— Полчаса побродил — и вот, — кивнул он на трофей, — слав но поохотился… Добро пожаловать, господа! — и тут он встретился взглядом с Заремой; поняв, что она отгадала его уловку, ничуть не смутился, продолжил: — Прекрасное место выбрали для отеля. Здесь и рыбу половить можно, и с ружьем побродить… Имеются и сад, и поле для игры в крикет… Вы, господа, попали в рай…
Потом перед вновь прибывшими предстал пай-мальчик с гитарой в руках, сыграл им несколько мелодий, а затем отвел гостей наверх.
— Ванна готова, — сказала Мэри Зареме.
— Газ выключила? — спросил хозяин машинально и, заметив брошенный украдкой на него взгляд ученой, рассердился сам на себя, подумав, чего это я стесняюсь; я живу как хочу. Она пробудет здесь несколько дней и исчезнет, а я останусь. Что мне до нее? Он обратился к жене, и в голосе его нетрудно было уловить вызов: — Сходи, Мэри, проверь…
Жена послушно поднялась по лесенке.
Зарема и хозяин остались с глазу на глаз. Он поежился.
— Ваши заблудились…
Годы, конечно, изменили его, но глаза, походка… Да, да, походка! Несмотря на высокие ботфорты, у него сохранилась та самая уверенная походка с легким выкидом ноги вперед.
— Кое-кто тридцать пять лет назад заблудился и до сих пор никак не может найти свою дорогу…
Теперь и он смотрел на нее во все глаза… Кто эта женщина0 Песню узнала… Намеки делает. Брови… Неужели?! Глаза, что мучали его своей чистотой в те далекие годы… И тут он мысленно засмеялся над собой. Перед ним же ученая!.. И она родилась в Хохкау?! Невозможно! Ему в последнее время все чаще бывает не по себе, — вот и приходят странные мысли…
Неторопливо, пристально следя за его реакцией, она заговорила по-осетински:
— Песню, что исполнил для меня ваш сын, очень любила одна горянка, — ей казалось, что говорит кто-то другой, она же только чувствует страшную боль, поразившую ту, другую, и безжалостно терзавшую сердце. — Любила эту песню похищенная… И сын ее, Тамурик, вырос под эту песню…
Испуг вкрался в его глаза. Он весь напрягся, стараясь ничем не выдать волнения. Значит, перед ним все-таки она, Зарема…
— Тамурик, — произнес он глухо и, внезапно покраснев, опросил: — Где он?
Она помолчала, колеблясь, говорить правду или нет…
— Летчиком был, сражался с фашистами с первых дней войны… — сказала она и с болью добавила: — Погиб мой Тамурик…
— Погиб… — выдохнул он тяжко. — Погиб… — плечи его согнулись, голова поникла…
Слышно было, как по трассе промчалась мимо отеля машина, за ней следом грузовик…
— Вы не знаете, что это такое: навеки потерять родину, — произнес он.
— Тот, о ком вы говорите, потерял не только родину, — покачала головой Зарема. — Был он горд и отважен, никогда ни перед кем не лебезил…
— Это верно, — встрепенулся он, смело, с вызовом поглядел ей в глаза.
— А сейчас каков он? Клиентов прельщает зайцем, что три дня, как сдох… — увидев спускавшегося в холл мистера Тонрада, она перешла на английский язык: — Тянущийся к золоту — с душой прощается…
Тонрад с ходу парировал поговорку:
— Душу и в микроскоп не рассмотришь, а блеск золота слепит и закрытые глаза. Мисс Дзугова, мне пришло на ум еще несколько соображений на тему нашей дискуссии…
— Мне тоже, — сказала Дзугова спокойно, насколько ей удалось быть спокойной. — Мы обязательно обменяемся ими, но прежде я прошу вас увезти меня отсюда, — и неожиданно для него взорвалась: — И поскорее!..
— Вам не понравился отель? — ошарашено спросил мистер Тонрад, но она уже была у двери.
Чернобровый хозяин смотрел ей вслед. Нет, ничто не в силах заставить его признаться, что он узнал в этой ученой похищенную… Им похищенную и брошенную в горах на верную смерть. Если есть чудеса на свете, то одно из них — это поразительное превращение…
Когда сели в автомобиль, мистер Тонрад спросил Зарему:
— Вас обидел хозяин?
— Давно вы знаете его? — вопросом на вопрос ответила она.
— О-о, это давняя история. Она началась в конце тысяча девятьсот четырнадцатого года, вскоре после начала первой мировой войны… Хотите расскажу?..
… Мистер Тонрад подробно, с горечью вспоминал о процессе. Когда он умолк, Зарема под впечатлением неожиданного поведения Таймураза на суде спросила:
— Его оправдали?
— Он отсидел два года. Странно, но я чувствовал себя виноватым перед ним и не оставлял попыток его оправдания. Но лишь в шестнадцатом году, когда Америку охватили антигерманские настроения, Таймураз оказался на свободе… К этому времени Герта была уже далеко, у себя дома в Германии. Я ее отправил окружным путем, рассудив, что жить вместе они не смогут — мужем не может быть убийца отца… Помог я и Таймуразу, и он, как нетрудно убедиться, стал на ноги…
— И зачем вы, мистер Тонрад, доставили меня в этот отель?! — не сдержав вздоха, печально спросила Зарема.
Дальняя дорога, задуманная как облегчение для Заремы, привела ее к новым страданиям. Судьба не раз давала Зареме шанс свернуть в сторону, удалиться от опасности. Ведь и мистер Тон рад не силой привез ее в этот отель, — она вправе была отказаться от предложенной гостиницы. А, прибыв в отель, Зарема могла сразу же подняться в свой номер, — и это позволило бы ей избежать роковой встречи. Вопрос Пита: «Сыграть вам?» — был ее последним шансом… И почему бы ей не отложить на потом песню Пита, ведь и устала она, и вещи распаковать следовало, и ванну принять…
… Тучи намертво заполонили небо и щедро осыпали землю мелкой, надоедливой капелью. Чтоб не терять дни, режиссер организовал просмотр отснятого материала. В маленьком зале, куда с трудом уместилась группа, стояла мертвая тишина. Герои, мелькающие на экране, только беззвучно открывали рты. Раз за разом Мурат всматривался во двор, где стояла Таира, а рядом ее сын…
— Первый дубль, — коротко приказал Конов, и помощница торопливо чиркнула карандашом в блокнот.
— Можно было остальные не снимать, — проворчал Михаил Герасимович. — Сколько пленки зря потратили!
— Возьми в группу провидца, который заранее предугадывал бы, достаточен первый дубль или нет, не подведет ли Шостка, не мелькнет ли брак — и будет тебе соли-и-идная экономия и, как следствие, бо-оольшая премия! — насмешливо бросил ему Конов, но никто не засмеялся.
… Первый недруг киногруппы — дождь. Особенно, когда тучи обложили небо, нагоняя отчаяние на режиссера, оператора, актеров… А от них уныние переходит на ассистентов, художников, гримеров… Директор, так тот вообще рвет и мечет. Все жалуются на отсутствие подготовленных павильонных эпизодов, ворчат друг на друга, раздражаются по малейшему поводу. Актеры начинают ныть и вести длинные разговоры о том, что они крайне необходимы сегодня, завтра на «Мосфильме», «Ленфильме», «Грузия-фильме» и чуть ли не на всех студиях Средней Азии и Прибалтики. На их уговоры отпустить на денечек Савелий Сергеевич отвечал неизменным: «Дудки-с».
А что Майрам? Он радовался непогоде. Он готов был плясать от счастья, когда хлынул дождь и съемки отменили. Конечно, он не показывал вида. Кому охота быть растерзанным киношниками? К тому же в нем все видели человека, из-за которого затягиваются съемки. Так что в его интересах было радоваться тайно…
На экране Мурат, который пытается преодолеть десяток метров. Но тщетно! Он успевает сделать три-четыре шага, а потом испуганно оглядывается… Теперь-то Майрам понял, что не нравилось режиссеру: какое-то безразличие на лице и в жестах Мурата, неуверенная походка… Экран засветился, но Савелий Сергеевич не назвал номера дубля. Тишина зала била прямой наводкой по Майраму.
— Через детали попробовать… — несмело предложил Степан.
— Нет! — резко сказал Конов. — Мне здесь нужно лицо. Крупным планом лицо человека, через многие годы и версты возвратившегося домой. Нужна взволнованность человека, который через минуту-другую прижмет к груди отца… Ты представляешь себе, как старый отец выйдет навстречу блудному сыну — и ты обнимешь его!.. — помолчав, он горестно промолвил: — Но ничего этого мы не видели…
И тут Степан затеял скандал.
— Это элементарнейшая задача, — заявил он. — Ее выполнит любой актер из школьной художественной самодеятельности. И незачем добиваться слияния личности исполнителя с образом. Приказать «Улыбнись!» — и пусть лыбится. «Плачь!» — пусть плачет. «Волнуйся!» — и пусть дрожит от волнения… В конце концов на экране не видно, слилась душа актера с его героем или он использует только свое умение изображать то, что задано…
— Чепуха… Какая чепуха! — презрительно произнес режиссер.
— Нет, не чепуха! — закричал Степан. — И ты это знаешь. И понимаешь, — он обращался на «ты» к Конову только в случаях крайнего возбуждения, — да упорствуешь! Вот если бы реальный Мурат мог подняться из могилы и сам заново прожить свою жизнь, а ты, невидимый, шел бы сбоку и водил камерой, — вот тогда ты был бы счастлив. Это твой идеал! Но это несбыточно! Так не было и никогда не будет! Ты забываешь, что создаешь не самого человека, не документальное бытописание его биографии, — а художественное произведение, которое по сравнению с оригиналом всегда что-то находит и теряет… Подожди, не сбивай меня с мысли!.. Потери неизбежны! Но рядом с ними есть и находки. Те, что украшают фильм, делают его эмоциональнее и интереснее. И тут совсем неважно, каким путем: достигается конечный итог — с помощью двойника героя или путем высокого профессионального мастерства актера.
