Он достал свой желтый аптекарский пузырек и насыпал на ладошку горку табаку.
Мимо с лучковыми пилами проходили Аюп и Фатима Мингалеевы.
— Постой-ко, друг! — окликнул Кукаркин Аюпа.
Тот остановился.
— Ругать меня будешь, Аюп? Ушла твоя поперечная пила. Отдал в баню, дрова пилить.
— Ладно, отдал так. Мы ведь не работаем ей. Спасибо, Фетис Федорович учил работать лучком.
— Вот, а ты за старинку держался. Лень у тебя в мозгах была, Аюп.
— Пошто лень? Привычка был.
— А привычка рождает лень… Тоже на субботник вышел? Клуб строить будем.
— Надо ведь. Моя малайка кино бегает, каждый праздник деньги на билет даем.
Новинский клуб строился скоростным методом: как только Богданов и Шишигин положили первые бревенчатые венцы, внутри здания начали класть печи в тепляке, настилать полы, в столярной мастерской одновременно готовились переплеты окон, двери, резные наличники. Среди лесозаготовителей нашлись и плотники, и каменщики, и мастера на все руки. Народу было хоть отбавляй — пожалуй, не было ни одного трудоспособного, кто бы не пришел на стройку и не поработал.
Единственный, кто отказался пойти на стройку, это был Григорий Синько. Сколько его ни уговаривали, он только твердил свое: нет и нет. Фетис Федорович Березин встретил его на дороге, остановил запряженных в короб волов, подошел к возу:
— Чего везешь?
Синько был в хорошем настроении, веселый, раскрасневшийся. Чуть сдерживая улыбку, он сказал:
— Мясо.
— Какое же мясо? У тебя глина…
— А бачите, так зачем пытаете?
— Для чего глина?
— Печи в столовци треба перекладувать.
— А чего на субботники не ходишь? Смотри-ко, вся Новинка поднялась на стройку, а ты отлыниваешь… И что ты за человек? Ты не человек, а ихтиозавр.
— А що це таке, Хветис Хведорович?
— Животное допотопное, каких больше на свете не водится. Ты же позоришь весь наш коллектив. Ну, лентяй, это еще туда-сюда. А ты еще и попираешь священные чувства человека.
— Яки таки чувства?
— А такие. Зачем Паньку Торокину бросил? Пришла она ко мне в слезах. Она должна стать матерью. Ходил с девушкой, развлекался, а как набедокурил — дорожку к ней забыл. Теперь, говорят, с поварихой связался. День и ночь только и торчишь в столовой. Что тебе там ночами делать? Ну, чего ты молчишь да еще ухмыляешься? Что тебе весело?
— Ничего, так.
— Ох, Синько, Синько! И почему ты такой упрямый, своевольный? Никакого сладу с тобой нет.
Парень хлестнул по волам:
— Цоб, цоб!
Они медленно, враскачку, потянули воз. Фетис Федорович остался среди дороги.
— Придешь, что ли, на субботник-то?
— Ни. Не ждите!
У Березина в эти дни была уйма дел. Надо было везде успеть, во всем разобраться. Почему-то со всеми жалобами шли к нему. И дела к нему были всякие: и производственные, и бытовые. У кого что болит — идут к нему.
Фактически постройкой клуба руководил тоже Фетис Федорович. Все нити были у него в руках, все планы — в голове. Он знал, где у строителей «узкие места», чего не хватает, что потребуется сегодня, завтра, послезавтра. Еще не были возведены стены клуба, а Фетис Федорович думал уже о шторах, занавесках; через райком профсоюза леса и сплава хлопотал перед обкомом о пианино; нажимал на замполита Зырянова, чтобы тот заказал для клуба лозунги, картины, а от директора леспромхоза Черемных требовал ножную швейную машину для кружка кройки и шитья.
Вечерами на строительной площадке, где он работал со всеми: подносил кирпичи, вкатывал по слегам на срубы бревна, возил на лошади от лесопилки тес, — к нему то и дело подходили люди. Особенно не давала ему покоя жена мастера Чемерикина — тощая, как дранка, нервная и злая.
Как-то, когда Фетис Федорович только что сгрузил с подводы доски для подшивки потолков и укладывал на сани веревки, к нему подбежала жена мастера, схватила за руку.
— Айдате-ко, пойдемте-ко, посмотрите, что там делается!
— Что такое?
— Полюбуйтесь, что Чемерикин выделывает. Совсем от дому отбился, совсем меня иссушил, я ведь уже как спичка стала. Ни на одну минуточку отвернуться от него нельзя. Собрал вокруг себя девчат, сидит с ними, зубы скалит.
— Что тут такого? — удивился Березин.
— И ты туда же, старый хрыч? Потакаешь? Я вот расскажу твоей старухе, как ты с Панькой Торокиной один на один в конторе сидел. Это ведь отпетая девка, кто ее тут не знает.
— Ну, иди, иди. Не мешай работать. Мы светлое здание строим, а ты грязью его забрызгиваешь. Возьми-ка лучше себя в руки, голубушка… Ты на субботнике?
— Как раз, стану еще работать! Больно мне нужна ваша стройка. Сейчас Чемерикин по общежитиям отирается, потом его из клуба не вытащить.
— Тебя, кажется, Тамарой звать?
— Ну, Тамарой…
— Имя хорошее, а поведение никуда не годное… Садись-ка вот на сани. Поедем со мной за досками, дорогой покалякаем.
— О чем нам с тобой калякать?
— О житье-бытье. Поговорим, посоветуемся. Может быть, до чего-нибудь и договоримся. Потом я с Чемерикиным по душам потолкую, авось, и утрясем ваше семейное дело. Садись, садись, не бойся. Поможешь мне доски накладывать.
Чемерикина нехотя села на сани.
— На-ко, держи вожжи, правь, а я закурю. Беда, когда жена старше мужа. Ревности не оберешься.
Последнее воскресенье февраля на Новинке стало большим праздником. С клуба были сняты строительные леса. На новом здании на холме полыхал большой яркий флаг, а в голубоватых окнах, точно в зеркалах, купалось солнце. На улицах поселка появилось много гуляющих. Люди группами шли в клуб, осматривали его и возвращались обратно, потом долго стояли на углах, на перекрестках, у крылечек домов, с радостью поглядывая на нарядную постройку под алым полотнищем.
На главной улице, обычно тихой и пустынной, появились мотоциклы. Их нарастающий гул послышался со стороны Чаруса. Новинцы вначале подумали, что это идут на дальний север самолеты. Но вместо самолетов с лежневки мчались один за другим мотоциклисты, человек десять; впереди ехал парень в белом полушубке, в валенках, в военной шапке без звезды, а за ним — кто в чем. Ребятишки, катавшиеся с горки на лыжах, на санках, кинулись на улицу, закричали:
— Мотоцики-цики-цики!
Мотоциклисты подъехали к общежитию колхозников и остановились. Из соседних домов к ним выходили парни и девушки.
— Купили? — спрашивали и по-хозяйски оглядывали машины, ощупывали, интересуясь маркой, мощностью, ценой.
Вышла и Лиза Медникова. Обратилась к высокому парню в полушубке:
— Поздравляю, Коноплев! С покупкой!
— Спасибо, дорогая, спасибо! — Он вынул из кармана сверток, небольшой, продолговатый, и передал Медниковой. — Ваше поручение тоже выполнил.
— Спасибо! Вот вы и добились своего.
— Теперь можно и домой, в «Новую жизнь», — веселый и довольный, сказал парень.
— Мы еще поработаем, Владимир, и в лесу, и в новом клубе. Теперь и я запишусь к вам в драмкружок.
— А в Сотый квартал кто будет бегать? — подмигнул парень.
— Теперь не побегу. Ермаков решил переезжать на Новинку. Долго ли ему перевезти избушку из Сотого квартала.
— Хочешь, Лиза, прокатиться? Садись!
— А ты не уронишь меня?
— Ну, что ты! Я на такой машине всю войну ездил, а под конец по Берлину гарцевал… А это, — кивнул он на парней с покупками, — все мои ученики. Я их в колхозе в кружке ДОСААФ обучил.
Коноплев сел за руль, Лиза примостилась на багажник, остальные парни тоже посадили к себе девчат и помчались вдоль улицы вслед за Коноплевым, обгоняя пару пестрых волов, медленно двигавшихся с возом.
На воловьей упряжке тоже ехала парочка: Синько управлял быками, шел возле короба, накрытого рогожками, а Торокина стояла на запятках саней.
— Ты мне купи таку штуку, — сказал Григорий, показывая кнутовищем на мотоциклы.
— Зачем она тебе? — спросила Панька.
— Кататься буду.
— Еще упадешь, разобьешься.
— Ни, не разибьюсь, тилько купи.
— А если куплю, ты от меня никуда не уйдешь?
— Ни, ни, Панько! Купи, теперь у тебя карбованцив много. Ты дуже хорошо стала работать.
— Если ты меня, Гриша, будешь любить, Никуда не побежишь, то куплю тебе эту машину. Только ты, смотри, не обманывай, люби… Я ведь думала, ты совсем меня бросил.
— Ни, Панько, ни! То брехня, що я будто в столовци с поварихой знюхавси. Я ночами робив, тики никому не показывал, що зробив. Ты же бачила?
— Ну, ну, Гриша. Я же не сержусь.
Синько взмахнул кнутом и прикрикнул на волов:
— Н-но, быдло! Цоб!
Быки свернули с дороги и стали подниматься на холм к нарядному, как на картинке, клубу. С горки по обе стороны широкой деревянной лестницы катались на санках ребятишки. Они быстро приспособились к новой обстановке и были довольнешеньки: под горку съедут, а в горку поднимаются по лестнице, неся санки под мышкой.
