- Любочка, ведь они пришли за тобой… Они хотят нас разлучить, отнять тебя от меня… О господи, да что ж это такое? За что такое наказание?.. Да скажи хоть ты что-нибудь, Федор! Чего ты молчишь? Любочка, ведь больше я тебя не увижу… Это потому, что ты здоровенькая… Если бы ты не была здоровенькая, моя доченька…
Любочка тоже начинала всхлипывать, пугливо посматривая на людей.
- Тебе ведь не хочется уезжать? Скажи: не хочется? — рыдая, принялась допытываться Авдотья. — Ведь ты не боишься своей мамы за то, что она прокаженная? Ах, да что же это я! — вдруг отпустила она ребенка и задумалась, вытирая слезы.
- И чего ты, Авдотьюшка, так расстроилась? Будто в самом деле беда какая? — подошла к ней Серафима Терентьевна.
- Я так и знала, — отозвалась она, ни на кого не глядя, — так и знала, что это будет… Вот и получилось так… Еще нынче, когда они вошли, — кивнула Авдотья на Семена Андреевича, — то подумала: зачем это они явились ни с того ни с сего?.. Да что там говорить! — горестно махнула рукой Авдотья. — Ведь я давно уже думала, что так и получится. Вот и дождалась… — тяжко вздохнула она и, окончательно овладев собой, уже спокойно, почти безразлично сказала Любочке:- Ну, вот и ты поедешь в город… Все спрашивала о городе — вот и поедешь… Чего ты уставилась?
Девочка стояла в своем углу, исподлобья рассматривала пришедших. Но было ясно, что она понимает значение разговора. И казалось удивительным, что Любочка спокойна.
- Когда ж ее увозите? Завтра или как? — недружелюбно посмотрела Авдотья на Семена Андреевича. При этом вопросе по неподвижному лицу Федора скользнула какая-то просветленная улыбка, точно вопрос жены доставил ему необыкновенное удовольствие.
- Ты рад, конечно! Рад, — повернулась она к нему, не дождавшись ответа Семена Андреевича, — дочку отбирают, а он радуется…
- Да и ты, поди, в душе тоже радуешься, — послышался его тихий голос, — а если говоришь, то от жалости одной и разлуки…
- Ладно, — метнула на него сердитый взгляд Авдотья и повернулась к Семену Андреевичу. — Когда ж вы хотите ее забрать?
- Сегодня, — четко сказал он.
- Как же сегодня? — не поняла она. — Собрать-то ведь надо?
- Насчет этого, товарищ Уткина, можете не беспокоиться, — все приготовлено и согласовано…
Провожая комиссию, Федор казался необычно оживленным.
- Это хорошо, — бормотал он, старательно открывая дверь и пропуская Лещенко, — пусть едет Любочка, пусть. Нечего ей делать тут с нами… Хоть она человеком будет…
- Видали?! — победоносно пробормотал Семен Андреевич, когда все вышли наружу. — А вы говорили, что родители не отдадут!..
И, выставив вперед узенькую грудь, он энергично зашагал дальше.
Но самое сложное, по мнению комиссии, предстояло впереди. Вся четверка твердо была убеждена, что особые трудности встретят у Афеногеновых — родителей Ариши.
Решили, что разговор с Фросей надо вести очень дипломатично и только после тщательной психологической подготовки объяснить ей цель прихода. В семье Афеногеновых комиссия ожидала встретить упорное сопротивление со стороны матери, может быть, вплоть до протестов действием. Комиссия считала, что задача в данном случае усложняется до последних пределов главным образом потому, что в распоряжении комиссии нет каких-либо «успокаивающих» аргументов, вроде необходимости, например, определения ребенка в школу. С Любочкой вышло легко, тут — школьный возраст, но какую «школу» придумаешь для трехлетней Ариши? Сколько ни размышляли члены комиссии, сколько ни подыскивали они доводов, которые могли бы успокоить материнское сердце, — безрезультатно! Так и пришли к Афеногеновым.
И против всякого ожидания, Фрося даже не удивилась, а сам Афеногенов так с первых же слов вмешался в разговор, решительно одобрив изоляцию. Он несколько обрадовался и даже признался, что об этом "давно мечтает".
Фрося, конечно, расстроилась, чуть-чуть всплакнула, но взяла себя в руки и принялась переодевать Аришеньку. Она только спросила — что надо приготовить девочке в дорогу, когда ее увезут, кто берет Аришеньку в городе?
Заметно было, что постоянная боязнь заражения девочки проказой чрезвычайно сильно беспокоила Афеногеновых, и они, может быть, давно уже подумывали определить ребенка в надежные, здоровые руки.
- Это вот дельно! Так и надо! — не удержался Семен Андреевич. — Этим вы только доказываете, товарищ, что судьба дочери для вас не безразлична, что вы по-настояшему любите Аришеньку и по пролетарски желаете ребенку счастья…
Вопрос о Феденьке не представлял уже ничего сложного. Ребенок малый, грудной. Катя, по мнению Серафимы Терентьевны, «уступит» его не только без сопротивления, но и с благодарностью.
Подгоняемые столь легко давшимися успехами, члены комиссии уверенно вошли в комнату Рябининой и с первого же момента почувствовали, что именно с Феденькой-то и произойдет самая тягостная сцена.
Едва взглянув на комиссию, Катя подошла к кроватке ребенка и молча уставилась на нежданных гостей. Семен Андреевич хотел было приступить "прямо к делу, без всяких дипломатий", но, встретившись с ее глазами, блеснувшими какой-то непримиримой, животной враждебностью, отвел лицо в сторону и в одно мгновение был выбит из уверенного тона. Установилось тяжелое молчание. Никто не знал, с чего начинать. А Катя, загородив собою кроватку, ожидала "новостей".
Серафима Терентьевна сделала было попытку начать с «наводящих» слов, но Катя тотчас же осадила ее:
- Вы потише, ребеночка разбудите…
- Хорошо, пусть спит, — махнул рукой Семен Андреевич, — но нам надо поговорить с вами, Катя.
Она смерила его взглядом с головы до ног.
- Вижу, что пришли поговорить.
- Это хорошо, что понимаете, — пробормотал Семен Андреевич.
- Тут и понимать нечего, — вызывающе проговорила она. — Сразу видно, с какими разговорами пришли. Но этого не будет, — заволновалась Катя. — Я его не затем родила, чтоб отдать чужим…
- Придется, — с холодной непреклонностью сказал Семен Андреевич, решив, что какая-либо «подготовка» в данном случае бесполезна.
- Что ж, если решили, — берите… А я посмотрю — и в голосе ее прорвалась звонкая нетерпеливая нотка, сразу разбудившая ребенка.
Феденька проснулся, закричал. Она быстро кинулась к нему, взяла на руки, прижала к груди.
- Нет, я тебя не отдам, ты не плачь… Мама не отдаст тебя, — и вдруг заплакала, принялась целовать его жарко, порывисто.
- Да ты понимаешь, — обратился к ней Лещенко, — что мы и тебе, и ему добра желаем.
- Должны же вы наконец понять, поддержал Лещенко и Семен Андреевич, — что так продолжаться не может. Ведь оставить его у вас, товарищ Катя, значит сделать ребенка прокаженным…
- Пускай. Ребенок мой, а не чей-нибудь, — сверкнула она глазами, принимаясь быстро ходить по комнате. — Сами рожайте — тогда и распоряжайтесь.
А чужими детьми всякий умеет…
- Но надо же понять, — мягко вмешалась Катерина Александровна.
- А мы давно уже понимаем. Только вы одни не понимаете. — Катя еще крепче прижала к груди плачущего Феденьку.
- М-да… — задумался Семен Андреевич и почесал затылок.
- Ты прежде всего успокойся, Катя, — подошла к ней Вера Максимовна. — Никто не стал бы отбирать, если бы не закон…
- Это для вас закон, а для нас его нет… Не всякий прут по закону гнут. А Феденьку не отдам, хоть режьте! — и многозначительно отошла за кроватку.
Тут Семен Андреевич не выдержал. Он решительно шагнул к Кате и, уставившись на нее в упор, грозно проговорил:
- Если вы, гражданка, не хотите по-хорошему, придется отобрать Феденьку силой… Мы не можем этого позволить… Отдайте сейчас же ребенка.
- Милицию позовите, — усмехнулась она вызывающе. Она с ненавистью взглянула на Семена Андреевича и, положив Феденьку в кроватку, стала рядом с ним.
- Зачем сопротивляетесь, Катя? — тихо сказала Вера Максимовна. — Ведь его усыновляют хорошие, надежные люди, он будет счастлив. Лучше сейчас отдать…
Вон и Уткины согласились, и Афеногеновы тоже. Одна вы…
- Вы это себе, а не мне расскажите! — накинулась она на Веру Максимовну. — Родите сами, а тогда и раздавайте… У вас, может, щенята будут, а мой Феденька — ребеночек! — зазвенела истерическая нотка.
В течение целого получаса все поочередно старались убедить Катю, но она не шла ни на какие уступки. Наоборот, с каждой минутой женщина становилась враждебней, раздражительней. Для всех наконец стало ясно — уговоры не помогут.
…Катя сопротивлялась отчаянно, она пыталась даже кусаться. С большим трудом удерживаемая двумя мужчинами, она отбивалась и кричала не своим голосом, видя, как уносили ребенка.
Едва только закрылась за Верой Максимовной дверь, Катя внезапно умолкла, перестала сопротивляться и тут же, обессиленная, упала в обморок.
