— Ладно.
За утренним чаем хозяин с гостем разговаривали мало. Лукьян понимал, что Крапивницкий еще «не очухался» с дороги, и старался почаще наливать ему самогона.
— Теперь вот вместо смирновской водки, приходится употреблять что попало, — наливая очередной стакан, говорил он собеседнику.
— Спасибо. Мне хватит. — Крапивницкий решительно отодвинул от себя стакан и повернулся к Февронии: — Вот чайку бы я попил.
— Опять же, — как бы не замечая отказа, — продолжал Лукьян, — пить чай раньше за грех считали, а теперь не разбирают, что нельзя, что можно. Старая вера пошатнулась, да и мирской не придерживаются.
— Как там в Павловске жизнь? — прервал разглагольствования хозяина Крапивницкий. — Не слыхал о моих стариках?
Лукьян неторопливо погладил бороду. Скосил глаза на дочь — говорить или не говорить? — и после короткого молчания произнес:
— Слышал, что ваша матушка умерла под самый покров. А Иван Михайлович скончался перед пасхой. Сказывали, что весь город его хоронил. Царство ему небесное! — Лукьян истово перекрестился. — Насчет вашей сестрицы чуял — выехала из Павловска, а куда не знаю.
Крапивницкий медленно поднялся из-за стола и, не сказав ни слова, ушел в свою комнату. Опустился на кровать и закрыл лицо руками.
Вошла Феврония. Прислонилась к дверному косяку и устремила задумчивые глаза к потолку. Крапивницкий приподнял голову и долгим взглядом посмотрел на женщину. Февронии стало мучительно жаль его и себя.
— Неприкаянные мы с вами люди, Алексей Иванович, — произнесла она с оттенком горечи.
— Как это понять?
— Лишние на земле... — Феврония медленно повернулась к выходу.
— Постойте! — Крапивницкий поспешно подошел к ней. — Нет, мы не лишние, — взяв ее за руку, горячо заговорил он. — Мы еще заставим кое-кого говорить о себе. Без боя не сдадимся!
— Так-то оно так, но что толку? — Опустив голову, Феврония вышла.
На следующий день Крапивницкий вместе с Лукьяном выехал в Павловск. Дорогой Сычев говорил:
— В городе есть и наши люди. Но какие-то они измыленные, худосочные, вздрагивают при каждом стуке. «Амба», значит. А верховодит там Веньчиков — бывший помощник вашего покойного батюшки. Сказывал мне Каретин — наш человек, что когда настала власть белых, написал он будто бы донос на Ивана Михайловича и вскорости занял его место.
Крапивницкий свел брови.
— Где он сейчас?
— Опять по лесному делу робит. Ну так вот эта самая «Амба» больше суесловием занимается, а коснись дела, все на попятки. Одним словом — болотные светляки. И то прошлой зимою чуял, что из Челябы приезжала одна барыня. Как же ее фамилия? Дай бог память... — Лукьян потер лоб. — Вспомнил. Паруцкая.
Крапивницкий живо повернул голову к Сычеву.
— Ну и что?
— Гостила у нас в Косотурье денька два у Каретина. Говорила, что все иностранные государства походом на советы собираются. Советской власти скоро конец.
Паруцкая... Крапивницкий хорошо помнит эту пышную блондинку — не раз встречал ее у Строчинских. Знал и мужа Паруцкой — сотрудника американской миссии при Колчаке Мак-Кормика. «Возможно, в Челябинске есть тайная организация и павловская «Амба» — ее филиал? А с Веньчиковым поговорю особо», — подумал Крапивницкий и повернулся к Сычеву.
— Вот что, Лукьян Федотович. Как приедем в город, найди Веньчикова и пригласи ко мне. Я буду ждать на опушке бора возле больницы. Мою фамилию не говори. Скажешь, что желает встретиться с вами нужный человек, и все. Если спросит, кто такой, скажи — от Землина.
— Ладно.
Оставив лошадь у знакомого горожанина, Сычев с Крапивницкий разошлись в разные стороны. Лукьян направился на «толчок» купить кое-что и послушать «добрых людей». Его спутник зашагал на окраину, где было лесничество, обошел кругом отцовский дом, посмотрел на окна и, заметив в одном из них женщину с ребенком, углубился в сад. Разыскал старую заброшенную скамейку под густыми кленами и опустился на нее. Но вскоре он, тяжело вздохнув, поднялся и зашагал к выходу. Пересек улицу и направился на кладбище. Постоял перед могилами отца и матери, поправил небольшой венок из искусственных цветов и, стиснув до боли зубы, поспешно вышел с кладбища.
В тот день встретился еще раз с Лукьяном, который передал ему, что Веньчиков будет в указанном месте на закате солнца.
Ждать пришлось недолго. Прохаживаясь возле опушки бора, Крапивницкий еще издали заметил тощую фигуру Веньчикова в потертом мундире лесного ведомства, в полинявшей фуражке, но без кокарды. Узнать в бородатом мужике Крапивницкого он не мог. В прошлом он встречался с ним раза два, когда тот был еще реалистом.
— Вы от Лукьяна Федотовича? — слегка приподняв форменную фуражку над лысой головой, спросил он.
— Да.
— Чем могу служить?
— Расскажите подробно о делах «Амбы».
— Какой «Амбы»? Я ничего не знаю. Собственно, кто вы такой и что вам от меня нужно?
— Я от Землина.
— А-а. Ну теперь понятно. Скажите, где он сейчас? Велика ли его армия?
Крапивницкий со слов Лукьяна слышал об этом бандите. Дезертир из Красной Армии, Землин сколотил шайку подобных себе и бесчинствовал в селах и станицах Зауралья.
— Сейчас Землин в степях Тургая. Но скоро должен появиться здесь. Численность его людей держится в секрете, — ответил сухо Крапивницкий. — Как у вас дела? Кто руководит «Амбой»? — спросил он в свою очередь.
Веньчиков пожал плечами, снял пенсне, не спеша протер стекла и, аккуратно сложив вчетверо носовой платок, поднял мутные глаза на собеседника.
— Как сказать... — развел он руками. — Дела идут ни шатко ни валко. В начале марта наша организация потерпела большой урон: чека напала на след и выхватила наиболее активных членов нашей организации.
— А вы как остались?
Веньчиков вновь пожал плечами:
— По воле провидения.
— Точнее.
— Послушайте, я не обязан отчитываться перед каждым встречным, — запетушился он.
— Да? — Крапивницкий шагнул вплотную к Веньчикову. — Я вас спрашиваю последний раз: как вы остались на свободе после разгрома «Амбы»? Отвечайте! Ну! — Крапивницкий схватил Веньчикова за грудь и энергично потряс его. — Иуда! За сколько сребреников ты продал в девятнадцатом году моего отца? Что молчишь, подлая тварь?
— Вы... Крапивницкий? — пролепетал он едва. Дрожавшие колени непроизвольно согнулись, и Веньчиков опустился на землю. — Алексей Крапивницкий, — повторил он как бы про себя и в смертельном страхе посмотрел по сторонам в надежде на помощь.
Но бор был молчалив и мрачен.
Хлопнул выстрел. Не оглядываясь, Крапивницкий направился к поджидавшему его Лукьяну.
В Косотурье приехали ночью. Крапивницкий, не раздеваясь, повалился на кровать. Разбудила его Феврония:
— Вставайте, у меня самовар готов, — сказала она ласково и слегка потрогала гостя за плечо.
Крапивницкий поднялся на ноги.
— Прошу прощения, Феврония Лукьяновна, что вчера лег не раздеваясь.
— Притомились за дорогу?
— Да, устал, да и впечатлений было много. — Крапивницкий свел брови.
Плескаясь из чугунного рукомойника, он услышал голос Лукьяна из соседней комнаты:
— Ему хлопнуть человека из леворвера — бара-бир — пустяки. Это настоящий командир, не чета тем, что из «Амбы». Характер твердый.
«С кем это он там разболтался? — подумал недовольно Крапивницкий и вошел в комнату.
— Как спалось? — спросил Сычев.
— Хорошо, — сухо ответил Крапивницкий и остановил взгляд на приятеле Лукьяна.
— Это мой дружок, бывший волостной писарь Каретин, — усмехнувшись, представил его Лукьян Крапивниц-кому.
Каретин поднялся со скамьи и, склонив голову набок, с собачьей преданностью посмотрел на Крапивницкого.
— Прослышаны мы о вас как о храбром командире, грудью защищавшем от внешних и внутренних врагов матушку Россию, — произнес он витиевато.
«Похоже, большой плут и мошенник», — подвигая свой стул поближе к Февронии, подумал Алексей и повернулся к Каретину: — Садитесь.
— Премного благодарен, ваше высокоблагородие.
Крапивницкий нахмурился:
— Учтите — благородий сейчас нет. Чинопочитание здесь неуместно.
— Справедливо. Теперь все товаришши, — заметил Лукьян. — Ты товарищ, я товарищ, — продолжал он, обращаясь к Каретину. — А вот Алексею Ивановичу даже язык не поворачивается сказать, что он нам товарищ.
— Ничего. Называйте по имени, — принимая от Февронии стакан, сказал Крапивницкий. — Есть поговорка: видать попа в рогоже, — добавил он.
— Правильно, — поддакнул Каретин. — Знать птицу по полету, а молодца — по речам.
Лукьян кивнул дочери и показал глазами на буфет. Феврония достала графин с самогоном и оставила мужчин одних. Ушла в горенку, взялась за пяльцы. Не работалось. Задумалась. То, что было у ней с Обласовым, казалось светлым облачком, безвозвратно уплывшим вдаль. И когда вошел Крапивницкий и привлек ее к себе, Феврония не сопротивлялась. Сильная, здоровая женщина, она соскучилась по мужской ласке. Слегка отстранив Крапивницкого, с затуманенными глазами, неверной походкой подошла к дверям и повернула ключ.
