— Твой Митрий уже сколь путин продумал!
— А твой какой? — и Глуша укрылась за спиной Дмитрия.
Анна, задорно вскинув голову, оглядела ловцов:
— Все мои! И твой — мой!
Дальше не слыхать было голоса Анны — потонул он в громком, раскатистом смехе ловцов и рыбачек:
— Уморила!
— Ой, батюшки!
— Ха-ха-ха-а!..
— Граждане! Граждане!.. — стуча портфелем о стол, закричал опамятовавшийся милиционер, видимо решивший под конец сам вести собрание, чтобы скорее закончить его и приступить к своему делу. — Гра-аждане, я говорю!
Ловцы хохотали, хватаясь за животы; рыбачки, стыдливо прикрывая лица концами головных платков, тихонько посмеивались, сокрушенно покачивали головами.
Милиционер, надевая фуражку, строго заявил:
— Граждане, согласно кодекса...
Смех то затихал, то вновь вскидывался, разрастаясь в гремучий хохот.
— Гра-аждане! — милиционер умоляюще взглянул на Матроса.
Лешка схватил бескозырку, взмахнул ею.
— Ловцы-ы! — закричал он. — Ловцы-ы!..
Когда немного стихло, милиционер кивнул в сторону Кости Бушлака:
— Продолжайте, гражданин, не задерживайте. У меня свое дело!
— Как же тут продолжать, — с обидой ответил Костя. — Эдакий шум!
— Вали, вали, Константин Иваныч! — крикнул ему Лешка.
— Товарищ военмор! — милиционер постучал костяшками пальцев о стол. — Призываю к порядку!.. Говорите, гражданин! — и он снова кивнул Косте.
— Да чего же много говорить... И так наскрозь все видать, — артель требуется! Без нее нам нет житья. Ловцы же мы, и завсегда совместно работаем. Всем известно: я вот, скажем, какой уже год с Лешкой и Андрей Палычем совместно ловлю. С нами еще Григорий Иваныч ловит, Василий, Сенька... Да чего говорить! Так порядок велит ловецкий, море приказывает. А в одиночку ловить — погибель, смерть верная... Выходит, надо еще теснее — настоящую, большую артель сбивать. С ней-то и ловить способнее, да и с Дойкиным легче биться...
— Известно, легче, — негромко добавил Дмитрий, все боявшийся, что вот-вот Лешка или кто другой опять отругает его или высмеет.
«А почему же хотел идти от Дойкина в море?» — недовольно подумала Глуша о Дмитрии и осторожно, искоса посмотрела на него.
— Уполномачиваем Лешку: пусть катит в район и город! — Костя поглядел на Матроса, а тот, надев бескозырку и откинув за плечи ленты, приосанился, важно посматривая на ловцов, на Глушу. — А правление, какое предложил он, так тому и быть! Ну, хватит с меня, — закончил Костя и сел за стол.
К столу подскочил Макар и строго сказал Бушлаку:
— Выкинуть из правления Анку! Срамота! Баба, да еще... — он сердито махнул рукой и ушел к печке.
Вспыхнув, Анна подбоченилась и задиристо сказала:
— Меня сам Лексей Захарыч в правление прочит, — и вскинула глаза на Матроса.
— Не надо Анку! — поддержал кто-то Макара.
— Гра-аждане! — осерчав, милиционер ударил портфелем о стол. — К порядку!..
— Зимину заместо Анки!
— И то верно — Марью Петровну!
— Анну Сергеевну! — крикнул Лешка, потрясая бескозыркой. — Страдалицу нашу!
Милиционер вскочил, застегнул шинель, сунул портфель подмышку и дернул за рукав Матроса:
— Пошли, гражданин Зубов!
— Что?! — вскричал Лешка. — Собрание срывать?!
Милиционер швырнул портфель обратно на стол и распахнул шинель:
— Кто еще, граждане, хочет по существу доклада? Поскорее, граждане! У меня дело неотложное!
— Я насчет Анны Сергеевны, — поднялась Зимина и кивнула в сторону Жидковой. — Она, как есть, девка разбитная, самый раз подходит.
— Ладно, гражданка! — сказал милиционер. — Кто еще?
Из-за угла вышел Коляка и только начал было говорить, как его опередил Егорыч:
— Дай я, дай я!.. — и прищуренным глазом он пристально посмотрел на Дмитрия. — Ладно тут и Лексей Захарыч говорил, и Костя ладно толковал. Оно, известно, человек без людей, без общества все одно как рыба в одиночку, без косяка. Такая рыбеха, чего и говорить, — пропащая!.. И то верно, что о рыбниках-живоглотах здесь говорено. Видать, каюк им теперь! Две весенние путины в году не бывает. Так и в этом деле — разных правов насчет рыбников не может быть: в городе их за шиворот взяли, и тут, стало быть, пора... — Маячник подошел ближе к столу. — Но теперь, граждане ловцы, должны мы припомнить нашу ловецкую присказку: на ветер надейся, и сам не плошай. О чем тут речь? Пускай Лексей Захарыч едет за правами, как сказывал он. Пускай! Заручиться подмогой непременно следует... Но и нам сидеть сложа руки не полагается. Сейчас же следует приниматься за дело! Надо в сельсовет торкнуться, в район. Разнюхать, что там и как. Да покрепче требовать!
Егорыч пытливо посмотрел на Дмитрия.
— А ты, — подступил он к нему, — должен этим делом наперед других призаняться. Махай сегодня же в район — на помощь Андрей Палычу и Григорию Иванычу! Да гляди, потверже будь, не отступай ни перед кем. Гляди!.. Э-эх, позабыл, верно, ты, как я с тобой толковал. Целую неделю на маяке долбил, чтобы классу набирался...
Маячник, поглядывая на дочь, что сидела с опущенной головой, все настойчивее корил и наставлял Дмитрия, надеясь, что сегодняшняя встряска образумит его, выведет на верную дорогу, как огонь маяка в непогожую ночь выводит ловцов к берегу.
Милиционер перебил:
— Это уж семейное пошло... Все ясно, граждане?
— Ясно!
— Как вода!
— Отлично! А теперь займемся моим делом, товарищ Зубов... Лексей Захарыч ваше имя-отчество? И вы, гражданин Макар... Как ваша фамилия? Ага! Останьтесь... Гражданка Анна Сергеевна Жидкова, тоже останьтесь. Собрание закрыто!
Милиционер облегченно вздохнул, вынул из портфеля папку, из папки — исписанную с обеих сторон карандашом бумажку и лист чистой бумаги для протокола.
— Согласно поступившего заявления...
Ловцы плотно обступили стол.
Дойкин стоял на берегу у своего излюбленного столба под маленькой крышей, напоминающей перевернутый гробик. Поодаль за ним топталась и негромко тянула церковные напевы Полька-богомолка; часто крестясь и кланяясь, она дергала плечами, отчего глухо звякала висевшая на шее якорная цепка с большим деревянным крестом.
Перед иконой червяком вертелся в малиновой лампаде огонек, и казалось, вот-вот он погаснет от ветра, но поплавок с фитилем был опущен глубоко в стаканчик, и огонек то выпрямлялся, то снова сжимался на дне лампады.
Минуя столб, торопливо шли на берег ловцы и рыбачки поглядеть на неожиданно уходящую в море флотилию Дойкина.
Моряна, трепля вдали махалки камыша, все крепчала, тихонько подвывал и посвистывая.
Долго стоял под иконой Алексей Фаддеич; ноги его ныли, и когда мимо прошла последняя рыбачка, он устало привалился плечом к столбу.
Сумрачно следил Дойкин, как одно за другим собирались отваливать от берега его суда.
Сегодня утром льды в протоке снова подвинулись, и от напора их выросли на средине реки крутые ледяные курганы.
Алексей Фаддеич закатисто вздохнул, еще раз вздохнул, покачал головой. Посылать в море флотилию было еще рано и опасно — льды могли порезать суда, затереть их, сжать, раздавить в щепы. Но приезжий настоял на своем...
К Алексею Фаддеичу спешил Мироныч. Он еще издали встревоженно, отрывисто заговорил:
— Не могу больше... Матерятся, требуют... Надо трогаться, что ли... Чего скажешь?..
Дойкин видел, как Мироныч волновался, беспокойно поглядывая по сторонам.
— Ну — с богом! — коротко отрезал Алексей Фаддеич и, перекрестившись, обнял компаньона, трижды поцеловал его. Помолчав, он жестко добавил: — Значит, помни, как уговорились: высадишь их на берег — и в море на лов... мне сообщи... а там видно будет...
Мироныч, казалось, на секунду заколебался, хотел что-то сказать, но, должно быть, раздумал, тряхнул головой и решительно повернул в сторону флотилии.
Стоявшие на берегу ловцы и рыбачки недоумевали, озадаченно разводили руками:
— И куда эдак рано?
— Куда торопятся?
— Вернулся же Васька Безверхов с пробитой реюшкой!..
— Порежут посудины!
— Непременно порежут!..
И только Ольга, жена Павла Тупоноса, не высказывала ни недоумений, ни сомнений. Она боялась, как бы муж опять не отказался от выхода в море. Крепко прижимая к себе ребят, Ольга беспокойно следила за Павлом.
Черный, как уголь, Цыган, кивая в сторону Дойкина, громко сказал ловцам:
— Видать, Алексей Фаддеич хочет всю рыбу в море один заграбастать... — и, зло усмехаясь, выругался.
В это время загремела якорными цепями дойкинская флотилия.
Первой отвалила от берега двухмачтовая грузная стоечная, под кормой ее на тросах шли емкие, широкие в бортах подчалки, а за ними, плавно покачиваясь, плыла высокая, острогрудая подбегная.
