— Так нельзя, Лида, — садясь у нее в ногах, заговорила Татьяна. — Ты должна взять себя в руки, хотя бы ради маленького.
— Не хочу никого! — судорожно промычала та. — Ни больших, ни маленьких… Чтобы я когда снова пошла морячить… Не надо мне ни женихов, ни денег!..
— Ну-ка подымись, я тебя выслушаю, — приказала Татьяна и помогла ей сесть.
Лида грузно обмякла всем телом, лицо у нее было серое и опухшее, рот безвольно скомкан судорожными потугами.
Кое-как приспособясь, Татьяна прослушала ее сердце, измерила давление и вздохнула с облегчением: все было в норме.
— Вот что, дорогая, — убрав приборы, жестко сказала она. — Хватит маяться дурью! Тебе двигаться надо, а не валяться тюленихой. И обязательно есть, пусть через силу, но жевать чего-нибудь. Иначе ты навредишь ребенку…
— О господи, да мне самой конец приходит, — стонала Лида.
— А я, думаешь, расчудесно себя чувствую, — сердито говорила ей Татьяна. — Ты здоровая, молодая, а распустила нюни! Вставай и иди в буфетную, там воздуха побольше, и займись чем-нибудь, чтобы отвлечься. Не мне тебя учить: ты уже который рейс плаваешь, а я всего без году неделю на судне…
— Оставьте меня, Татьяна Ивановна! Дайте помереть спокойно! Уходите! — расслабленно прохрипела буфетчица.
— Вот тебе таблетки аэрона, будешь пить через каждые два часа. Примешь и хотя бы сухарь погрызи. Пойми же, ты беременная! Я велю Варваре Акимовне принести тебе чего-нибудь поесть.
— Ой, ничегошеньки мне не надо! — навзрыд причитала Лида.
Огромные волны бились о корпус «Новокуйбышевска» и уже не вкатывались, а врывались на палубу, со страшным шумом хлестко разбиваясь о надстройку.
Капитан Сорокин добрым словом поминал финских корабелов и крестную мать судна, жену одного из чиновников судоверфи, молодую женщину Уллу Хилонен. «У меня легкая рука, — сказала она, разбив о форштевень бутылку шампанского. — Я верю, что вы будете плавать счастливо…» Под стеклом на столе в каюте Семена Ильича рядом с фотографией жены хранилась до сих пор карточка светловолосой красавицы Уллы.
— Капитан! — прервал размышления Сорокина тревожный голос боцмана. Во втором трюме дышит груз!
— Грузового помощника в рубку! — рявкнул в микрофон побледневший капитан. Он лучше всех представлял, какую опасность таят в себе освободившиеся многотонные ящики. Каждый из них способен разворотить борт окованными железом углами.
Совсем недавно, на стоянке в Находке, прочел Сорокин извещение о гибели греческого грузо-пассажирского судна «Гераклион». Во время шторма в трюме у того раскрепились тяжеловесные авторефрижераторы, которые продолбали несколько подводных пробоин. Когда советский теплоход «Урицк» через час подошел к месту, откуда передавался сигнал «SOS», грека он не увидел. На воде плавали лишь бочки, ящики, разбитые шлюпки, спасательные жилеты и плотики. С одного из них советские моряки подобрали едва живого человека. Несколько десятков измученных жертв кораблекрушения подняли с воды другие суда, а двести сорок пассажиров и членов команды ушли на дно вместе с «Гераклионом»…
Но это случилось в Эгейском море, которое по сравнению с бескрайней Атлантикой просто лужа, а тамошние штормы — буря в банном тазике.
По трапу взбежал запыхавшийся Рудяков.
— Знаешь, что творится в трюме? — обрушился на него капитан. — Вот тебе и твои хваленые японцы! Немедленно бери людей, раскрепляй контейнеры распорными брусьями! И не покалечь мне никого! В случае чего голову сниму! Понял?
— Я же все время следил, Семен Ильич… — заговорил было секонд.
— Тесть тебе Семен Ильич! — взревел Сорокин. — А я тебе капитан! Немедленно в трюм!
— Разрешите, и я с ними? — попросил Воротынцев.
— А вам что там делать? — вскинулся капитан, но, встретив решительный взгляд первого помощника, сказал: — Хорошо, идите. Проследите за техникой безопасности. А вы, старпом, спускайтесь в первый трюм, — повернулся он к Алмазову. — Подкрепите брусьями крайние по бортам ящики. Надо приготовиться к худшему…
Вместе с ходовым мостиком все стоящие на нем взлетали в серую и мокрую высь, а затем стремительно падали в бездну, которая лишь благодаря закону волнового движения не смыкалась над ними. Вода вздымалась, подхваченная ветром, корчилась в невообразимой свистопляске. Все было пропитано соленой сыростью. Исчезли небо, море, горизонт, вокруг была только ошалевшая вода и непрерывный, режущий слух разъяренный вопль урагана. Такой погоды капитану Сорокину не приходилось видеть за все долгое плавание.
— Как в трюмах? — тревожно спрашивал капитан.
— В трюмах сухо! — отвечал стоявший на связи матрос.
— Что с грузом?
— Груз раскрепляется!
— В машине, как подшипники?
— Температура в норме, капитан! — отзывался Томп.
— Не упустите топливо!
— Следим внимательно, капитан!
Пропотевшая рубаха прильнула к спине Сорокина, вызывая мучительный зуд между лопатками. Впервые капитан удовлетворенно подумал о том, что пенсия не за горами, что ждет его уютная дачка на Куршской косе под Калининградом и каждый день будет он топтать твердую землю с травой, со снегом, с весенними ручьями и со всяческой другой благодатью. Только бы осилить сегодняшнюю бучу…
Аврал в трюмах продолжался. Связной матрос регулярно докладывал обстановку. Потом он оборвал доклад на полуслове, очевидно, произошла какая-то заминка. Сердце Сорокина сжалось от нехорошего предчувствия.
— Беда, капитан! — прокричал наконец в микрофон связной. — Во втором трюме человека придавило контейнером!
— Кого?! — сорвался на фальцет голос Сорокина.
— Гешку Некрылова!
— Где грузовой? Башку ему сверну! Освободили?
— Освободили, капитан! Сейчас поднимают наверх!
— Жив?
— Дышит, ног говорят, без сознания!
— Быстро в лазарет! Доктор, готовьтесь принимать раненого!
Услышав команду, Татьяна кинулась включать электрический автоклав со шприцами, больно ушибла руку о дверцу сейфа, доставая оттуда ампулы с морфием, камфорой, новокаином.
Некрылова принесли спустя несколько минут. Безжизненное тело держали на руках Воротынцев и предсудкома Сидорин. У помполита на рукаве болтался оторванный клок штормовки, из-под которого проглядывало окровавленное плечо.
— Вы тоже ранены, Кузьма Лукич? — встревожилась Татьяна.
— Сначала его, — жестом остановил ее Воротынцев.
С Гешки осторожно сняли обувь и одежду, положили его на кушетку. Татьяна не успела еще как следует осмотреть пострадавшего, когда помполит заторопился на выход.
— Куда же вы, Кузьма Лукич? — заволновалась Татьяна, не зная, как ей поступить.
— Мне надо в трюм!
— Но вам нельзя! У вас кровотечение! Надо сделать обеззараживание и перевязать!
— Потом, доктор, потом! — на ходу отмахнулся здоровой рукой Воротынцев.
Едва за ним хлопнула дверь, как в коридоре послышался шум, женский истерический крик. В лазарет ворвалась растрепанная Лида.
— Геша! Гешенька! — голосила она. — Что с ним? Его убило?
Татьяна заступила ей дорогу в процедурную.
— Успокойся, Лида. Ничего страшного не случилось. Ему оказывается помощь.
— Неправда! Вы обманываете меня! Он умирает!
— Он будет жить, — взяв ее за плечи и повернув к выходу, сказала Татьяна. — Идите и успокойтесь, вам нельзя волноваться, — машинально перейдя на «вы», тихонько выпроваживая буфетчицу из лазарета, говорила она.
Аврал в трюмах продолжался еще более двух часов. Только когда груз был дополнительно раскреплен от бортов и ящик от ящика прочными сосновыми брусьями и перестал «дышать», то есть раскачиваться на ослабших креплениях, помполит Воротынцев снова заявился в лазарет.
— Царапнуло чуть-чуть, — поморщился он, освобождая поврежденное плечо. — Помажьте чем-нибудь, доктор, чтоб не зудело.
— Ничего себе царапнуло! — ахнула Татьяна. — У вас же тут все синё. Сильный ушиб плечевого сустава. Придется вам, Кузьма Лукич, походить с рукой на перевязи. Буду накладывать вам рассасывающие компрессы.
— А чем же я буду за стенки держаться? — попытался улыбнуться помполит.
— Держитесь одной рукой. И не всю жизнь же будет продолжаться эта сумасшедшая болтанка!
— Ладно, потерплю. А как дела у Некрылова?
— У него перелом ключицы, множественные ушибы, возможны внутренние кровоизлияния. Еще большая гематома на затылке, под ней может быть повреждение затылочной кости. Но все это надо смотреть рентгеном, я могу лишь догадываться, — нахмурилась Татьяна. — Не исключено и сотрясение мозга.
— Будьте внимательны, Татьяна Ивановна, — просяще глянул на нее Воротынцев. — Мы должны привезти его домой живого и здорового. Его мать ждет.
— Сделаю все, что в моих силах.
