Несколько объясняющих слов Икрамов бросил лишь тогда, когда мы одолевали крутую лестницу редакции. Пробормотал с одышкой, что посрамит проклятых «акул», предаст их всенародному позору.
На последней, ступеньке Икрамов остановился. Его душил кашель. Он хватался за грудь, сжимал ладонями потный лоб. Приступы кашля были ужасны; когда он почти падал на перила, мне казалось, что эхо шло по всем этажам, а бетонная площадка, на которую он готов был рухнуть ничком, содрогалась.
Понемногу Икрамов пришел в себя и взглянул уже осмысленно сквозь окно лестничного пролета на раскинувшийся вдали город. Мой взор устремился туда же. Не знаю, о чем думал Икрамов. Я же мысленно прощался с городом, о котором привык говорить «наш Баку». Оттуда, из-за холма, каспийский ветерок нес, бывало, на своих крыльях фабричные дымы, и они расползались по склону как черная овечья отара. А южный ветер, наподобие козла-вожака, уводил черное стадо к другому берегу Апшерона, но и его дорога лежала неизменно через ложбину, где стояла автобаза, так что в гаражах иногда приходилось даже в солнечный день включать фары.
Когда я заявился к Сохбатзаде с жалобой на бухгалтерию, меня неожиданно посетила посторонняя мысль: отчего в своей диссертации тот захотел бороться именно с дымами города? И так ли уж очерствело его сердце?..
Проследив взгляд Икрамова, я понял, что и он ищет глазами холм, за которым скрыта наша транспортная контора. Улучив момент, сказал:
— Товарищ Икрамов, может, вернемся? Зачем выносить сор из избы? Соберемся в гараже все вместе, положим перед собою папахи, подумаем сообща. Лучший лекарь больному — он сам. И хорошее, и плохое в наших руках.
Икрамов слушал не перебивая, с видимым спокойствием. Он напоминал тяжеловеса, который приготовился вскинуть неподъемную штангу и все внимание сосредоточил сейчас на собственных мышцах. Через мгновение надлежит совершить невозможное: под короткий утробный звук «хлоп!» вскинуть над головою неподъемную металлическую штуковину, а затем уронить ее на пол, пока она не раздавила грудную клетку. Ответил он не сразу. Голос звучал скрытой силой, хотя слова произносились медленно, задумчиво:
— Пули изрешетили меня. Хирурги вырезали и выбросили половину селезенки, одну почку, часть желудка. Только сердце уцелело. Сердце осталось на месте. К счастью, его невозможно изъять! Если нож хирурга коснется неосторожно мозга, то, допустим, человек ослепнет на один глаз. Или перестанет различать запахи. Или у него отсохнет рука. Но без всего этого можно обойтись. Только перенести остановку сердца нельзя. Сердце до последнего мгновения не предает человека. Но, Замин, я и сердца своего не пожалею! Пусть уйду из этого мира, однако с несправедливостью не смирюсь. «Акулы» вооружились клеветой, провокацией. Клянусь могилой отца, пятнать доброе имя — это сознательное вредительство! Выбьем у них из-под ног фундамент.
В комнате, куда мы вошли, впритык стояло шесть столов. За каждым склонялся человек, целиком ушедший в работу. Угадать среди них Дадашзаде было не так-то просто. Мы дождались, пока сидевший за ближайшим к двери столом не оторвался глазами от бумаги и случайно не заметил нас. Мы назвали шепотом фамилию, он показал пальцем на середину комнаты.
Тот, кто сидел в центре, имел внешность, сразу бросившуюся в глаза: в нем поражал контраст черных оживленных глаз и белых волос. Он был во цвете лет — и абсолютно седой!
Этот странный молодой человек с головой старца мельком взглянул на нас и кивнул на стулья в углу.
— Несите их сюда. Присаживайтесь.
Слегка потер ладонью нос с горбинкой, провел пальцами по векам и снова уткнулся в исписанный лист. Перо проворно забегало по бумаге. Иногда он откидывал голову и слегка причмокивал, словно пробуя написанное им на вкус. Наконец с сожалением отложил в сторону рукопись:
— У вас ко мне дело? Слушаю.
Икрамов доверительно придвинул стул, открыл рот. Но я опередил его:
— Вы меня приглашали? Вот я и пришел.
Мне хотелось сразу перевести будущий разговор на мои личные проблемы и не дать Икрамову «раскрыть сундук, вывалить кипу хлопка», то есть прямо с порога начать обличение «акул».
— Значит, вы?.. — Дадашзаде с вопросительной улыбкой уставился на меня.
Я избавил его от напрасных мук. Он не мог меня вспомнить, потому что никогда не видел.
— Я шофер из тысяча первой.
— Из… «тысяча… первой»?.. Шофер?..
Икрамов больше не выдержал. Он так и вскинулся:
— Мы пришли по серьезному делу. Прошу, уважаемый, отложите свою ручку и выслушайте. — Нарочито значительным, размашистым жестом он положил на край стола заветную тетрадь. — Вы, конечно, знаете о нашей транспортной конторе? Она достаточно знаменита.
Журналист просиял широкой улыбкой:
— Ах, вот оно что… Как говорится: героя можешь не видеть — достаточно услышать его имя. Знаменитость в дверь сама не постучится, ее надо ловить. Вас, дорогой, на автобазе не застать!
Икрамову не понравился развязный тон. Он строго спросил:
— Вы Дадашзаде?
— Точно так. Самое время познакомиться.
— А я Икрамов, с которым вы говорили по телефону.
— Отлично! Только я вас представлял совсем другим. Маленького росточка.
— Почему?
— Вы говорили со мною так отрывисто, надменно. А по пословице: трижды в день казаться богом желают именно низкорослые люди.
— Ну… — смутился Икрамов, — разве я был так груб?
— Вы случайно подвернулись под горячую руку товарищу Икрамову. — Мне хотелось сгладить неловкость первых фраз.
Икрамов с охотой подхватил:
— Ничего удивительного! Живем в нашей конторе как на вулкане. Хорошо еще, брани не услышали!
— Нет, вы не были грубы. Ваши слова были правильны. «Товарищ корреспондент, по телефону уславливаются о любовном свидании, а чтобы говорить о работе, надо приехать на место».
Необидчивость журналиста произвела на нас хорошее впечатление. Икрамов виновато усмехнулся, и лицо его сразу приобрело подкупающее выражение детской наивности.
— А я считал, наоборот, что вы геркулес. Знаете, окинув первым взглядом эту комнату, подумал: конечно, Дадашзаде среди них нет, мы ошиблись комнатой. Ваш голос в трубке звучал очень солидно. А вы комплекцией пожиже нашего Галалы.
— Забудем эти мелочи. Спасибо, что привели Вагабзаде. Выйдем в коридор, побеседуем.
За дверью я снова попытался взять инициативу разговора в свои руки:
— У меня отобрали водительские права… — Видя, что эти слова не вызвали у журналиста интереса, настойчиво добавил: — Вы хотели говорить со мною совсем на другую тему. Но видите, что получается, наша шоферская бригада выполняла важное задание по перевозке, а сейчас все запнулось из-за оплошки бригадира, то есть меня. Конечно, я виноват…
— Конвойных позовем, пусть уведут опасного преступника, — буркнул Икрамов с мрачным юмором. — Давайте-ка лучше я расскажу.
Дадашзаде уже знакомым мне жестом потер ладонью нос, как бы призывая себя сосредоточиться.
— Товарищи, успеете выговориться оба. Пока не выясним все до точки, мы не разойдемся.
Он оказался прекрасным слушателем. Иногда задавал вопрос, и этот вопрос был не только уместным, но наталкивал нас на новые проблемы, до которых мы сами еще не додумались.
— По скольку часов в неделю простаивают ваши машины в гараже? — неожиданно спросил он.
— Если исправны, совсем не простаивают.
— Тогда спрошу иначе: какова продолжительность рабочего дня?
— Восемь часов.
— А по окончании его где машины?
— Ну… стоят в гараже.
— То есть остаются без дела?
— Иногда вечером производим мелкий ремонт.
— Но ведь не каждый день?
— Верно. Не каждый.
— Еще вопрос. Все ли водители имеют реальную возможность возвращаться с попутным грузом?
— Нет. Смотря какой рейс. При ближних поездках в этом нет смысла. Да и в дальнем рейсе не всегда удобно. — Я немного подумал. — Вот если бы на перепутьях были созданы специальные грузоотправительные базы, тогда все упростилось бы. Пока ищешь подходящий груз, проходит дорогое время. Побочные крюки не занесены в путевой лист, как, впрочем, и случайный груз, сегодня один, завтра другой; они вызывают подозрительность, нарекания автоинспекции. Чем доказать, что груз попутный, а не «левый»?
Дадашзаде что-то быстро черкнул на листке записной книжки. Он не обрывал меня и не выказывал нетерпения, когда я уходил довольно далеко в сторону от его первоначального вопроса.
— Если учесть время приема и сдачи грузов, — задумчиво сказал он, — задержки в пути, а также профилактику, все равно автопарк в целом простаивает по двенадцать часов в сутки. При нехватке транспорта это недопустимо!
