Тимофеич. Конечно, уж если садиться, то на одну постельку, под одними свечками. Мил не мил, а венчаться иди.
Людмила бросается прочь, убегает.
Барашкин. Убегаешь? Страховку получила у любовника на подушках? (Свистит.) Тю-тю!
В доме Маши.
Вбегает Людмила.
Людмила. Кто дома? Адам Петрович, вы здесь?
Входит Евдокия.
Евдокия, Адам Петрович еще не приходил?
Евдокия. Обед перепрел… Жду.
Людмила. Значит, сейчас придет. Студень варила?
Евдокия. Стоит. Покормить?
Людмила. Он обожает студень с хреном. Значит, скоро придет… Мать, пойди к соседям ворожить.
Евдокия. Какая теперь ворожба! Утро, народ в поле выходит.
Людмила. Утро… в поле… Огни горят, шатры поставлены, кухарки котлами звенят… Ничего не понимаю! Что же вы стоите, Евдокия? Я не хочу студня с хреном. Я хочу верхом в поле — картошку печь. Уйдите из дома на полчаса.
Евдокия. Чего ты меня гонишь? Кому я здесь мешала? (Обиделась, уходит.)
Людмила. Я его все равно здесь убью, на пороге… в лицо… Эта старая растрепа кашляет… Слушайте, Евдокия!
Евдокия входит.
Пойдите, пожалуйста, в кооперацию и купите там…
Евдокия. Кооперация в этот час закрылась.
Людмила. Ну возьмите эти деньги себе… Возьмите! Понимаете, мне надо, чтобы вы пошли. У меня секретное свидание. Я буду переодеваться.
Евдокия. Свет горит, окна раскрыты. Я вот и раму для воздуха открыла.
Людмила. Я потушу свет и буду все равно…
(Всучила деньги.)
Евдокия. Бешеные, капризные… У Кисетовых дрожжей занять? Сейчас приоденусь. (Уходит.)
Людмила. Потушу свет… Без света стрелять на пороге, по кашлю, в белое пятно с трех шагов… (Прислушалась.) Входит? Он входит?.. (Убежала к себе, вернулась с револьвером, потушила электричество.)
Голос Евдокии. Ай уже переодеваешься?
Людмила включила свет.
То-то. А то уж больно скоро.
Людмила. За твою… (Смотрит в упор кому-то и шепчет.) За то, что я… (Происходит то же. И вдруг.) Галлюцинация? Никто не приходил? Галлюцинирую?.. Надо закурить. (Пошла к себе, вернулась с папиросой и, не закуривши, берет со стола конверт, вскрывает. На пол из конверта что-то выпало. Читает и роняет из рук бумагу.) Тетя Авдотья, не уходите, не надо… Скорее! Не надо… Скорее!
Входит Евдокия.
Евдокия. Да что ты! Прямо безумная стала.
Людмила (подняла с пола кандидатскую карточку). Вот его кандидатская карточка. Видите?
Евдокия. Вижу. Билет.
Людмила. Отец бежал… (Пауза. Упали из рук карточка и папироса). Жмут башмаки? Качаешься? Жмет сердце? Жмет горло?.. Что же ты не кричишь, Евдокия? Он с тобой жил? Что же нам с тобой отворачиваться от собственной… Не лги передо мной, не отворачивайся! Ты в поездах просила хлеба с Машкой, ты была красивой, тонкой женщиной, тебя присмотрели… Зачем? Умоляю, скажи мне, зачем он сюда приехал? Может быть, этот добрый человек когда-нибудь сказал тебе, почему он такой добрый? Может, он сказал тебе, кто он такой? Бывший поп? Фабрикант? Князь?.. Пойми меня, Евдокия: у твоей дочери есть биография, у меня этого нет. У меня нет родственников. У меня был один отец, я его пяти лет увидала. У меня нет биографии!
Евдокия. Прости меня, Людушка… Не жил со мною он, баловался иногда спьяна… Прости, я за кусок хлеба… я вечно вам благодарна… Прости! Больше не умею тебе сказать.
Людмила. Баловался?.. И со мной, значит, только по-другому, баловался… Это же правда, что я его ввела в партию. И не я, а Машка помешала ему баловаться, потому что Маша не позволит баловаться ни в каком смысле. Да-да, ее… Мать, беги за ней, что хочешь скажи ей, солги… нет, проси у нее прощения, приведи насильно ее.
Евдокия уходит.
А где же я? Кто это сказал такую глубокую и беспощадную формулу о партийных ошибках? Кто-то большой человек сказал, что одна ошибка — это сшибка, и две ошибки — это тоже ошибка, но три ошибки — это уже линия. Какая же у меня линия? Невыносимые слова Кременского были невыносимой правдой… Милый, скорее что-нибудь… (Кричит.) Я не резонирую! Этот прекрасный организм с мускулами, счастьем и душой не резонирует. Меня не воспринимает эхо, меня не слышит Николай… Это же мой Николай! А воры слышат, воры свистят…
Резкий сигнал автомобиля на улице.
(Очнулась.) Он к нам приехал?.. Массовый выход в поле… а я? Я агроном. Он скажет: «У агронома сбежал папа, ничтожнейший прохвост, и агроном распустил слюни». Покурить охота… Закурить и сделать правильные выводы. (Подняла папиросу, закурила). Это чепуха, что меня будут судить… Исключат? Наверно… Ах, не об этом надо думать! Надо сделать правильные выводы. Сейчас явится ко мне Маша. Я ее уважала, но свысока, через плечо, а Коля ее уважает прямо. Узнай, пойми, скажи, что это значит?.. Почему свысока и почему прямо? Надо сделать правильные выводы.
Стук в окно. Окно открылось.
Я… Кто зовет меня?
Голос Тимофеича. Людмила Адамовна, выйдите еще раз ко мне… Я один здесь. Я, конечно, понимаю, Людмила Адамовна, но что же вы делаете со стариком?
Людмила (захлопнула окно, схватила револьвер). Маша, скорее!.. Николай!.. Я не знаю, что у меня в душе.
Опять открывается окно, опять голос Тимофеича.
Голос Тимофеича. Людмила Адамовна, выйдите, богом молю!
Людмила. Скорей кто-нибудь… (С револьвером отступает от окна до другой комнаты, кричит.) Маша! Коля! Друзья мои!.. Что я сделала!..
Выстрел. Людмила падает.
Голос Тимофеича. С нами пресвятая троица!..
Входит Маша.
Маша. Что-то дым какой нехороший… сладко… Сами позвали, а говорить не идут… Людмила Адамовна, я — вот она! Если надо, то давайте, а то нам в поле ехать пора. (Пошла к дверям.) Мама!.. (Отскочила). Мамочка дорогая, она ползает по полу в крови!.. Людочка, что это!.. Чего же я боюсь-то? Она живая лежит. (Идет.) Люда, кто тебя ударил? Куда же они тебя ударили? (Увидела револьвер.) Людмила, ты сама?.. Адам Петрович, где же вы есть?.. Наша Людочка навеки… У нее пальцы на руках дергаются… Навеки…
Звук сирены. Под окном останавливается автомобиль.
Входит Дудкин.
Дудкин. Где ты есть целый вечер? Говорят, на собрании. Поехал — кончили. А она вон где, сосульки считает… Ты плачешь? Почему? Скажи, почему, а то шлепну.
Маша. Молчи… Уходи…
Дудкин. Я ведь жалостливый, у меня сердце узкое — разревусь с тобой навзрыд, а сеять будет за нас товарищ Кременской.
Маша. Он приехал?
Дудкин. Хватилась, птица небесная! Все правление в поле вызвал. Заседание будет прямо в шатре. Вон как у нас!.. Да ты ж сама туда людей звала. Тебя ждут, ты у нас первый боец в полку. (Наблюдает.) Что у тебя, аппендицит? Скажи — вылечим.
Маша. Не гавкай же ты, не гавкай!
Дудкин. Машка, за тобой Кременской машину прислал. Серчает.
Маша. Надо же ему знать сейчас.
Дудкин (обнял). Эх, Мария Никаноровна, как это говорится: посади мужиков на тракторы, баб — на автомобили, а огольцов — на дирижабли… А ты плачешь, колхозная королева!
В полевом шатре в ту же ночь.
Кременской. Что там за возня! Из-за этого одного колхоза у меня лопается к черту весь план до утра. Меры тонкости исчерпаны. Если люди не поддаются внушению, на них воздействуют. Если воздействие встречает сопротивление, тогда логика требует силы репрессий. Адама Петровича я отдам под суд. Его заместителя сегодня возьму под стражу. С собой ли у меня дневник? (Нашел тетрадь.) «Ноябрь, первые дни…». «Осень, праздничные дни. Был в колхозе. Запомнить разговор с колхозником Кисетовым, проверить. Был середняком, дальновидный хозяин, предан». (Закрыл тетрадь.) Кисетова надо будет сажать на хозяйство колхоза вместо Тимофеича. В правлении будут наши молодые люди, один старик и непременно женщина… А председатель? Есть люди, рассчитанные и на настоящее и на будущее, надо очень серьезно подумать о них. А председателем поставим нашего бригадира Машку. И наконец…
