Крестная и дедушка поздравили нас с Новым годом, пожелали нового счастья. А у нас и старого не было. Какое тут счастье, если война идет! И правильно крестная заметила: когда кончится эта жестокая кровопролитная война, про нее напишут много, много книг. И люди будут читать, будут долго ее помнить и проклинать фашистов.
11 января. Нынешней ночью опять у нас беда. Случилось это перед утром, когда тетя Нюра поднялась топить печку.
— Марусь, а Марусь, — позвала она мать, — подымайся, за хозяйство браться пора. Да Шурку-то буди.
Наша мать без Шурки, моей сестры, — никуда, чугунка с картошкой поднять не может. И потому тетя Нюра нередко будила сразу двоих. На этот же раз, не услышав ответа, заглянула на хоры, где спала наша мать, окликнула ее и охнула, принялась тормошить нас:
— Ребятки, подымайтесь скорее, матери-то вашей нет! Не убежала ли куда?
Такие случаи, как прошлой зимой, у нашей матери стали повторяться, и я вскочил, спросонья сунул ноги в валенки и выбежал на улицу. За мной и Шурка с тетей Нюрой. Темно еще вокруг, куда тут бежать? Рядом, в доме Кузнецовых, — огонек в окне, видно, печку затопили. И в доме Чумаковых, за нашей избой, тоже загорелся. Я в один дом, Шурка с тетей Нюрой в другой — нет, не заходила туда мать. За нами выскочила тетя Паша Чумакова. Принялись кричать, побежали под гору, где лаяла на кого-то собака.
— Вот она, вот! — заметила тетя Паша.
Подбежали, а мать на снегу лежит — босиком, в одной душегрейке. Подхватили мы ее да скорее домой.
— Утоплюсь, все равно утоплюсь, — только и твердила она.
— Сглазил кто-то вашу мать, неспроста это с ней, — говорила бабушка Улита. — В Щепотьево надо ее отвезти, лечит там одна от злого наговора.
Да что эти знахарки, подачками их только одаривай. Мать уже не раз бывала в Щепотьеве у «бабушки», поила та ее разными травами да святой водицей, заговаривала да отговаривала, а матери все хуже и хуже.
19 января. Прошлой зимой на людей грипп свалился, а нынче чесотка на лошадей. Почти все лошади болеют — то ли от недокорма, то ли зараза откуда-то пошла. Долго обсуждали в правлении, как их лечить. И поспорили, и поругались между собой. Наконец решили — развести лошадей по домам, обязать каждого хозяина лечить их так же, как, например, свою корову. А способ такой: надо завести лошадь в дом, обмыть ее теплой водой, почистить, дать время обсушиться, чтобы не простудилась на холоде, а потом уже выводить на улицу. Процедура, конечно, не из легких, и кое-кто вначале заупрямился. Но надо же спасать лошадей, без них ведь не прожить. Даже и старика Полкана решили оставить еще на одну зиму. А он уж так обчесался, что на спине и по бокам одна кожа голая — ни шерстинки. Страшный стал, как ископаемый динозавр, так и выпирают ребра из-под кожи. Лечить его передали прежним хозяевам — Чумаковым. Прихожу к ним, а те и не знают, как завести Полкана в избу. Был бы он поменьше, как, например, Казанок. А то ведь такой верзила, чуть не с мамонта, — заведи-ка его через дверь, когда и человеку приходится нагибаться.
Вот Андрей потянул Полкана за повод, тетя Паша с Дусей повисли на шее, стараясь наклонить ему голову, а тетя Поля и я стали подгонять его, подталкивать сзади в раскрытую дверь. Да уперся старый мерин — хоть убей его, ни с места. Двадцать с лишним лет прожил на свете, а такого, чтобы в избу его заводили, не приходилось еще. Не ворота в конюшню или во двор, подумал небось Полкан, пролезь-ка в такую амбразуру.
— Да но же, шкелет облезлый! — подгоняла его тетя Поля коромыслом по заду (хорошо, что смирный такой Полкан, а то бы лягнул ее в отместку).
— Ну иди же, иди, дурачок, — пробовали уговаривать лаской.
Андрей совал ему то сена клок, то хлеба в зубы и все тянул изо всей силы в избу.
— Мать вашу так… с этой лошадью, — не выдержала тетя Поля, которая могла при случае обложить кого угодно по-мужски, сплеча. — Да но же, че-ерт доходной! — и уперлась в него коромыслом.
Измучивши нас и сам намучившись, Полкан, видно, понял, что выхода иного больше нет, наклонился и сунул голову вперед. Тетя Поля и Дуся, повиснув, придавили шею так, что у Полкана колени подогнулись, мы подпихнули его сзади, и мерин, едва не рухнув на ноги, как солдат по-пластунски, просунулся в дом.
И смех и грех, а дело, считай, наполовину сделано.
— Бегите за водой, — скомандовала тетя Поля, — будем печку затапливать…
Зашел я после к Чумаковым — в доме темно от пара, как в бане. А посреди избы, под самый потолок — что-то вроде допотопного чудовища, на Полкана-то не похоже. Пар от него облаком, вода струится по бокам, по ногам, а на полу озеро разлилось — прямо наводнение. Тут же и плетушка кормовая с сеном, а позади уже куча навоза, и тетя Поля, бранясь вовсю, сгребает ее лопатой. Вода под ногами, темно и скользко, сеном пахнет, потом конским, — ну прямо лошадиная баня!
Полкан хоть смирный, а каково было тем хозяевам, кому достались Разбойница и Кусачий? Рассказывали, что иные созывали на помощь чуть не весь колхоз. И хлебом лошадей заманивали, и веревками вязали, а все-таки заводили, вталкивали, всовывали в непривычно низкие избяные двери.
По три дня, по неделе стояли лошади в избах, превращенных в тесные конюшни, и обедали рядом с ними, и спали. А тем временем в колхозной конюшне устроили дезинфекцию, чтобы жители ее, войдя в чистые стойла, оздоровели.
5 февраля. Когда собирается в правлении народ, меня просят почитать газету. И я читаю про все, что делается на разных фронтах и в тылу. Об этом каким-то образом узнали в райкоме партии и написали мне как настоящему агитатору: товарищ такой-то, просим Вас прибыть в райком ВКП(б) для беседы. Вчера в отделе агитации и пропаганды надавали мне политических брошюр, рассказали, что требуется сейчас от агитатора и какие задачи стоят перед колхозниками. Самая первая из них — помогать фронту.
17 февраля. Два дня ездил на санях по деревне, собирал подарки фронтовикам к 25-летию Красной Армии. Кто овчины дает на полушубки, кто шерсти на валенки, готовые носки или варежки, а то овцу или курицу, зерна два-три пуда, яиц десяток или два — у кого что есть. А бывший колхозный огородник, дед Иван с Зоринки (сейчас он уже старый и болеет, не работает) подарил бойцам полных два кисета самосада. Именно он и научил наших деревенских выращивать свой табак. Да крепкий такой, курнешь разок — аж слезы вышибает. Самый, говорят, желанный подарок для курящего бойца. Так что порадуем своих защитников. Это кроме того, что собрали денег не одну тысячу на постройку танков или самолетов. Таких денег, какие внес известный на всю страну колхозник Ферапонт Головатый (100 тысяч рублей!), у наших, конечно, не оказалось — помешала оккупация. Но, как говорят, чем можем, тем поможем. Сейчас об этом в газетах сообщают каждый день, по целым страницам печатают письма на имя Сталина от колхозников, рабочих, служащих и даже школьников. Один вносят по сто с лишним тысяч, по пятьдесят или по десять, другие меньше — не в этом дело. Главное — хоть чем-то помочь нашим воинам.
22 февраля. Завтра нашей славной Красной Армии 25 лет! Молодая наша Армия, а показала себя. Особенно под Сталинградом, где фашистов в пух и прах разнесли — вместе со штабами и генералами. И блокаду в Ленинграде прорвали наши, и на юге крушат немца, за Воронежем и под Харьковом — по всему фронту, считай. Ну как тут не радоваться! В честь такого юбилея от нашего колхоза послали три подводы с подарками бойцам, меня назначили за старшего. В Плавске перед приемным пунктом подвод скопилось столько, что пришлось дожидаться очереди и немного померзнуть. Люди только и говорили: не жаль ничего, лишь бы наша Армия изгоняла скорее фашистов.
24 февраля. Отвез в районную больницу мать. Перед этим она была в ближнем медпункте, в Чадаеве. Там болезнь определить не смогли и направили в больницу. В Плавске врачи сказали, что надо делать операцию, без этого не обойдешься. Мать заколебалась сначала: а вдруг, мол, совсем не подымешься после операции, на кого тогда оставить ребят? Но я уговорил ее, потому что болезнь не проходит. Из Плавска направили в областную больницу, может, там вылечат.
28 февраля. До войны самая близкая к нам мельница была в Чадаеве. Два километра до нее, только всего. А сейчас не работает из-за того, что не смогли запрудить прорванную год назад плотину. И пришлось колхозу оборудовать свою. Раздобыли два небольших жернова, и наши колхозные умельцы Федор Митрофанович Власов да Василий Кузьмич Филимонов долго подбирали, подгоняли шестеренки и разные приспособления. Наконец вчера пустили свою конную мельницу. Большое это облегчение — своя мельница. И время не будем тратить на поездки куда-то, и гарнцевый сбор не платить.
Сегодня все подростки и школьники, даже десятилетние вышли в поле делать снегозадержание. Луканин заболел, мне пришлось за бригадира, и сам работал вместе с ребятами. Глянул к вечеру — все поле как шахматы. С какой стороны ни подует теперь ветер, снег будет задержан. И влаги будет больше весной, и урожай выше.
