Но болтать некогда, время позднее, пора спать. Завтра начнется первый день на легендарном Кенозере. Острова необитаемые, деревни на островах, кладбище на острове, лахты, щуки, хватающие окуней величиной с добрый лапоть, и общество бывалого охотника, убившего почти семь десятков лесных хозяев… Есть на что поглядеть, есть что послушать…
Что-то упоминали про ручеек, где рыбе тесно, где она хватает за голый крючок… Там возле ручья стоит лесная избушка…
Не в сказку ли попали?
Мы засыпаем под шум ветра, бросающегося с Кенозера на деревеньку Глущево.
18. ИВАН ВАСИЛЬЕВИЧ
Еще в селе Коневе в районной газете мы прочитали маленькую заметку. Тогда я не обратил на нее особого внимания, не сохранил, потому пересказываю своими словами.
Один колхозник (называется его фамилия) ехал по озеру на лодке. Неожиданно на берегу он увидел медведя, преспокойно занятого своим делом. Ружья у колхозника не было, он захватил с собой лишь топор. Тем не менее он не свернул в сторону, а подплыл поближе и крикнул на зверя. Тот от испуга поспешно забрался на дерево и с досадой стал разглядывать назойливого гостя, выжидая, когда тот уберется восвояси. Но человек вылез на берег и принялся рубить дерево… Нагруженная медвежьей тушей береза затрещала и рухнула в воду. Совсем перепуганный медведь поплыл на середину озера, а человек вскочил в лодку, схватился за весла и бросился его догонять. В стороне от берега, среди лесного озера разыгрался короткий бой. Медведь не собирался дешево продавать свою шкуру. Он распорол плечо человеку, сорвал кожу с шеи, но человек крепко держался за густую шерсть. Лодка судорожно-качалась, а топор поднимался и опускался на медвежий череп. Человек победил, звериная туша была подтащена к берегу.
Маленькая иллюстрация к обычаям этого лесного края. Среди глухих лесов у людей сохранился азарт первобытных охотников, и если в руках топор, то этого вполне достаточно, чтобы не отступить перед лесным властелином, а сойтись с ним вплотную — звериная морда и страшное человеческое лицо.
Немало встречается по деревням мужчин, у которых медвежничество стало второй профессией. А среди всех них самый известный, самый удачливый, местный академик среди медвежатников — Иван Васильевич, наш новый знакомый. Правда, теперь он уже редко ходит на медведей — как-никак пятьдесят шесть лет, да и сказывается ранение в голову — нет, не от медвежьей лапы, а от осколка, полученного на фронте.
Мы ожидали встретить лесовика, человека немногословного, углубленного в себя, а Иван Васильевич оказался общителен и, больше того, болтлив. Может быть, он, как большинство, охотников, любит преувеличивать. Может быть… Хотя наверняка его долгая охотничья жизнь и без прикрас богата необычайными происшествиями.
Можно верить или не верить, что девятилетним мальчишкой он убил сразу пять зайцев, что одним выстрелом из ружья уложил восемь уток. Можно сомневаться в том, что он однажды схватил руками медведя-пестунка и перебросил его через себя на колоду («Сподручный, дружочек, медведь попался…»), другим же, более трагичным, я бы сказал, более неправдоподобным его рассказам, я верю. В них всегда есть деталь, эпизод, какие трудно выдумать и профессиональному сочинителю, а тем более Ивану Васильевичу, не наделенному богатой фантазией.
Вот один из случаев.
Матерая медведица вырвалась из капкана, оставив в нем свою лапу. Иван Васильевич догонял ее. С ним был напросившийся на охоту один знакомый, никогда еще не ходивший на медведей.
Несмотря на раненую лапу, медведица быстро бежала. Товарищ Ивана Васильевича отстал, то ли оттого, что в темноте сквозь чащи, буераки, топь трудно поспеть за медвежатником, то ли просто от страха — раненая медведица опасна.
И вот зверь загнан, у него нет уже сил бежать. За спиной матери медвежата, боль от оторванной ноги приводит в бешенство, медведица поднимается на дыбы. Иван Васильевич выпускает один заряд, второй, но медведица не падает. Ступая на кровоточащую култышку, ревя от боли и ярости, она движется на охотника. Два патрона всегда наготове, они в левой руке. Решают мгновения, — ломая кусты, медведица прет навстречу, сейчас она будет рядом. Надо успеть втиснуть в стволы патроны, выстрелить. Не успеешь — остервеневшее животное навалится, сорвет голову, изомнет кости в крошево… А патрон заело, ружье не закрывается. Медведица рядом… Иван Васильевич отбрасывает в сторону ружье, выхватывает из-за пояса топор, размахивается и кричит на медведицу. Как кричит?.. Можно представить, что в этом крике была яростная свирепость не человека — такого же могучего, такого же затравленного зверя. Крик злобной ненависти в темном лесу! И на этот крик за спиной Ивана Васильевича, как эхо, отвечает тоже дикий, испуганный вопль отставшего товарища…
Случилось необыкновенное: раненая, обезумевшая медведица испугалась брошенного ей прямо в пасть более дикого, чем ее натура, более яростного, чем ее звериная ярость, человеческого крика. Она метнулась в сторону…
Когда с медведицей и с двумя медвежатами было покончено, Иван Васильевич спросил своего товарища:
— А ты-то чего кричал?
— За компанию, — уже оправившись, отвечал тот со смешком.
Медведица! С медвежатами! Раненая! Кажется, куда как неправдоподобно, что отступила от одного выкрика. Это ли не ставший притчей во языцех охотничий вымысел? А я ему верю. Трудно выдумать: на крик охотники эхом откликается его отставший в темном лесу товарищ. Такую деталь с потолка не возьмет и талантливый писатель, а тем более не под силу Ивану Васильевичу, который, когда разговор не касался охоты, в лучшем случае умел выдавить из себя затасканный анекдот.
Так же Иван Васильевич не выдумывал, сообщая нам о том, как свалил самого большого медведя в своей жизни.
Его нагнали собаки в густой чаще березняка. Головой он доставал до верхушек деревьев. Схватив в лапы молодую березку он отбивался от собак. Заметив охотника, сразу же стал на четвереньки, не обращая уже внимания на разъяренные наскоки собак, спокойно двинулся вперед, неторопливый, уверенный в том, что ему, трехметровому великану, ничто не осмелится противиться в лесу. А охотник так же вкрадчиво двигался навстречу. Они сходились шаг за шагом — медведь, вытянув вперед морду, человек с ружьем на изготовку…
Великан лег от первого же выстрела, лег тихо, как шел, мордой к охотнику. Даже патрон во втором стволе остался цел.
Когда в деревне с него сняли шкуру и повесили на часовенку, то морда была прибита к коньку крыши, а задние лапы доставали до травы. Против такого не выступишь с топором — встанет на задние лапы, прыгай не прыгай, а никак не достанешь до черепа.
Мы видели плохонькую любительскую фотографию стоявшего в подчеркнуто скромной позе Ивана Васильевича возле этой прибитой на часовню шкуры — маленький человек и стена, обнятая обширной шубой.
Иван Васильевич в деревенском масштабе — универсальный и талантливый человек. Он умеет делать легкие на ходу лодки, он может отремонтировать лодочный мотор, может построить дом со всеми службами, в лютые морозы, в глухом лесу, он устроится на ночевку так же удобно, как дома на лавке. По примятой траве он определит не только, кто именно прошествовал в этом месте — лось, медведь или заблудившаяся корова, а даже угадает — день, два или час назад они здесь прошли. От его взгляда не укроется ни спрятавшийся в чаще ветвей рябчик, ни промелькнувшая белка. Он знает, как кричит старый лось — бык, как отвечает ему самка. Он сам умеет подозвать лося, и тот подойдет прямо к рукам.
Вне своей привычной стихии это довольно ограниченный, прижимистый человек, по простоте душевной склонный к болтливости и самолюбованию.
— Я, дружочки мои, похваляться не стану, а не доросли нынешние охотнички до нас, стариков, не-ет, не доросли…
19. ТЕСОВЫЙ РУЧЕЙ
Кроме Кенозера, по лесам разбросано множество мелких озер. На таких озерах у Ивана Васильевича стоят лесные избушки, срубленные его руками. Это своего рода резиденции, которые время от времени удостаивает личным посещением известный деятель кенозерских лесов.
Одна из избушек стоит на берегу неприметного Тесового озера. Оно соединяется с Кенозером крошечным ручейком — Тесовым ручьем. Туда-то и повез нас Иван Васильевич.
Разъезжая на лодке по Кенозеру, часто забываешь, что едешь не по реке. Справа и слева тянутся берега, впереди, в голубоватой дымке, виднеется лес, невольно представляется, что там течение ударяется в берег и река делает крутой поворот. Но, не доезжая этого поворота, вдруг видишь, что один из берегов обрывается и в сторону уходит другая река, такая же размашистая, с такими же берегами, до краев залитыми водой. Среди лахт и проливов между островами несведущему человеку так же легко заблудиться, как среди улиц в большом городе. Кенозеро — это узел широченных рек, это грандиозное половодье, не спадающее круглый год.
