— Дорогой друг, дело, разумеется, не в машине, машины у нас есть, и не в том, знаешь или не знаешь ты дорогу в Усть-Калитвинскую. — Румянцев сел в кресло напротив Щедрова. — Дело в том, что скоро Рогов станет твоей правой рукой, и мне хотелось, чтобы вы тут, в Степновске, познакомились и вместе побывали бы в крайплане, в крайсельхозтехнике, поинтересовались бы, что там планируется Усть-Калитвинскому. Посмотрите, сколько выделяется вам тракторов, комбайнов, грузовиков. Уже сейчас побеспокойтесь об удобрениях. Берите про запас — пригодятся. — Наклонился к Щедрову. — А тут еще, видишь ли, Рогов мечтал занять кресло первого, мысленно готовился к этому, не имея на то никаких оснований. И вдруг в район приезжает Щедров… Так что будет лучше, если Рогов сам тебя отвезет в Усть-Калитвинскую.
— Вам, Иван Павлович, разумеется, виднее.
— Вместе поживете в Степновске, поговорите о районе, о его делах и нуждах, — советовал Румянцев.
— Пусть меня сперва изберут, — смущенно сказал Щедров. — А то как-то раньше времени…
— Изберут! — уверенно сказал Румянцев. — Почему не избрать? Не вижу причины. — Он положил свою твердую сухую ладонь Щедрову на колено, что делал всякий раз, когда хотел сказать своему собеседнику что-то очень важное. — В районе тебя знают. Там ты родился и вырос, там был секретарем райкома комсомола. Кроме того, мы, бюро, знаем тебя как хорошего инструктора крайкома, а теперь еще и ученого… Да, я ведь забыл поздравить! — Двумя ладонями Румянцев сжал руку Щедрова. — Поздравляю с кандидатской степенью! Носи ее с честью! Да, кстати, на какую тему твоя диссертация?
«Ученье Владимира Ильича Ленина о коммунистической нравственности».
— Что и говорить, тема-то не из легких. Ну и как? Сам-то ты своей работой доволен?
— Не совсем.
— Что так?
— Мне кажется, что я не смог свои мысли достаточно подкрепить наблюдениями, взятыми из жизни. — Щедров помолчал, о чем-то думая. — Я не смог ответить четко на вопрос: как жить?
— Как жить? — Румянцев поднял свои черные брови и посмотрел на Щедрова. — Вопрос не простой… Надеюсь, теперь, работая в Усть-Калитвинском, свои теоретические познания сможешь проверить, так сказать, на практической жизни.
Желая переменить тему разговора, Щедров спросил:
— Кого рекомендуете вторым?
— Анатолия Приходько. Ты его не знаешь. Сейчас он секретарь партбюро старо-каланчевского колхоза «Октябрь». Моложе тебя лет на пять. Не агроном, не зоотехник. Имеет среднее образование, парень башковитый, думающий, учится заочно на факультете журналистики. Главное, Приходько знает и любит партийную работу, а это очень важно. — Румянцев снова прохаживался по кабинету. — Чем намерен заняться в эти дни в Степновске?
— Побываю в музее, навещу отца. Как он там?
— Уверен, что портрет Ивана Щедрова висит на прежнем месте.
— Хочу узнать в краевой библиотеке, можно ли выписывать в Усть-Калитвинскую книги, какие мне, возможно, потребуются. Без книг не обойтись.
— Боюсь, захлестнут текущие дела, не до книг будет, — сказал Румянцев. — Из практики секретарей сельских райкомов мне известно, что свободного времени у них очень и очень мало. Секретарь райкома — это практик, человек живого дела. Он всегда в пути, постоянно с людьми. К тому же заседания, совещания, каковых у нас порядочно, тоже отнимают время. Так что из двадцати четырех часов для книг, бывает, не останется и часа.
— Может, как-то найду время, — сказал Щедров. — Скажем, ночью или рано утром.
— А когда спать? — Добрыми, улыбающимися глазами Румянцев посмотрел на Щедрова. — Да, кстати, как твои записные книжки?
— Пополняются.
— Для них тоже нужно время.
— К записной книжке я уже привык и время для записей всегда находится.
— Записная книжка секретаря райкома, его мысли и раздумья, — сказал Румянцев, все с той же улыбкой в глазах глядя на Щедрова. — Когда-то, в молодости, я тоже вел дневник. Кончилась гражданская война, с головой ушел в мирное строительство, и с дневниками пришлось расстаться.
— Иван Павлович, а как обстоят дела в Усть-Калитвинском? — спросил Щедров.
— Дорогой друг, я мог бы высказать свои соображения насчет Усть-Калитвинского, это нетрудно. — Румянцев поудобнее уселся в кресле и некоторое время молчал. — Однако мне хотелось бы, чтобы ты посмотрел район свежими глазами, разобрался бы в обстановке, а после этого мы и поговорили бы о делах и нуждах Усть — Калитвинского. Можно послушать твое сообщение на бюро крайкома.
— А если сказать коротко? В общих чертах.
— В общих чертах Южный — это, как тебе известно, край высокоурожайного земледелия и высокопродуктивного животноводства. И поэтому на фоне районов передовых, а их у нас немало, Усть-Калитвинский, естественно, выглядит отстающим. Для примера сошлюсь на соседний с Усть-Калитвинским — Марьяновский. Усть-Калитвинскому до Марьяновского далеко. Естественно, напрашивается вопрос: в чем причина? — Румянцев задумался. — Во-первых, в том, что в районе запущена идеологическая работа. Случилось так, что усть-калитвинские коммунисты утратили свою авангардную роль, политическая их деятельность не была направлена на подъем трудовой активности масс, и это сказалось на экономике. Во-вторых, твоим предшественником там был Коломийцев, человек больной, характером неуравновешенный. Трудно ему было. К тому же он проявил невнимание к людям, к их нуждам и этим снизил их общественную активность. Есть тут и вина крайкома, в частности моя. Мало мы помогали Коломийцеву. В-третьих, как на беду, Усть-Калитвинский два года сряду постигли неурожаи. Однако самая главная причина — низкий авторитет руководителей района и некоторых колхозов. Вот и получается: вместе с борьбой за урожаи и высокотоварное животноводство в Усть-Калитвинском необходимо поднять авторитет руководящих кадров. В этом залог успеха.
— Как это сделать?
— Надо подумать. — Румянцев расцвел в улыбке. — Как ни далеко видно с моей вышки, а там, в районе, так сказать, с глазу на глаз с людьми, виднее, что и как надо делать. Вот ты и присмотрись хорошенько к жизни района, к людям.
— Что бы вы посоветовали?
— Давать советы — дело нетрудное. — Румянцев снова с улыбкой посмотрел на Щедрова. — Есть, дорогой друг, один совет — для партработника он является законом: не засиживайтесь в кабинете! Я вот тоже, грешным делом, частенько пребываю не в пути и поругиваю себя за это… Да ты, вижу, не куришь? Или терпишь?
— Не курю.
— Похвально! Никотин — яд. Нет, нет, не улыбайся! Это же общеизвестно. Спроси любого врача.
В боковую дверь неслышно вошел пожилой, лысый мужчина в полувоенном костюме и в легких белых бурках, голенища которых были завернуты ниже колен. Он прошел к столу, слегка приподнимаясь на носках, раскрыл принесенную черного цвета кожаную папку. Поглаживая широкую лысину, по бокам обрамленную жиденькой растительностью, он не сводил глаз с Румянцева, как бы говоря этим пристальным взглядом, что пришел он вовремя и то, что нужно принести и положить на стол, он принес и положил.
— Петрович, что у тебя? — спросил Румянцев.
— Две телеграммы — в Госплан и министру сельского хозяйства и некоторые не терпящие отлагательства документы.
Румянцев пошел к столу. Надел очки, поудобнее уселся, взял поданную ему Петровичем ручку и начал читать телеграмму.
— Петрович, телеграмму в Госплан лучше всего послать за двумя подписями: моей и Калашника, — сказал Румянцев, подписывая телеграмму. — Как ты полагаешь?
— Для пущего авторитета? Так и сделаем!
— Это письмо отправь фельдсвязью.
— Не беспокойся, Иван Павлович, — ответил Петрович, чуть наклоняясь к Румянцеву.
— Да, да, верно. — Румянцев подписал остальные бумаги. — Кстати, что там с архитектурным проектом Дворца пионеров?
— Все еще дискутируют.
— Сколько же можно? Вот что, Петрович, пригласи ко мне авторов проекта и тех, кто участвует в дискуссии. — Румянцев озабоченно посмотрел на своего помощника. — Вот только бы выкроить «окно» во времени.
— Выкроить можно, — сказал Петрович. — Как раз завтра у тебя с шестнадцати до восемнадцати и есть такое «окно».
— Вот и вставь в него архитекторов. Дискуссию надо кончать!
— Еще просится писатель.
— Анисим Яровой? — Румянцев подумал, почему-то посмотрел в окно. — Знаю, Яровой давно хотел побывать у меня, да все как-то не получалось. Поищи, Петрович, «окно» и для Ярового. И обязательно сам позвони ему… Да, вот еще что. Не забудь об учительнице Панкратовой. Сейчас же позвони Калашнику и узнай, что сделано по ее письму.
— Просьба Панкратовой уже удовлетворена.
— Как себя чувствует Антонов? Как он там?
— Я разговаривал по телефону с его женой. Сказала, что все так же, лежит. Я предлагал к нам в больницу.
