— Я — ничего… Скоро в строй. А вот как же ты, Петя… Как ты пошел на поводу у этого неустойчивого человека, у товарища Григорьева который. Уж от тебя-то я этого, прости меня, совсем не ожидал.
Петька что-то забурчал неразборчиво насчет того, что, ежли что, он может и заявление подать.
Дорошин вдруг побагровел и сказал натужно:
— Ладно, выйду — разговор с тобой на эту тему продолжим. Ищи место, только не в системе комбината.
Тут уж Сашке пришлось выступать на защиту хуторянина, который настолько растерялся, что встал и начал картуз искать. Забыл, что без него пришел.
— Павел Никифорович, — сказал Сашка, — дело не в измене нашей… Просто Володька решение интересное предложил. Вы только гляньте… — И тут же была выхвачена из-под руки папка и Сашка, скрипнув стулом, подсел к самому дивану и начал раскладывать бумаги: — Вот глядите… Это расчеты по разрезу. В архиве сохранились данные бурения пятидесятых годов. Весь комплект. Мы пробурили вот здесь, в третьем квадрате… Выход близкий, и отличная руда. Слой, правда, мелковат. И я подумал, вашу бы здесь интуицию… опыт. Мы ведь когда без идеи — как слепые. У Володьки хватка, а идей нет.
Кривил душой безбожно Сашка. Понимал, что иначе хуторянин уйдет — и вся история. Обижен он. И никто его не остановит, потому что уж дожидаться выхода Дорошина на работу после этих слов Ряднов не будет. А шеф, видно, и сам пожалел о сказанных словах и хоть слушал Сашку внимательно, пытаясь определить существо, а с хуторянина глаза не сводил. Каждое движение Петьки фиксировал, готовый в случае всякого нежелательного поворота вмешаться. Зато на хуторянина больно было смотреть. Стоял он около стула своего, и в лице его была тоска, и взгляд выдавал напряженную внутреннюю борьбу, которая в эти минуты шла в нем. Поступить ли согласно характеру и привычкам — или же сделать вид, что ничего не произошло. В первом случае оставалась за бортом работа и все привычное за много лет, а во втором — оскорбленное самолюбие, которое все равно теперь не даст ему покоя. И Ряднов решился. Он молча повернулся и пошел к двери. А Дорошин, вдруг отстранив Сашку, крикнул:
Петька! Ты куда, чертов сын… Остановись, тебе говорю! Ишь ты, взыграл, как молодой жеребчик. Слова ему сказать нельзя.
Ряднов остановился. Лицо его было непроницаемым, будто он говорил собеседнику: ну-ка, послушаю… что ты там еще скажешь? Упрямство хуторянина знал хорошо не только Сашка, но и Дорошин, и теперь он, дождавшись, пока Петька сел на свое место, сказал:
— Ладно, прости… Я ведь тоже, живой человек. И старый ко всему. А вы меня своими штучками-дрючками в гроб толкаете… Черт меня с вами связал.
Стало полегче. Лицо у Петьки разгладилось: хоть скулы играть перестали, и то благо. Ну, теперь уж шеф кричать не будет. Поостережется.
Сашка подсунул шефу рокотовские расчеты. Тот глянул раз, другой. Почесал переносицу, потянулся за карандашом. Вынул откуда-то из-за спины потрепанный блокнотишко, поискал чистый листок. Начал набрасывать цифры. Вывел ответ и брови поднял. Начал заново. Теперь уже Сашка мог распрямиться. Дорошин «завелся». Надо дать ему время обмыслить кое-что.
— Ну, мы пойдем, Павел Никифорович? — спросил он негромко.
Дорошин оторвался на секунду от бумаг:
— Может, поедим вместе, а?
— Да нет, на работу надо.
— Глядите… Только бумажонки эти ваши оставь… Погляжу. Любопытства ради. Все ж держу вас на директорских зарплатах.
Он едва кивнул им на прощанье, снова углубившись в расчеты.
На улице Сашка толкнул Ряднова в спину:
— Опять тебя спасать пришлось. Вот уж мне заботушка.
Ряднов оглянулся:
— Ладно… Будто я тебя не спасал?
— Зайдем к товарищу Рокотову, — предложил Григорьев. — Что-то за последние дни его невозможно увидеть.
— Нужен ты ему был, — загадочно сказал Ряднов.
— Так идем или нет?
— Нет, я на работу.
Они распрощались на площади, и Григорьев двинулся к зданию райкома, над которым ветер медленно и неуклюже разворачивал выгоревшее полотнище флага.
Рокотова Сашка застал на месте. Секретарша, уже привыкшая видеть Григорьева у секретаря райкома, пропустила его в кабинет без всяких препон. Обменялись рукопожатием.
— Живешь как? — спросил Сашка, разглядывая лицо Рокотова, обветренное и загорелое.
— Нормально. Вот скоро к тебе опять в мыслительную приду. Возьмешь?
— Куда уж там? Теперь ты к нам и не заглянешь. Шеф в строй стал. Пока дома, а вообще уже готов к выходу на работу. Во всяком случае, ругается по-прежнему. Вот и хуторянину нынче досталось.
— Да, мужик он резкий, — думая о своем, согласился Рокотов.
— Ну, ты теперь спокойный, я вижу… От дела отошел. Правильно, так оно легче, — Сашка начинал обычную игру в полунамеки, пытаясь решить, стоит или не стоит заводить прямой разговор?
Рокотов нагнулся над столом, вынул из нижнего ящика стопку бумаг. Протянул Сашке. Тот глянул и вопросительно поднял глаза на Рокотова.
— Что это такое?
— Расчеты на будущую пятилетку… И по богатой руде, и по кварцитам. С учетом мощностей двух ГОКов и продукции по шахте и руднику.
— Ну и что? От задания на пятилетку ты никуда не уйдешь.
— А ты глянь по руднику… Там задание на вскрышные работы.
Теперь Григорьев стал кое-что понимать:
— Перемычка между Журавлевским и Романовским карьером? Вскрыша?
— Точно…
— А там промышленный слой руды… Это еще пятилетка.
— Вот именно. А там будет заложена новая шахта. И это — перспектива на восьмидесятые годы.
— Ч-черт, как же это я не додумался? — Сашка с силой стукнул кулаком по столу, — Ведь я пересмотрел все возможности. Даже по руднику копался. Все документы, все ориентировки в плановом отделе — только на новый карьер. А по руднику — ничего. Постой, значит, ты хочешь начать вскрышные работы по перемычке в этом году? И за счет средств по жилью для переселенных? Так я тебя понимаю? Слушай, ты играешь против себя. Ведь все эти средства пошли бы на развитие города… Новые улицы, бытовка? А?
Рокотов махнул рукой:
— Зато два села будут целы. А деньги на строительство найдем потом, И на бытовки. И людей с места дергать не будем. И чернозем у Насонова на полях будет, а не в отвалах. Сколько его у нас там, около карьера? Миллионов восемь кубометров?
— Как бы не больше. Миллионов десять. Считай, складывали с пятьдесят шестого.
— Голову снимать за такие штуки надо… Около десяти миллионов кубометров богатства.
— Вот и сними голову Дорошину… Он же складировать приказал.
— У него выхода не было. Прав он был. Тогда сил не хватало, чтоб до руды добраться, не то чтоб рекультивацию земель начинать.
Ай да Рокотов. Вот теперь для Сашки все было ясно. Ах, ты же хитрец. Это он пробовал характер Григорьева. Да теперь дураку ясно, что надо драться за Кореневский вариант. Драться по-настоящему. И Дорошин это поймет. Он умница. Эх ты ж, черт, вот подсказать бы Володьке, чтоб старику все дело из рук в руки передал… Славой тут делиться им не к чему. Володька теперь в другой сфере. А старик сейчас, если его «завести» как надо, — он горы своротит. Организатора такого поискать.
Надо бы хуторянина позвать. Сидит небось мучается. По ступенькам идет от реплики к реплике в сегодняшнем разговоре с шефом. Душу кровью обливает.
— Ну-ка, дай я Петьке позвоню… Не возражаешь, если сюда его вызову? — Сашка встал, прошел к телефону на тумбочке у стола.
— Звони… Только, может быть, он уже все для себя определил? Может, он от нашего дела отойти надумал?
— Надоели вы мне оба… А он на тебя такое говорит. И тоже называет это дело нашим. — Сашка представлял, какая физиономия будет у хуторянина, когда он узнает о том, какой выход придумал Рокотов. Он же тоже с рудника пришел в свое время, а про перемычку и не подумал.
— Звони! — твердо сказал Рокотов.
Ряднов пришел быстро. Сел в мягкое кресло у стола, поискал куда положить фуражку. Не нашел, зачем-то отряхнул ее, словно она могла испачкать полированный стол, и положил ее перед собой.
— Слушай… ты знаешь, что придумал Володька?
И начал Григорьев очень популярно рассказывать Ряднову про перемычку, про то, что руда оттуда удовлетворит все нужды комбината по годам до восьмидесятого, а за это время войдет в строй Кореневский карьер, а потом новая шахта. И все будет как надо.
Ряднов слушал, не перебивая, и по его глазам Рокотов видел, что идея ему нравится, и от этого ему было особенно приятно, потому что именно Ряднов служил в их коллективе тем Фомой неверующим, который и роль-то себе выбрал всеобщего отрицающего и подвергающего любой замысел сомнению, но уж если удавалось доказать полезность мысли ему, то уж, значит, идея была без всяких изъянов и ее смело можно было выдвигать на любой уровень. А еще было приятно оттого, что за дни, когда не видел он ребят, почти привык он к мысли, что снова остался один и теперь надо начинать все сначала, потому что один, как известно, в поле не воин. И хоть поддержка от ребят была не на том уровне, где это нужно было, однако теперь он мог смело сослаться на мнение двух опытных инженеров — и это было уже кое-что.
