока, недоверчиво, особенно после скандала из-за ключей маячника. Вначале Дмитрий с тревожным нетерпением слушал Матроса, полагая, что вся эта канитель с гостями затеяна им и маячником с целью устроить новый скандал... Но Дмитрий чувствовал, как постепенно эти тревожные мысли исчезали, сменялись новыми, что нарастали смутно, исподволь, захватывая его с каждой минутой все сильнее.
«И в самом деле, — решил он наконец, — из-за Дойкина не ладится жизнь. — Но тут же заколебался: — Шурган виноват... Относ... Кабы не то, с деньгами я был бы. А стало быть, и справа была бы. Артель смело можно было бы налаживать. — И опять спохватился Дмитрий: — А ежели снова выйдет незадача и с этой путиной? Ежели фарт не подвалит? Тогда что? Опять к Алексею Фаддеичу?..»
Ему припомнилось, как пытался Дойкин вычесть с него за тулуп, будто оставленный в море, как записал Алексей Фаддеич ему долг в семьдесят пять целковых за околевшего Рыжего, а тот и половины того не стоит.
«А Антон?.. Он тоже никак не может уже который год выбраться из дойкинской сухопайщины. А разве Антон один? — спрашивал себя Дмитрий. — Разве мало таких под Дойкиным и Краснощековым ходит?.. Коляка вон, Кузьма еще. А Павло Тупонос? А Зимины? А сам я?..»
Сейчас он впервые почувствовал, что был неправ, когда надеялся при помощи Дойкина скопить деньги, приобрести справу, и только после этого собирался организовать артель. Теперь он начинал понимать, что Лешка, хотя кое в чем и перехлестывает, торопится, но прав — сотню раз прав! — в своей ненависти к дойкиным. Начинал он осознавать и то, что, живя в мире с рыбниками и не борясь с ними, в одиночку артели не создашь, не построишь новую жизнь для ловцов без вовлечения этих же ловцов в жестокую борьбу с рыбниками. Об этом же не один раз говорил ему Шкваренко.
И когда Лешка опять на людях корил его, Дмитрий сердился, ворошил волосы, крякал, вздыхал. Но Лешка говорил правду, да и нельзя было долго на него сердиться — он мягко, дружелюбно улыбался и от души попрекал его:
— Эх, Митяй, Митяй!.. Комсомол должен одним из первых быть в новой путине нашей жизни. А ты все топчешься — шаг на месте!..
И Дмитрию снова захотелось вскочить, но уже не для того, чтобы выругать Лешку, а ударить по рукам с ним в знак дружбы и обещать ему и всем, всем, что он бросит Дойкина и что готов он с Лешкой хоть сейчас ехать куда угодно, только бы поскорее бросить дымную мазанку и начать налаживать артель, строить новую ловецкую жизнь!.. Но у Дмитрия не хватало решимости, чтобы встать и открыто посмотреть в глаза Лешке и другим ловцам. Поэтому-то сейчас он растерянно блуждает глазами по залатанным коленям своих штанов, искоса поглядывает на ладони Глушиных рук, что беспокойно скользят по краю кровати.
А Лешка, стукнув ладонью о стол, вдруг громко закончил:
— Я, значит, как докладчик, все выложил! Теперь, товарищ председатель, — он склонился к Бушлаку, — открывай дебаты! — и подмигнул милиционеру: — А потом пойдем накрывать гада.
Милиционер, не зная, что ему предпринять, нерешительно поднялся с табурета.
— Граждане, — заговорил он после долгого молчания. — Я должен, согласно заявления, опрос сделать, а может, и...
— Потом, потом, дорогой дружок! — Лешка усадил озадаченного милиционера на табуретку. — Ты собрание веди, тебя же народ в президиум выбрал... Ну? — он оглядел ловцов. — Кому же слово в дебатах? Разворачивайтесь! — и рукавом бушлата вытер густо запотевшее лицо. — Кому ж охота? Или некому? — удивился он. — Выходит, для всех жизнь — светлый праздник, что для Дойкина с Краснощековым, что для Митрия с Колякой — одинаково? Или нет?
Поднялся было Макар и по привычке сунулся в карман за газетой, но взглянув на Лешку, поспешно опустился за спину Бушлака, так и не сказав ни слова.
— Ты что же? — спросил его Матрос.
— Подумаю... Не все одумано, — невнятно буркнул Макар.
— А чего много думать! — недовольно сказал Костя Бушлак, поднимаясь из-за стола. — И в газетах про то каждый раз напоминают.
Макар снова сунулся в карман за газетой, но опять присмирел, как только посмотрел на Матроса.
— Власти, слышь, рыбницкой, — обстоятельно продолжал Костя, — этой самой купеческой — крышка! Артелям, пишут газеты, первое место.
— Газетки!.. — не выдержав, крикнул Макар. — Знаем мы эти газетки!.. — и вскинул над головой, вместо всегдашней истрепанной газеты, новый газетный лист.
— Свежая газета? — удивился Бушлак.
— Ага!
— Откуда она у тебя?
— Ильинишна из города привезла!
Костя взял у Макара газету и, быстро пробежав ее, вдруг широко взмахнул листом.
— Граждане! Граждане!.. — взволнованно воскликнул он. — Алексей Захарыч про весь наш район написал и про Островок!
— Как так? — Макар подскочил к Бушлаку и через его плечо заглянул в газету, хотя был и неграмотен.
А Костя уже громко читал собравшимся статью Матроса о том, что во всем их районе засилье рыбников-кулаков и что районные организации не помогают ловцам исправно выйти на весеннюю добычу рыбы. Матрос требовал принятия решительных мер против рыбников, требовал помощи по организации артели, называл поименно опытных, искусных ловцов Островка, которые вынуждены из-за отсутствия сбруи сидеть сложа руки. В числе названных бывалых ловцов значилось и имя Макара.
— Неужели и про меня? — Он тыкал пальцем в газетный лист, изумленно восклицая: — Где это? Где?.. — И, выхватив из рук Бушлака газету, замахал ею, как флагом. — Вот так газетка! В самую точку! Молодец, Лексей!..
Милиционер засуетился, беспокойно поглядывая то на Лешку, то на кричавшего Макара. Лешка весело кивнул милиционеру и прикрикнул на ловца:
— Хватит тебе!.. А ты давай-давай, Константин Иваныч! Все в порядочке, — и, улыбаясь, он подмигнул милиционеру.
— Вот так газетка!.. — не унимался Макар. — А ты, Костя, так говори, как Лексей: черк под жабры Дойкина!
Не слушая Макара, Костя стал рассказывать собравшимся обо всем, что вычитал он за последнее время в газетах, о борьбе с сухопайщиной, о наведении порядка в кредитных товариществах ловцов, о создании артелей, колхозов...
— И землячка наша Катерина Егоровна про то же самое пишет, да еще добавляет: бороться, слышь, надо!.. — и Костя зачитал письмо Катюши.
Письмо Кочетковой, как и статья Матроса, произвело на собравшихся сильное впечатление. Дочку тетки Малаши помнили все, знали, что она — большой работник в городе. И ловцы заговорили все разом, жалуясь на свою нужду, на нехватки сетей, на дойкинскую сухопайщину, на дорогой хлеб и сбрую, что давал под улов Краснощеков.
— А я что говорил?! — ударил о стол бескозыркой Лешка. — А я что писал в газете?! Тряхнуть их!..
— Тряхнем! — подхватил Макар, размахивая газетой. — И Дойкина тряхнем, и Краснощекова!.. Газетки брехню не пишут! Тряхнем!
— И старого Турку, — добавил Коляка, — следует за измывательство!
— Следует! — поддержал Сенька, отрываясь от протокола.
В мазанке было душно от большого скопления ловцов, махорочного дыма и жарко натопленной печки. Анна Жидкова распахнула окошко, и в мазанку ворвался свежий морской ветер, еще более тревожа ловцов, вновь и вновь напоминая о том, что пора уже собираться на лов.
— Эх, в море скорей бы! — с тоской проговорил Макар. — Постарайся, Лексей Захарыч!
Егорыч за печкой смачно прищелкнул языком:
— Он, Лексей-то, такой — море разгородит!..
Павло Тупонос, оглядев собравшихся, деловито спросил Лешку:
— А где же сбруя для артели?
— Найдем! — Матрос многозначительно подмигнул.
Павло поднялся и шагнул к двери.
— Благодарствуем, — сказал он, ухмыляясь и по-смешному раскланиваясь. — Когда сбрую найдете, меня позовите, — и вышел из мазанки.
Следом за ним поспешили две рыбачки.
Молча поднялся Антон, хотел что-то сказать, но в отчаянии махнув рукой, направился к выходу.
— И ты?! — вскричал Матрос.
В ответ Антон крепко хлопнул дверью. Все переглянулись.
Милиционер посмотрел на притихших ловцов и рыбачек. Костя Бушлак воспользовался наступившей тишиной и вновь неторопливо заговорил:
— Видать, все согласны с Лексеем, кроме тех, что ушли. В самый раз он поднял нас на создание артели!
— И Митя тоже артель сбивать думал, — неожиданно вставила Глуша и покраснела.
С подоконника вскочила Анна и, подбоченясь, заносчиво ответила Глуше:
— Твой Митрий уже сколь путин продумал!
