Липягин вернулся домой и затопил печь.
Всякий раз в минуты душевной неустроенности его, как дикаря, тянуло к огню. Он укрылся одеялом и стал кочергой шевелить поленья. Скоро осиновые чурки осядут, расколовшись на медные угли, и можно будет, глядя на синие пляшущие языки пламени, не думать, что обратный счет времени уже начался, ничего не изменишь, колесики застучали, приближая неотвратимую встречу с прошлым. Он не хотел этой встречи. Зачем снова бежать по дощатому перрону, помнить издевательски раскачивающийся фонарь на последнем вагоне; зачем, щурясь от солнца, смотреть, как шлепает по воде большое пароходное колесо и веселые мужики, собравшись на корме, пьют теплый самогон, разламывая тугие, с изморозью на изломе помидоры, вкусно чавкают, сорят крошками хлеба, приманивая сшибающихся грудью чаек… Ослепительно жарким был день! Медные поручни полыхали таким нестерпимым блеском, что ему и сейчас хотелось сомкнуть веки и не смотреть на проплывающие мимо зеленые берега, окаймленные глинистой отмелью, но не смотреть было нельзя, колесики закрутились в обратную сторону. Куда денешься…
Громоздкий, уставленный во всю длину замурзанными бочками, нелепый и уютный, как обжитое дедушкино кресло, пароход, кряхтя и постанывая на перекатах, шел вниз по реке.
Взламывая сопки, вольготно, во всю ширь растекаясь по тундре, река несла на себе крутобокие баржи, плоты, кунгасы, крохотные дощатые шитики-душегубки; река работала, крутила колеса электростанций, отдыхала на ленивых плесах, кипела водоворотами, наливаясь угрюмой синевой в затонах, весело, по-детски плескалась на песчаных отмелях…
Липягину, правда, было на все это плевать. Река и река — какая разница! Он устроился на ящике с надписью «Не кантовать!» и краем уха прислушивался к разговору сидевших рядом парней, по виду сезонников, ехавших на заработки. Говорили о мерзлом грунте, о расценках. Понятно и просто. Люди знали, чего хотели, рассуждали обстоятельно, неторопливо. Они плыли… а он — уплывал! Бежал, поджав хвост, втянув голову в плечи — словно нашкодивший, отхлестанный по щекам мальчишка.
Опять возникло ее лицо, там, на перроне, в последний момент, когда, не пряча глаз, как бы между прочим, она сказала, что приезжать больше не надо, он свое получил… Этих последних слов она, правда, не говорила — она же интеллигентный человек — но именно эти, не сказанные ею слова, били наотмашь…
— Сука! — неожиданно громко сказал он и спохватился: ребята, как по команде, повернулись в его сторону.
— Не знаю, по какому поводу, но справедливо, — весело подхватил один из них. — Далеко едешь?
— Куда все, туда и я, — буркнул Липягин. Не говорить же первому встречному, что сел на пароход затем, чтобы куда-то двигаться.
— На рыбу?
— Можно и на рыбу.
— А землю копать? — вмешался парень в кожаной куртке. — Ты, я гляжу, вольный стрелок? Ищешь золотую рыбку? Вот она! — он ткнул себя в грудь. — Я бригадир. Коробов моя фамилия. Мне человек в артель нужен, золото мыть. Ты вслушайся — зо-ло-то! Краеугольный камень всеобщего благоденствия!
Початая бутылка, стоявшая рядом, подогревала его красноречие.
— Вы что же, прямо на улице людей подбираете? — усмехнулся Липягин. — В артель охотников много.
— Много! — согласился бригадир. — Правильно излагаешь. У нас беда — мужик заболел, остались без мониторщика. — Он еще раз оглядел Липягина. Придирчиво, с ног до головы. — Крупный экземпляр! Монитор знаешь? Пушка такая, водой стреляет.
— Знаю.
— Совсем хорошо! Четыре тысячи в карман положишь. Гарантирую. Повезет — пять.
— Пофартит — шесть, — подсказал кто-то.
— Да что вы меня, как девку, сватаете, — сказал Липягин. — Я согласен.
— Во! Умный человек… Что вообще делать умеешь?
— Многое умею. Я геолог.
— Лихое начало! — присвистнул бригадир. — Предзнаменование! Геолог нам не по карману, нам мониторщик нужен, но — не помешает. Приисковые геологи, сам знаешь, за ними глаз да внимание, чтобы по краю не провели… Все, заметано! На, держи помидоры. Принимаем тебя на довольствие…
Они плыли еще трое суток и наконец приплыли. Дорога на этом не кончилась — до отведенного участка добирались машиной, трактором, дальше пешком через сопки. Полигон им достался бросовый, как и положено старателям, но кое-где пробы шли приличные, работать можно.
Первое время к нему проявляли некоторый интерес: свежий человек, со стороны, к тому же геолог — это у старателей в чести; потом интерес поутих: биографии у всех были богатые, запутанные, не до чужой судьбы.
Да и некогда стало. Липягин ко всему привык, знал, что в сезон спину не разогнешь, но в артели работали на полный износ, от зари до зари, и даже он, гордившийся своей выносливостью, поначалу валился с ног, уставал сверх всякой меры. Это было кстати. Никаких тебе дум, никаких глупых воспоминаний. Хотя чего, в самом-то деле? Житейский случай. Казарменный анекдот, только пикантней. Благо бы вернулся человек к невесте, а ему поворот. С кем не бывает? Так нет — привела к себе, таяла от любви, от нежности, слова всякие говорила, вздохи и стоны — обалдеть можно! Райские кущи открылись после года ухаживаний, да каких, черт побери, — не в подъездах, как другие, а по старинке — за руки держались, целомудрие блюли… Болван, конечно, но ведь было, было… «Замуж за меня пойдешь?» — «С тобой хоть на край света!» И язык не отсох…
Прошел месяц.
Он и думать забыл — как и почему очутился в заброшенном распадке, почему не в «поле», как положено, не в своей геологической партии, где, худо-бедно, кое-что успел: ему казалось, что так и надо. Неужели это он, Иван Липягин, хлюпая носом, бросился на пароход, как в омут? Да никаких проблем! Поднаберется опыта, мужики рядом здоровые, со смыслом… Потом все вернется, войдет в колею.
Он было совсем утвердился в этой мысли — простой и понятной, но все повернулось иначе. В один день.
Утром его разбудил Коробов.
— Идем, чего покажу, — загадочно сказал он.
Липягин, позевывая, пошел за бригадиром. На полигоне, под слоем только что вскрытых торфов лежал мамонт. Не скелет, не разрозненные кости, каких повидал немало, — из грунта торчала мохнатая, в тысячелетней шерсти голова с могучими бивнями, блестящими, словно рояльные клавиши; угадывалась спина, крутые ребра… Мамонт в полной сохранности, законсервированный, промерзший до звона, бережно перенесенный сюда из далекой древности, чтобы не прерывалась нить времен… Липягин даже зажмурился: за него передерутся лучшие музеи страны, мира!
— А? — вопросительно крякнул Коробов. — Что скажешь?
— Да что говорить. Это тебе не пудовый самородок. Такое раз в столетие бывает, и то кроме Березовского мамонта вроде ничего не припомню.
— Глядите, едят! — закричал кто-то, показывая на грызущихся из-за мяса собак. — Я им кусочек отковырнул. Во! Мамонтятину трескают!
— Ты что делаешь, паразит! — взвился Липягин. — Мозги у тебя набекрень? Вот что, мужики, надо срочно сообщить на прииск, а тушу, чтобы не оттаяла, засыпать.
— Не горячись, Ваня, — остановил его Коробов. — Засыпать — это правильно. Бивни отпилим, а самого в могилку, пусть свои сны досматривает. Сообщать совсем не обязательно. Нам же полигон прикроют, ты это учитываешь? Понаедут академики в шапочках, такой тарарам разведут… А зачем нам тарарам? Нам работать надо.
Липягин даже растерялся. Что за дикость?
— Неграмотный ты человек, — сказал он. — Тебя за этого зверя на всю страну прославят, медалью наградят.
— У меня собака медалистка, с меня хватит… Неграмотный! Я-то как раз грамотный, Ваня. Вижу, чем кончится. Разорением! Знаешь, сколько таких мамонтов по тундре закопано? Целый зверинец. Не мы первые находим. Да не хотят люди связываться. Наука, понимаю, этим кормится, а мы чем кормиться должны? Кто нам заплатит за простой?
— Государство заплатит! Это же, кроме науки, прибыльное дело. На международном аукционе за скелет мамонта платят по сто тысяч долларов, а за целую тушу и миллион взять можно.
— Ты, что ли, торговать поедешь? — зло бросил бульдозерист Хряпин, откопавший мамонта. — Знал бы такое дело, я бы его ночью захоронил. Невидаль какая!
Подошел Сергей, помощник бригадира, человек по разговору интеллигентный, если, конечно, не в запальчивости.
— Думаешь, тебя на прииске алыми гвоздиками встретят? — сказал он. — Директора тоже понять надо, у него план по золоту, а по мамонтам у него плана нет. Так что… При всем уважении к палеонтологии, ему придется делать выбор.
— Ему не придется делать выбор, он знает закон! — не выдержал Липягин. — А по закону мы обязаны сообщить о находке. Немедленно! По закону обязаны, не говоря уж о совести! Как хотите, я не допущу. Я все-таки геолог.
