Людмила. Зато красиво.
Кременской. На глаз хорошо, а на вкус — плохо. Не понимаю, зачем ты их ваксишь. Губы и со стороны внешней рекламы и со стороны качества вполне кондиционные.
Людмила. А литературнее ты не можешь?
Кременской. Хорошо, я тебе буду читать стихи.
«Ах, мимозы, водовозы,
Туберозы, паровозы,
Розы, слезы и завхозы,
В голове телячьи грезы».
Людмила. Ты притворяешься грубым. А Пушкин?
Кременской. Пушкин из чернильницы создал поэзию, а у нас из чудес энтузиазма и ума создают… (На ухо.) Поняла?
«Большой конвейер громыхал».
Я и без вас знаю, что большой конвейер громыхает.
«Люблю тебя, Петра творенье,
Люблю твой строгий, стройный вид…»[82].
Эх, Людмила, если бы Пушкин написал о Днепрострое…
«На берегу пустынных волн
Стоял он, дум великих полн,
И вдаль глядел…»[83].
Людмила. Вот где вы раскрываетесь! Ты поэт?
Кременской. Я начальник политотдела.
Людмила. Ну, начальник политотдела, давайте выпьем за начальника политотдела!
Пьют, поцелуи.
Ты прелестный, парень, и сегодня ты в ударе.
Кременской. А почему мне не быть в ударе? Ко мне приехала любимая девушка…
Людмила. Жена, Николай.
Кременской. До сорока лет ты мне будешь девушка, после сорока — женой, а после шестидесяти — старой большевичкой. За старых большевиков!.. Стой, а вина мало… Жена, сходи возьми в распределителе бутылку кислого. Как?
Людмила. Когда сходи, то жена… Все вы… Ладно.
Кременской. Право, мне неудобно. Обыватели… городишко… сплетни… Ну их!
Людмила. Сидите, эксплуататоры в душе… (Надевает боты.)
Кременской. Весь вечер хочу спросить у тебя и забываю. Почему Маша из дому ушла? Мать побила?
Людмила. О Маше мы будем с тобой говорить безапелляционно. Твое особое внимание Маша понимает как любовь. Написала же она тебе хоть дурацкое, а все-таки письмо? А ты еще упрекал меня, зачем я скрывала от нее наши отношения! Пока она ничего не видела, мы жили с ней дружно. Она училась у меня. Да, Николай, Маша — дело моих рук. Теперь узнала — и возненавидела меня. А знаешь, как деревенские девки ревнуют — коромыслом.
Кременской. Подрались?
Людмила. Нет, она культивировалась. Она статейки научилась писать.
Кременской. Да.
Людмила. Какой-то косвенный донос на отца, подловатый намек, построенный на ерунде. Старухин в свою бытность что-то такое напутал с садом. Старухин свое получил. Дело кончено. Но сейчас мой отец председатель, так почему бы меня не ударить? Я тебе подробнее расскажу сегодня. Но финал… Она со мной разругалась. Это неприятно, тяжело… Знаешь, как деревенские девки ругаются?
Кременской. Да.
Людмила. Ушла к парню, который недавно женился, и там уже черт знает что произошло… Сошлась с ним. Он жену выгнал, потом он ее выгнал…
Кременской. Неужели ты мне лжешь, Людмила?.. Постой уходить, скажи — ты мне лжешь? А я думал, ты руководила Машей в этом деле.
Людмила. Николай, романтический тон не по тебе.
Кременской. Значит, лжешь… Иди, а потом будем говорить.
Людмила. Коля, не надо больше вина.
Кременской. Пожалуй, уже не надо вина. Мне грустно… Мне давно грустно за тебя, Людмила… Брось своего отца. Твой отец — клякса, которую надо стереть или вытравить. Мелкий и темный человек.
Людмила. Отца, который…
Кременской. Авраам, роди Исаака, Исаак, роди…[84]
Людмила. Пошлость!
Кременской. Отца, который проник в партию благодаря дочери, — тоже пошлость?
Людмила. Это не пошлость — это гадость.
Кременской. Исключительная даже. Его рекомендовали ребята, которые лучше знали тебя, чем его, а ты этого не понимала.
Людмила. Я буду спорить где угодно, но сейчас к чему ты оскорбляешь отца?
Кременской. Он — ну его к черту — оскорбляет твою биографию… Я не знаю, что с тобой делать. Ты запуталась, ты мне стала лгать, а мне ты… Мы статейку Маши пустили в газету. Это важнейший политический материал, а не ерунда.
Людмила. Пустили? Напечатали?
Кременской. А что же?..
Людмила. Кто же я тебе?.. Любимый друг? Почему же ты не подумал хотя бы позвонить мне, проверить?
Кременской. Подумал — и раздумал.
Людмила. Ей ты больше доверяешь?
Кременской. Да.
Людмила. С каких пор?
Кременской. Постепенно.
Людмила. Вот вы как умеете любить — с прищуренными глазами?
Кременской. Нет, с раскрытыми глазами.
Людмила. Николай, подожди… Это же раздор, разрыв… Милый, зачем?
Кременской. Как — зачем?
Людмила. Да?
Кременской. Да.
Людмила. Для уютных выходных, для веселых ночей, для… По-мужицки, сапогом в спину, когда стало неудобно?
Кременской. Если бы я по-свойски замял это дело с садом, если бы, кривя душой, поверил всей твоей лжи, а заодно придавил Машу — подумаешь, тля, смеет бороться с женой начальника! — если бы тебя, дорогая, устроил здесь, в район, при себе, а папашу — куда он метит, — вот тогда ты бы сказала: какая высокая любовь!.. Я плюю на такую любовь! А теперь я советую тебе, как старший товарищ: честно и твердо проверь своего отца и материал о нем передай мне. Слушай меня. Ты погибнешь с твоим отцом.
Людмила. Ты страшный человек, ты каменный, ты мертвый! (Уходит.)
Кременской. И вина нет, и пить не к чему.
Ночь весной, улица в колхозе.
Людмила выходит из повозки.
Людмила. Дальше я одна пойду… Куда же мне пойти? Сюда или туда? Выросла здесь, а будто не узнаю.
Появляются Тимофеич и Барашкин.
Тимофеич. А мы все караулили на краю с коих пор. Прослышали, что вы туда поехали, вот и караулим.
Людмила. Как — туда? Зачем прослышали? Кто вы такие?
Барашкин. Оставьте не узнавать.
Тимофеич. Не узнаете своих людей? Жалко, конечно… только я — Тимофеич, а это — Васька, племяш.
Людмила. Чего вам надо?
Тимофеич. Как же, Людмила Адамовна, чего нам надо? Это вопрос неподходящий. По нашему теперешнему делу много пословиц можно высказать, да забыл. Не до умственности, когда у комара портки печет. Вы, конечно, девица молодая, не такая, как мы, — понимаем… однако тихонько послушайте меня. Я раза в три больше вас землю топчу. Зря скандал вы затеяли с Машей. Вот что. Шукнуть следовало мне через вашего папу полслова, бред, вздох, а до времени и кокнуть бы можно ее… как говорится, рыбьим жиром попоить… Что поделаешь, Людмила Адамовна! Своя жизнь — сегодняшняя, я чужая — она вчерашняя.
Людмила. Чего вы хотите от меня?
Барашкин. Три тысячи брала — чего хотим, не спрашивала.
Тимофеич. Расписки целы. Не три, а шесть.
Барашкин. Я за прошлый год считаю.
Тимофеич. Через папу вашего сданы деньги в форме пожертвования на беспризорных детей. Формально. Три — за прошлый урожай с сада, три — вперед, под новый договор. Мы, конечно, неизвестны, — может, ваш папа поступил с вами не по-родительски и денег вам этих не отдал, а мы вам платили, Людмила Адамовна, за вашу визу под договорами, хотя второй договор по старой визе пошел.
Людмила молчит.
Будто даже вы и выдумали, чтоб была артель… Нет, вы уж подарите словом, Людмила Адамовна. Мы понимаем, скверно вам об этом говорить. Вы в намеке пустите конец, за какой хватиться. А мы хватимся и, может, вас вытащим… У вас деликатные дела с большим человеком, скажу по-мужицки — рука. Когда другой договор составляли, на то и уповали, смело шли. Теперь получилась статья в газете… Нет, думаю, не может же быть, чтобы человек сам себе яму рыл. Тут скрыт конец. Обнаружьте.
Барашкин. Чего же молчишь? Давай совет.
Тимофеич. Конечно, уж если садиться, то на одну постельку, под одними свечками. Мил не мил, а венчаться иди.
Людмила бросается прочь, убегает.
