— Спокойной ночи, капитан! Не забывайте библиотеку!
Нечаев долго еще стоял на месте. Ему казалось, что вот сейчас опять звякнет щеколда и на крыльце появится Ольга Борисовна. Но вокруг было тихо. Лишь изредка потрескивали от мороза перила да где-то поскрипывал снег.
Жогин зашел в штаб румяный и веселый. Он только что встретил на вокзале сына, Григория, с которым не виделся почти три года. Встреча дохнула на полковника приятным теплом, расплавила в душе ледок суровости, развеяла волнения, которые все больше угнетали его последнее время.
От вокзала до дома ехали в «газике». Григория Жогин посадил впереди, рядом с шофером, а сам, устроившись на заднем сиденье, всю дорогу любовался статностью сына, его бравой армейской выправкой. Любовался и вспоминал: а сколько волнений было пережито в те далекие дни, когда Григорий появился на свет.
Случилось так, что ожидание ребенка совпало с переездом кавалерийской бригады, в которой служил Жогин, из-под Астрахани в центр России. Была глубокая осень. По крыше вагона, как мелкая дробь, хлестала крупка. Земля, рельсы, провода, деревья обледенели. Казалось, кто-то взял и запеленал их в тонкие слюдяные простыни.
На остановке Мария Семеновна отправилась на вокзал за кипятком. И в тот момент, когда чайник уже был наполнен, горнист заиграл сбор. Мария Семеновна, забыв о своем состоянии, бросилась к вагону бегом и упала. А через неделю родился мальчик. Родился преждевременно и был такой хилый, что более двух месяцев пришлось держать его в грелках.
Прошло три года. Мальчик немного окреп и стал уже радовать отца своей живостью. Но тут навалилось новое несчастье. Кавбригада стояла тогда в лагерях близ Оки, а семьи офицеров из-за недостатка квартир жили километрах в пяти от лагеря, в большой сельской школе. И вот однажды ночью, когда кавалеристы, вернувшись с полевых учений, легли отдыхать, Жогину вдруг доложили, что горит школа, подожженная кулаками. Ни минуты не раздумывая, Павел Афанасьевич поднял по тревоге эскадрон.
В село Копинки влетели на полном аллюре. Здание еще горело. Люди в медных касках растаскивали баграми пылающие бревна, заливали огонь из брандспойта. Приказав кавалеристам спешиться и тушить пожар, сам Жогин прямо на коне ринулся на поиски жены и сына. Он сразу же подлетел к дому, где помещался сельский совет, стукнул сапогом в ставню, крикнул: «Эй, кто есть!» Вышел старичок сторож. «Где люди из школы?» «По избам ищи, — ответил сторож испуганным голосом. — Все как есть по избам разбежались». И Жогин погнал коня от избы к избе, беспокоя людей своим сильным голосом: «Эй, кто тут есть из школы?» На его зов выходили женщины, но никто из них не мог сказать, где Мария Семеновна.
Больше сотни домов проверил Павел Афанасьевич, пока наконец услышал голос жены: «Паша, Пашенька!» Подбежала, протянула руки и сразу навзрыд, по-женски, запричитала: «Сыночек-то наш, Гришенька, обгорел». У Жогина выпал из рук повод. Ослабевшим голосом он прошептал: «Как это? Где он?» Потом зашел в избу и до боли стиснул челюсти. Сын лежал на широкой лавке с обожженными ногами, дышал прерывисто, громко. Павел Афанасьевич закутал его в одеяло, осторожно взял на руки и погнал коня в районную больницу.
Полгода заживали у Григория раны. Затем стали цепляться другие болезни: скарлатина, коклюш, ангина. После ангины заболело сердце. Все это время Жогин досадовал: «Не повезло мне с сыном». А Григорий наперекор всему поднялся, окреп и даже был принят в артиллерийское училище. И вот он уже в погонах старшего лейтенанта. При встрече Жогин от радости развел руками: «Ну, брат, взял ты свое, взял». Бросалась в глаза подтянутость сына. Шинель на нем сидела, как влитая, без единой морщинки. Сапоги зеркального блеска. Пуговицы горели будто золотые. Словом, одет был со всей уставной строгостью. «Молодец, честное слово, молодец», — сказал Павел Афанасьевич. А когда приехали домой, обнял сына за плечи и, громко чмокнув в порозовевшую от мороза щеку, произнес: «Это за службу».
Сейчас полковник шагал по коридору штаба. Он был в превосходном настроении. Ему бы, конечно, не следовало в такой торжественный момент отлучаться из дому. К тому же до конца учебного дня осталось всего сорок пять минут. Но командир дивизии требовал сведения о выполнении учебных планов и расходования боеприпасов. Задерживать такие документы у Жогина не было привычки.
Заглянув в комнату начальника штаба, полковник спросил необычно мягким голосом:
— Ну как, майор, все готово?
— Минут через десять, — ответил Шатров, поднявшись из-за стола и вытянув руки. Жогин кивнул и прошел в свой кабинет. Едва он успел раздеться, как появился подполковник Соболь. Обычно румяное лицо его на этот раз было красным, вероятно, от быстрого движения. Он стукнул каблуками, выпрямился и сказал с подчеркнутым уважением:
— Разрешите, товарищ полковник, поздравить вас по поводу встречи с сыном.
Жогин посмотрел на Соболя, подумал: «Уже знает. Вот проворный человек». И, улыбнувшись, ответил:
— Да, приехал. Спасибо.
Соболь тоже улыбнулся, заметив при этом:
— Своих детей не имею, товарищ полковник, но вполне понимаю ваше чувство. Божественнее этого чувства ничего нет на свете.
— Верно, — согласился Жогин и, помолчав, добавил: — Вот женитесь, тогда испытаете сами.
— Собираюсь, — сказал Соболь, довольный тем, что разговор складывается как нельзя лучше. — Письмо на днях получил от девушки. Приглашает приехать. Вот и зашел, товарищ полковник, попроситься в отпуск.
— Да вы еще в прошлом году собирались.
— В прошлом не получилось, а теперь постараюсь. — Говорил он таким убедительным тоном, что Жогин смягчился еще больше и начал вслух прикидывать, когда удобнее отпустить Соболя: сейчас или через месяц, как намечено по плану.
— Через месяц поздно, товарищ полковник, — старательно упрашивал Соболь. — У нас ведь сговор. Хотя бы через неделю выехать.
Жогин в усмешке скривил губы:
— Сговор! Ох вы и выбрали момент прийти ко мне. Подкараулили... Ладно, поедете через неделю. Готовьтесь. Только с изучением техники офицеров своих подтяните. Чтобы никаких пропусков. Поняли?
В кабинет зашел Шатров с приготовленными документами. Соболь еще раз щелкнул каблуками, спросил у полковника:
— Разрешите идти?
— Идите, — кивнул Жогин и, усевшись за стол, начал подписывать бумаги. Подписывал он, к удивлению Шатрова, без придирок и замечаний. Время от времени даже хвалил:
— Ну что ж, хорошо... И это правильно...
Когда с документами было покончено и Жогин собрался уходить, пришел Григоренко, спросил:
— А на заседании партийного бюро не хотите присутствовать?
— На заседании? — переспросил полковник. — Поздно сообщаете.
— Почему поздно? Три дня назад я говорил с вами.
Жогин посуровел. На одутловатых щеках его выступили бледные пятна. Он вспомнил, что три дня назад действительно был такой разговор. Но ведь замполит должен был тогда понять, что командир не дал согласия обсуждать Крайнова.
Жогин долго смотрел в усатое лицо Григоренко и, еле сдерживая гнев, сказал:
— Значит, сами решили. Самолично. Обошли командира. Здорово! — Он помолчал, нервно пожевал побледневшими губами и вдруг перешел на приказной тон: — Запомните, анархии во вверенном мне полку не допущу. На обсуждение старшего лейтенанта Крайнова я согласия не давал. Об этом вы уже знаете. Меня удивляет ваше поведение, подполковник. Прошу объяснить.
— Относительно Крайнова, — сказал Григоренко, — я уже докладывал, что есть решение партийного коллектива, товарищ полковник. Противиться этому считаю неправильным.
— Меня не интересует, как вы считаете. — Жогин резко повернулся и заходил по кабинету. — Командир тут я, и все обязаны подчиняться моей воле.
— Но есть воля партийной организации, — сказал Григоренко. — Если вы не хотите с ней считаться, я вынужден доложить об этом в политотдел.
— Дело ваше, — сказал Жогин. — Можете докладывать хоть в политуправление.
Григоренко вышел. Полковник посмотрел ему вслед, прислушался к гулкому звуку удаляющихся шагов и вдруг подумал: «Перехватил я, кажется». Тяжело вздохнув, он взялся обеими руками за ремень и долго стоял на месте. «Да, пересолил». — Распахнув дверь, приказал дежурному позвать Григоренко.
— Садитесь, — сказал Жогин, когда замполит снова вошел в кабинет. Долго испытывал его прямым немигающим взглядом, потом спросил сдержанно: — Ну что, будете жаловаться?
Григоренко промолчал.
— Очень красиво получается. Заместитель недоволен командиром. В таком случае что же остается от железной воинской дисциплины? Ничего. А как быть мне, начальнику, скажите?
— Опираться на партийную организацию, — ответил Григоренко. — Уважать ее мнение.
Полковник подумал, потом сказал устало:
— Это слова. На деле получается другое. Вот вы изобьете сейчас на бюро Крайнова, подорвете его командирский авторитет.
