— Дака, я думал, ты совсем пьяный, а ты трезвый, — улыбнулся Пота.
— Кто сказал, что я пьян? Кто? Я совсем трезвый. Поругался с Дарако, чуть его не избил, и голова перестала от стыда кружиться.
Токто с Потой пошли с Чонгиаки.
— Здороваться не буду, разговаривать не буду, — ворчал старик, проходя мимо фанзы Дарако. — Это не нанай, это совсем не нанай. На-най.[62] Великий смысл имеет — человек земли! Раз мы люди земли, мы должны все на земле любить, уважать, каждое насекомое ценить. А Дарако человеческую честь опозорил, за то, что накормил человека и его собак, водки просит. Ох-хо-хо! Что за негодяй живет среди нас!
Чонгиаки открыл дверь своей фанзы, перешагнул порог. Встретил его высокий, длиннолицый китаец с реденькой бородкой, с чуть раскосыми глазами, прятавшимися под дряблыми веками. Китаец широко улыбался, и его передние зубы хищно поблескивали в полутемной фанзе. Торговец вел себя как хозяин фанзы, встречал гостей, усаживал, угощал.
— Сегодня не будем вести деловые разговоры, — улыбаясь, говорил он на ломаном нанайском языке. — Вы долго в тайге были, давно не гуляли, водку не пили, сегодня я хочу вас угощать, дать вам отдохнуть, попраздновать.
— Может, сперва о деле поговорим, тогда погуляем? — предложил Токто.
— Нет, что ты, дорогой человек! Нет, нет! Пейте, пейте, я угощаю.
Китаец сам разогревал водку в медных кувшинчиках, сам подносил чарочки охотникам. Он был любезен, все время его крупные зубы поблескивали в полутьме — он улыбался.
Токто с Потой пили все чарочки, которые подносил китаец, изредка, по обычаю, предлагали старшим пригубить из своей чарочки, те только смачивали губы и возвращали обратно. Чонгиаки после нескольких чарочек мешком свалился на нары и захрапел. Уснул его сын Гокчоа, жена. Токто сам удивлялся, почему на этот раз водка не мутит его сознания, не подгибает ноги и не валит на нары, он пил со всеми вместе и один оставался трезвым. Пота сидел возле него и еле ворочал языком, обнимался с китайцем, с его приказчиком-погонщиком. В полночь Токто взвалил на себя Поту в вернулся домой.
Утром Пота проснулся невыспавшийся, пьяный.
— Ага, ты один иди к китайцу, я спать хочу, — сказал он и опять уснул.
Токто засунул за пазуху двенадцать соболей и пошел к Чонгиаки. Мог он зайти и к Дарако и к Пэсу и предложить своих соболей другим торговцам, но вчера пил он в доме Чонгиаки, угощал его длиннолицый китаец, и он обязан вернуться к нему. Если бы он зашел к другим, то его поступок сочли бы непристойным для нанай, он стал бы презираемым человеком. Честь и совесть у человека всегда должны быть в чистоте, как солнышко в ясный день!
Длиннолицый китаец с Чонгиаки приняли Токто, как родственника, опять посадили за столик, налили в чарочку теплой водки. Токто выпил несколько чарочек, попросил у китайца для себя кувшинчик водки и начал в свою очередь угощать его и Чонгиаки.
— Я тебе продам соболей, ты хороший человек, душа у тебя широкая, как у нанай, — говорил Токто, чувствуя, как на этот раз водка начала кружить ему голову. — Цену скажи, почем у тебя товары? Такая же, как у местных торговцев, или другая?
— Местные торговцы — хитрецы большие, они вас долгами опутали, а мы не даем в долг, мы сразу за соболей отдаем все, что захочет охотник. Но цены у нас немного выше, потому что мы сами к вам приехали. Когда торговец сам приезжает, у него товар всегда немного дороже стоит.
— Да, да, это верно, всегда дороже, — забормотал Чонгиаки.
В фанзу входили все новые и новые охотники. Китаец всех угощал водкой. Пришел к Чонгиаки и другой торговец, который остановился у Пэсу. Китайцы вежливо поздоровались и перебросились между собой несколькими словами на своем языке.
Токто вытащил из-за пазухи соболя.
— Наша цена на соболя всегда одинаковая, — сказал он. — Это у вас товары то дороже становятся, то дешевле.
Китаец взял соболя, повертел перед носом, подул, встряхнул.
— Как колонок, желтый, — китаец небрежно бросил соболя на столик.
Второй китаец подошел, рассмотрел и положил обратно.
— Худой соболь, кирпич чаю только стоит, — сказал он.
Соболь был не совсем плохой, немного ниже среднего сорта, и за такую шкурку можно было получить пуд пшена. Токто вытащил второго соболя. Китаец рассмотрел и сказал, что этого соболя еще может взять и дать за него двадцать патронов или две банки капсюлей.
— Боеприпасов мне не надо, одежду и еду буду брать, — заявил Токто. — Мешочек муки дадите?
— Нет, этот соболь не стоит мешочка муки.
— Сколько материи дадите за него?
— Бязи на халат.
Токто сам налил из кувшинчика водки, выпил и спросил:
— Сколько соболей возьмешь за то, что водкой поил?
— Ты что, дорогой охотник? Я тебя даром угощал.
— Не хочу я у тебя даром ничего брать! — взревел Токто.
Чонгиаки подошел к нему, взял за руки.
— Токто, Токто, он мой гость, ты зачем повышаешь голос на моего гостя?..
— Дака, я хочу за водку ему отдать соболя. Не хочу с ним иметь дела. Смотри, это разве плохой соболь? За него другие мне мешочек муки дадут, три сажени материи отмеряют, а он что говорит?
— Ох, охотник, ты горячий человек, в торговых делах нельзя горячиться, — миролюбиво сказал длиннолицый китаец.
— Я отвезу в Болонь своих соболей. Вот, смотри, каких соболей я хотел тебе продать, а ты меня хочешь обмануть! — Токто вытащил несколько длинношерстных черных, отливающих серебром, шкурок. Китаец, остановившийся у Пэсу, выхватил из рук Токто соболей и прижал к груди.
— Я покупаю этих соболей! Я дам тебе за них много материи, много пшена, чумизы, муки, водки!
Длиннолицый китаец протянул к соболям руку, но обладатель ценных шкурок отпрыгнул в сторону, как косуля, и сердито заговорил на родном языке. Длиннолицый вцепился ему в руку выше локтя, притянул к себе и прошипел что-то сквозь зубы.
— Я беру этих соболей, я беру! — закричал торговец.
Длиннолицый был старше, сильнее и, видно, пользовался властью над другими.
— Из-за тебя они ссорятся. Токто, ты нехорошо поступил, — говорил старик Чонгиаки.
— Не я виноват, смотри на них, какие у них сердитые глаза, будто две рыси встретились над мертвой косулей и не могут разделить добычу.
Длиннолицый спокойно отобрал шкурки, повертел перед носом, подул и сказал:
— Тебе надо было сразу эти шкурки показать. За них я хорошо заплачу и тех плохих соболей возьму.
— Охотник, я первый взял этих соболей, я дороже заплачу! — завопил второй торговец.
— Чего вы ссоритесь, вы же вместе ездите по Амуру, одно у вас дело? Чего ссоритесь? Если мы на охоте так ссорились бы, то не поймали бы ни одного соболя.
У Токто кружилась голова, и ему хотелось говорить без конца только о хорошем, помирить этих неразумных торговцев, внушить им, что дружба — это великое сокровище людское и ею надо дорожить.
— Ты умный человек, Токто, так, кажется, тебя зовут, — сказал длиннолицый торговец. — Мы не ссоримся, мы но можем ссориться, потому что вместе ездим. Мы одна компания, нам нечего делить. Эти шкурки, если будут у меня, будут сохраннее.
Токто продал длиннолицему все двенадцать соболей, погрузил на нарту мешочки муки, чуть больше пудовых, мешочки крупы, сахару, куски материи, водку и отвез домой. Потом он вернулся с Потой и продолжал гулять с другими охотниками. Торговцы по-прежнему угощали полоканцев, ставили один подогретый кувшинчик за другим. Охотники быстро пьянели и, не разобравшись ни в ценах товаров, ни в своих соболях, брали то, что давали торговцы.
— Вы честные люди, очень щедрые, ничего не жалеете для друзей, — льстили торговцы, — Мы теперь друзья, будем дружить, пока в наших глазах не померкнет солнце.
— Будем! Будем!
— Приезжайте к нам в следующем году!
— Водки везите побольше.
Охотники уходили домой и возвращались к Чонгиаки с лучшими соболями, которых берегли, чтобы расплатиться с болоньским торговцем. Токто тоже принес соболя за себя и за Поту. А Чонгиаки расхвастался своими шкурками, вытащил меховой мешок и стал показывать лучших соболей, черно-бурую лису.
— Нынче я заткну глотку У, расплачусь с долгами и больше не буду у него покупать, — горланил он, — вот у меня друг появился, он будет ко мне приезжать, я только ему буду продавать своих соболей. Правда, друг?
— Правильно, правильно, Чонгиаки, — кивал головой китаец, подливая в чашечку водку.
— Мы тоже не будем связываться с У, мы тоже с тобой будем в дружбе, — заявили и другие охотники.
Токто тоже обещал впредь продавать свою добычу только длиннолицему китайцу и обнимался с ним в знак дружбы. Он не помнил, как ушел домой, как уснул на нарах у Кэкэчэ. Оба и Кэкэчэ перетащили его на свое место и уложили спать. Пота приполз на четвереньках, просил у кого-то соболя, чтобы одарить китайцев, чтобы на их щедрость ответить еще большей щедростью.
