Анна была рада материной помощи, а то где взять время на все эти свадебные приготовления. Думала, станет ветеринаром, свободного времени будет побольше. Где там! Ни днем, ни ночью от людей отбоя нет: и на фермах скота уйма, и у сельчан тоже в каждом дворе не корова, так овцы, свиньи. Вечерами и то покоя нет: болезнь, ведь она время не выбирает.
Мать видит, какая беспокойная теперь стала у Анны работа, но ей нравится, что дочь зовут уже не просто Анной, а Анной Николаевной, как учительницу. Был бы зятек путный, все было бы хорошо. Старый все ворчит, и других слов у него для Саньки нет, кроме того, что он-де выпивоха. Но Анна-то, видно, лучше знает, она на слова отца только смеется: «Он, может, и выпил-то три раза в году и все три раза на глаза тебе попался…» Все же сказать надо дочери, чтобы, не мешкая, сразу же забирала в руки муженька. Если мужиков держать в узде, им же самим от этого лучше. Особенно испортились мужики после войны. Разве раньше столько пили! А теперь хорошо жить начали, вот и пьют. Праздник какой, свадьба — почему не выпить! Но если бы только по праздникам пили…
Ну, на свадьбе-то и сам бог велел пить да веселиться. И уже бродит в двадцативедерной бочке корчама, заправленная пудом меда, да еще и каждый день по килограмму меду в ту бочку добавляется. Мед свой, на нем экономить не приходится… А пароду на свадьбе будет много, и всем надо поднести, да и не раз, не два. Правда, и то сказать: больше трех стаканов корчамы редко кто выпивает, если не хочет под стол сползти. Но напоить-то все равно надо досыта, чтобы потом добрый разговор шел по селу да чтобы вспоминалась свадьба не неделю, не месяц, а пять лет! Чтобы каждый сказал: лучшей корчамы, чем у тети Кэтэрнэ, нет во всех Сявалкасах! А для родни зятя, для почетных стариков она сварит крепкое пиво. Тоже больше пяти стаканов вряд ли кто выпьет, по голова болеть с похмелья не будет. Уж она-то знает, как сварить такое пиво!..
Помогают Анне готовиться к свадьбе и подружки. Матери и сестре Саньки куплены в подарок по платью, и Анна с подругами по вечерам сидят в общежитии доярок и вышивают шелковыми нитками подолы, карманы, вороты. Вышивают и заодно в шутку репетируют свадебные песни:
Ах, батюшка, батюшка,
У ворот снегу нанесло.
Если не грести лопатой
Да не мести метелкой —
Он и летом не сойдет
Ах, батюшка, батюшка,
Если бы этим летом
Я не вышла замуж —
Мне бы и вовсе замужем не быть…
Песня давняя, старинная, но поют ее девушки охотно, увлеченно. Как знать, может, каждая из них в это время думает о своем суженом, о том дне, когда ей — рано или поздно — придется прощаться со своим батюшкой и со своей матушкой.
Ах, матушка, матушка,
Станешь белье щелочить,
По локти вымажешься золой.
Станешь белье полоскать.
По пояс обольешься водой.
Ах, матушка, матушка,
Постираешь ты белье
Да воротишься домой,
А оглянешься вокруг —
Помощницы уже нет.
Лизук дожидается, когда смолкнут подруги, и уже одна закапчивает:
Помощницы уже нет,
Не дождешься ты ее.
Песня и нравится и не правится Анне. Уж больно печальная, будто ее силой замуж выдают.
Она садится поближе к огню и начинает вышивать рубашку для Саньки. Узоры нарисовала Лена: на вороте жениха будет цвести сирень.
— А сколько будет живой сирени на свадьбе! — мечтательно говорит Лена.
— А черемухи! — поддерживает ее Лизук. — С Цивиля возом привезем… В чудное время выходишь, Анна.
— В счастливое время! — поправляет ее Лена.
Да, конечно, и сирени, и черемухи будет много — ко времени свадьбы они как раз зацветут. Но при мысли о свадьбе Анне делается и радостно и тревожно. Да и как еще удастся отца уломать. Он-то не слепой, видит всю эту предсвадебную суету и молчит, будто это его вовсе и не касается. Теперь и сюда, в общежитие доярок, стал реже заходить…
Неспокойно на сердце у Анны. А подруги — им что! — подруги нынче словно нарочно распелись.
Есть у нас сестрица Аннушка,
Есть и зятюшка Санюшенька.
За него сестрицу мы не выдадим,
А захочет взять — не запретим.
О двенадцати витках браслет,
Оборвалась нить, и он рассыпался.
Ах, сестра-сестрица Аннушка,
Срок пришел для расставанья…
Легкий на помине заходит отец Анны.
— Кого хороните?
— А мы можем и веселую, дядя Мигулай, — отвечает бойкая Лизук. — Хотите споем?
— Да нет уж, как-нибудь в другой раз…
Не до песен сейчас деду Мигулаю. Разве он не видит, чем заняты девушки, не видит, кому вышивает рубашку Анна?! Будто за этим только и приходил, он свертывает цигарку, прикуривает от уголька из печки и, постукивая своей палкой, выходит из комнаты.
Не до песен деду Мигулаю. Какие уж там песни!.. Будь прежние времена, когда без родительского согласия нельзя было не то что замуж выходить, но и шагу ступить, — разве бы он отдал Анну за этого пустопляса Саньку. Нет, не видеть бы Саньке мигулаевской дочери как своих ушей. И будь его отцовская воля, в зятья выбрал бы Мигулай Володю. Вот уж парень так парень. И веселый, Саньке не уступит, и работник золотой — где до него Саньке! Санька — маменькин сынок, избалован. И не только матерью, а и девками избалован… Все так. А только если Анна выбрала этого шелапута, не будешь же поперек дороги становиться, не прежние времена. Нынче так: кого дочь сама выбрала — будь хоть чучело, все равно надо звать зятем… А еще и так сказать: у кого что на роду написано, того, говорят, не миновать…
Будто могучий орел вселился в Трофима Матвеевича и несет-несет его на своих богатырских крыльях.
Все шло у председателя колхоза «Сявал» как пописаному, все радовало его глаз и сердце.
Тракторы работают и днем и ночью, и еще ни один ни разу не поломался — как тут не радоваться! Еще педеля такой работы — и с севом будет кончено… Даже то, что он не сдержал слова, которое дал Владимиру Сергеевичу, не сдал лошадей, и то в конечном счете обернулось лучшей стороной: лошади пригодились на том же севе. А еще и то хорошо, что в колхозе работают два заводских трактора — разве что один председатель колхоза может оценить такую помощь в горячее весеннее время. Только договорился ли Кадышев о цене за работу, а то директор там такой жила, что может ободрать как липку… А нет бы поработать им вообще бесплатно, в порядке шефской помощи селу! Куда там! Разжирел народ, зажрался. Приходят в магазин, и первый вопрос: не черствый ли хлеб? Подавай им, видишь ли, мягкий, прямо из пекарни. Не знают, как достается этот хлеб, забыли, в какой цене он был в войну…
Радует председателя и то, как газеты хором шумят о «новом почине» колхоза «Сявал». Вчера, говорят (жалко, самого не было!), приезжали два корреспондента, везде ходили, спрашивали, снимали трактористов в поле. И, значит, скоро появится большой материал в республиканских газетах… Хорошая это штука газета. Написали про тебя — тысячи людей читают. И сколько уже раз мелькнул на газетных полосах «Сявал»!.. Да нет, не то: «Сявал» уже не мелькает — он не сходит с газетных страниц. Хорошая штука газета!..
Вышел Трофим Матвеевич в поле, и понесли его орлиные крылья из одного конца в другой. Он с присущей ему придирчивостью оглядывал обработанные, а местами уже и засеянные участки, проверял качество, искал огрехи. Он заходил на поле и, чувствуя, как ноги тонут в мягкой рыхлой земле, светлел лицом, улыбался: на славу поработали ребята. Молодцы!.. Но когда в одном месте он увидел горсть рассыпанного, должно быть при заправке сеялок, овса, то так распек тракториста Гришку, что тот долго, наверное, будет помнить. Заодно досталось и подвернувшемуся под горячую руку новому бригадиру Федору Васильевичу: ходит тут, ловит ворон, а под ноги не глядит.
— Бывает ли Кадышев в иоле?
— Днюет и ночует, — ответил Федор Васильевич.
«Ну, конечно, кукушка хвалит петуха… а небось торчит этот Кадышев на своем Вил Зэре, никому не нужные опыты проводит…»
И на обратной дороге в Сявалкасы Трофим Матвеевич решил завернуть на Вил Зэр.
Там работали — это еще издали было видно — два трактора. Ну, хорошо, один «С-80», кадышевский, а что там делает «Беларусь»?.. Видно, уж совсем совесть потерял этот Кадышев, смотри-ка, вспахал все поле, а теперь сеет. Ведь не было такого уговора, чтобы обязательно всё… И опять — говорил же ему — не своим делом занимается: сам сел за руль трактора, а Федор вон ходит в сторонке, заложив руки за спину, как какой начальник. Не самому надо работать, товарищ Кадышев, а других заставить потеть, того же лодыря Федора… А на «Беларусе» каткует Володя. И тоже не свою работу работает, надо немедленно же перебросить его на культивацию. Стелется парень перед Кадышевым, даже про кукурузу свою забыл…
