— Вы молодчина, Иванов. Надо! — Подмигнул я и вскинул автомат на бруствер. Немцы подошли к противоположному илистому берегу. Достать их можно теперь и из автомата. Но пробить толщу — они накатывались волнами — невозможно. Бугаев методично расстреливал их, в стороне то же делал Овчаренко. Петя разрядил последний диск, растерянно оглянулся, беспомощный и жалкий, не зная, что же ему делать дальше. А немцы, как грибы, вырастали из земли, им, казалось, не было счета. Выручала нас лежащая впереди заводь. Они вязли в ее болотистом берегу, брели по пояс в воде и, скошенные свинцовым градом, спотыкались, падали, образуя помост для бегущих вслед. Кремлев крикнул мне в самое ухо:
— Я смотаюсь в Васютники за патронами!
— Не сметь! Помогайте Бугаеву. Гранаты в ход...
Петю как будто подожгло, он рванулся к ящику с
гранатами. Веселые, задорные искорки блеснули в его голубовато-серых глазах. Ощущение своей ненужности как рукой сняло. Он верил в жизнь и не прятал головы. Ящик с гранатами быстро пустел. «Сволочи, не пройдете!» — кричал Петя. Не останови я его своевременно, мы остались бы без единой гранаты. Но он сделал свое дело. Группа немцев, скрытая от обстрела из пулеметов, уже карабкалась по отвесному берегу; выбросившись почти во весь рост из окопа, Петя накрыл ее гранатами.
Вода в речушке едва проглядывалась между трупами и шевелящимися телами раненых. Они образовали собой настил, по которому легко было пробраться на другую сторону. Немцы точно обезумели, бежали, карабкались, ползли вперед.
К нам в окопы прыгнули разведчики. Их помощь была кстати. Немцы откатились. Впереди чернело мертвое поле, полное таинственной тишины, вздохов и чьих-то стонов. Мы не заметили, как подкралась глубокая ночь. С ночью пришла и пьяная усталость. Я оглядел своих солдат, приказал всем укрыться в блиндаж, в окопах оставил разведчиков. Было слышно, как в ночи кто-то, ползая перед нашими траншеями по полю, глухо звал:
— Ганс... Ганс... Ганс...
Голос то утихал, то приближался.
— Ганс... Ганс...
Один из разведчиков хотел дать очередь из пулемета.
— Не сметь! — почти крикнул я. — Может, это ищут сына.
И опять тишина. И изредка рвал ее чужой голос:
— Ганс... Ганс...
В блиндаже я застал своих людей без света. Они разбрелись по углам, насупились в раздумье.
— Маскировка, товарищ старший лейтенант, — после долгой паузы неохотно пошутил Бугаев. И серьезно добавил: — Да и грязные и липкие. В глаза не особо хочется друг другу глядеть. Положили сегодня люду...
— Не то говорите, Бугаев, — улавливая его тоску, сказал я. — Не мы пришли к ним...
— Тогда чего же вы не разрешили пульнуть в Ганса?
— А вы бы разрешили?
— Я бы?.. Я бы тоже не разрешил.
Зажгли свет. Блиндаж показался медвежьей берлогой. Низкий, тесный, и люди в нем — пещерные жители, грязные и черные. Я благодарил судьбу, что все уцелели; правда, ни один не остался невредимым. Даже предусмотрительный Бугаев, укрытый во время боя в земле лучше всех, и тот был оглушен; полголовы осмалило ему бог весть чем.
— Всем привести себя в порядок, мыться и ужинать! — приказал я.
— Товарищ старший лейтенант, не до ужина!
— Неизвестно, чем встретит нас утро. Но мы должны встретить его умытыми, — ответил я. — Ну-ка, Петя, давай-ка полей.
Я сбросил гимнастерку, вышел на улицу.
Петя, морщась и едва передвигая уставшие ноги, но с веселым видом вынес ведро ледяной воды, я подставил голую спину. Охая и плескаясь, кричал: «Ну-ка, кто там. на очереди?» Подошли Бугаев, Овчаренко.
Вытираясь полотенцем, вдруг заметил, что Пете не по себе. Оторванный палец давал себя знать: парня знобило, и видно было, что он глушил в себе нестерпимую боль. Грязная повязка на руке набухла от крови. Я преднамеренно не замечал этого, но едва все привели себя в более или менее человеческий вид, почистились и помылись, сказал:
— Теперь всем ужинать. А вам, Кремлев, пора и честь знать — собираться к землячке... В медсанбат!
Петя притворился, что не понял меня, удивленно вскинул брови.
— Ты, парень, не хитри, — осадил его Бугаев. — Захотел, чтобы тебе руку отхватили? Смотри вон, как ее разнесло.
— Иванов уже позвонил, — ответил Петя. — Сейчас придут санитары. Помоют и забинтуют.
Только здесь я вспомнил об Иванове. Он один не выполнил моего распоряжения — мыться. Сидел сгорбленный, с надорванным воротником, не собирался к ужину. Смалил цигарку за цигаркой, глядел исподлобья.
-А вас, Иванов, мой приказ не касается? — спросил я.
— Этому бирюку не приказ, а оглоблю надо, чтоб он очухался, — сказал Бугаев. — Чуть зайца не дал, кабы не вы. Хотел в спину ему садануть, да подумал — леший с ним!
Черные задубелые пальцы Иванова жег докуренный до основания измусоленный окурок цигарки. На оголенной жилистой шее бился четко пульс. Чувствовалось Иванов полезет на рожон. Рука сжала в ладони дымящийся окурок и бросила под каблук ботинка.
— Петя, принесите ему мою новую гимнастерку. Пусть сменит эту рвань, — сказал я Кремлеву.
— Не задабривайте, старший лейтенант, не купите! Мне ваш приказ — не указ: может, я хочу, чтоб меня вот этаким неумытым клюкнуло.
Вокруг собрались бойцы.
— Идите умойтесь, приведите себя в порядок и потом объяснимся, — повторил я.
— Я свое сказал и отчепитесь.
— Ну ты, курский соловей! — угрожающе подступил Бугаев. — Бузу не поднимай.
Иванов с кулаками бросился на Бугаева. Но я встал между ними.
— Злы на себя, а недовольны всем миром?!
— Это почему я злой на себя? — он весь ощетинился, люто повернул ко мне мокрое, потное лицо.
— Да потому, что повел себя, как последний трус! Оставил товарищей и кинулся спасать свою шкуру.
— Это вы верно сказали, — Иванов вдруг обмяк. — Как последний трус! Вот поэтому и хочу, чтоб клюкнуло. Лишь одно не так, товарищ старший лейтенант. Не шкуру спасал, а увидел тучу живых немцев; по танкам бил, там ружье было и как-никак танк — железо, а тут-люди. Вот бельмы и скаканули на лоб от страху.
— Ну тогда мы с вами квиты, — улыбнулся я.
Непонимающе Иванов передернул плечами.
— У меня, брат, тоже поджилки затряслись, — ответил я, — когда танки увидел. С живым немцем встречался не раз, а вот с танками редко приходилось. Ну и хотел дать деру, да благо вы, Иванов, подвернулись.
Страшно, говорите, но что поделаешь. Надо, товарищ старший лейтенант! И удержался...
Иванов часто замигал, пряча навернувшуюся слезу.
— Вы не разыгрываете, товарищ старший лейтенант?
— Хорошенькое дельце! Публично признать, что у тебя заяц в коленях сидел, и еще разыгрывать других.
— Ну, спасибо вам, товарищ старший лейтенант.
— Это вам, а не мне спасибо. Завтра за подбитые танки вас представлю к Герою.
— Товарищ старший лейтенант, товарищ старший лейтенант... Если правда, то, конечно, спасибо, но не стоит. Обидно будет — главное это вот, чтоб Бугаев и вы верили, что я не гад...
— Ну хорошо, идите мойтесь.
Спустя час мы ужинали. Ели через силу. Один Кремлев, которому промыли и перебинтовали руку, храбрился, уминал за обе щеки. Я недоумевал: откуда у человека такая прыть? Но когда поднялись из-за стола и Петя, улучив минуту, шепнул: «Разрешите на часик наведаться в медсанбат», все понял. На сердце было тепло, но сказал строго:
— Не только на час, а вообще необходимо отправить вас в госпиталь.
— Да я не о том, товарищ старший лейтенант. Я обещал землячке сегодня быть.
— Сегодня нельзя, Петя. Неровен час, гляди, опять немцы подымут тарарам.
— Да и я чую это. Ну хорошо, хоть не разрешили,— вздохнул он облегченно. — А то если бы сам — обещал и не сдержал слова, уже не по-гусарски!
— Эх ты, гусар! — рассмеялся я и хлопнул Петю по плечу.
Подумал об Арине. Как она там? И вдруг — распахнулась дверь блиндажа, и на пороге Арина. Я даже прикусил язык, настолько это было неожиданно. В сопровождении двух солдат связи, которые не могли отказать ей в просьбе, она пробралась к нам. Шла от порога ко мне навстречу.
— Я не могла. Не могла...
Солдаты сидели, раскрыв рты. Все это было как во сне. Ворвись в блиндаж фрицы, брось они под ноги бомбу — это было бы правдой. И к этому все, и я в том числе, были бы готовы. Появление же красивой, улыбающейся и плачущей от радости девушки было хитро сплетенной выдумкой, слишком жестокой насмешкой над всеми нами и в то же время ощутимым, понятным и близким счастьем. Арина обхватила мою шею руками и поцеловала в губы. Минуту не отрывалась от моей груди. И только здесь с облегчением и я и все находившиеся в блиндаже поняли, что все это правда, все — невыдуманная жизнь.
— Вы замечательные герои. О вас все только и говорят, — поглядев с восхищением на меня и повернувшись к солдатам, сказала Арина. — А у нас все наоборот. Я, Варвара Александровна, Надя, наш начальник — все мы забрались в погреб. Мы слышали, как страшно гудела земля.
