— Мне тоже дают комнату, — сказал Каргополов. — Поскольку квартиры двухкомнатные, с общей кухней, давай на пару займем одну квартиру, а?
— Так это замечательно! — воскликнул Захар. — В каком доме?
— А вон, в двадцать шестом, который ты строил.
В тот же вечер они начали переселение. Большие окна, батареи парового отопления, крашеные полы, просторная кухня — квартира показалась им настоящим раем!
— Ну что, ребята, — говорила Леля, когда немудрящая мебель была расставлена, — начинаем жить по-людски. Новоселье справлять нужно?
— Дождемся Настеньку с Наташкой, — предложил Захар. — Заодно и рождение отметим.
— Ишь ты, какой жмот! — набросилась на него Леля. — Хочешь «одним махом всех побивахом»? Не выйдет! Новоселье само по себе, а рождение само собой.
Наконец Захар привез Настеньку и Наташку из родильного дома. Бережно неся крохотное существо, затерявшееся где-то внутри свертка из множества простыней, он не чаял минуты, когда можно будет развернуть и разглядеть эту диковинку. Нет, не отцовское чувство руководило им — этого чувства он попросту еще не испытывал. Было просто интересно. Правда, его волновала трепетная жалость к Настеньке и к этому невесомому существу, которое называлось совсем непривычным словом «дочка», и еще тревожило чувство ответственности. Именно это чувство заставило его провести три вечера в столярной мастерской, сколотить и покрасить детскую кроватку-качалку. Теперь она — сюрприз для Настеньки — стояла возле стены у изголовья кровати.
— Как тут хорошо, Зоря! — с тихим восторгом говорила Настенька, оглядывая квартиру. — И тепло, печку не надо топить. А это ты сам сделал? — удивилась она, остановившись возле кроватки.
Захар принялся было раскутывать Наташку, но Настенька прогнала его. Опьянев от свежего воздуха улицы, Наташка продолжала беспробудно спать. Захар вглядывался в ее круглое личико — еще красное, с пухлыми щечками, малюсеньким носиком и крепко смеженными безбровыми глазенками. Никогда еще не видел он человека в таком возрасте и теперь не мог оторвать глаз. Теплая волна прихлынула к сердцу, и оттого еще роднее, еще ближе ему стала Настенька — Настенька-мать…
— Нравится она тебе, Зоря? — спросила Настенька, когда Захар оторвал глаза от Наташки.
— Никак не пойму… Нравится? Нет, это не то слово. Вот тут что-то… — Он коснулся рукой груди.
Под вечер пришли друзья. И кто им сообщил? Первым ввалился Федя Брендин. Долго не хотел заходить в комнату, топтался в коридоре, повторяя:
— Холодный, холодный я, понимаешь? Да и грязный, с работы прямо, — оправдывался он. — Я насчет того, как тут у вас с бельем, кроваткой, или еще что нужно?
Отворилась дверь, и сразу затопало множество ног: вошли Харламов, Толкунов, секретарь бригадной ячейки комсомола Терещенко, Иванка-звеньевой…
Пока гости робко толпились у кроватки и, вытягивая шеи, старались разглядеть существо, лежащее там, в коридоре снова послышались шаги. Дверь открылась, и показалась спина Пригницына в ватной стеганке. Он шел задом, держа за дужку большой таз из черной жести, полный каких-то свертков. Другая дужка была в руке Каргополова.
— Принимай, друг Жернаков, подарочек!
— Поздравляю, станишники! — послышался из коридора голос Аниканова. — А ну, показывайте казачку! — Он долго тряс руку Настеньке, потом Захару.
Леля Касимова обняла Настеньку, поцеловала в щеку и упала головой ей на плечо.
Иван Каргополов извлекал из таза свертки, выкладывал на стол.
— А это самое главное! — объявил он, потрясая над головой литровой бутылкой спирта. — В рабкоопе выписал, по распоряжению самого Ивана Сергеевича!
Настенька не знала, что делать. Ей было боязно и за Наташку, над ней нет-нет да и склонялся кто-нибудь холодный, пыльный после работы, и хотелось выглядеть радушной хозяйкой.
Леля уже орудовала у стола. На клочках газет и в шести тарелках появились куски хлеба, крупно нарезанная соленая кета — самый дешевый и популярный продукт, немного кетовой икры, соленые огурцы и капуста, липкие конфеты-подушечки, разномастные кружки и стаканы, какие только нашлись в квартире. А Иван уже тащил две доски и клал их на табуретки. Наконец все кое-как уместились за столом. Стаканами, вилками и ложками решили пользоваться поочередно.
Едва разлили спирт, как в кроватке послышался писк Наташки.
— Захарка, это она спиртишко требоват! — под общий хохот заявил Иванка-звеньевой.
— Кормить пора, — извиняющимся голосом сказала Настенька.
— Неси ее в нашу комнату!
Леля вскочила из-за стола, стараясь хоть чем-нибудь помочь Настеньке. Они вместе ушли в каргополовскую половину, и, когда приникшая к соску Наташка сладко зачмокала, глотая взахлеб, Леля оцепенела: она долго не сводила глаз с Наташкиного личика. Потом перевела взгляд на лицо Настеньки — бледное, посветлевшее, с запавшими, ставшими еще больше, еще темнее, полными тревожного счастья глазами. Леля села рядом на кровать, обняла Настеньку и горько расплакалась.
— Ты знаешь, врачи говорят, у меня не будет… Говорят, дистрофия какая-то. На почве голода в детстве. — Потом спохватилась, глотая слезы, сказала: — Извини, Настенька, тебе волноваться нельзя. Хорошо, хоть вот они будут иметь настоящее детство. — Одной рукой она вытирала глаза, другой нежно поглаживала одеяльце, в которое была завернута Наташка.
А в это время в соседней комнате неловко замолчали, не зная, удобно ли пить без тех, ради кого они собрались за этим столом.
— Ну, че, Захарка, командуй! — сказал, наконец, Иванка-звеньевой.
— Да, правда! — Захар поднял стакан. — Давайте выпьем.
— Дайте мне сказать, — потребовал Аниканов. — Без тостов неудобно. Откройте двери, чтобы станишница слышала. Настасья! — крикнул он. — И ты, Захар! По моим данным, это двадцать второй ребенок, который родился у нас, у комсомольцев призыва тридцать второго года. Так вот: пусть родится здесь столько же детишек, сколько приехало нас сюда. За будущих людей, которым жить в большом центре Дальнего Востока — в Комсомольске!
— А почему сам отстаешь? — с хитроватой мужицкой усмешкой спросил Брендин.
— Братцы, это не моя вина. Клавдия бастует, — под общий хохот оправдывался Аниканов.
— Ну ладно, давайте выпьем за здоровье Наташки, — вмешался Харламов, — а то этим перепалкам конца-края не будет.
Только выпили, как в наружную дверь кто-то постучал.
— Сиди, Захар, я открою, — сказал Каргополов.
За столом прислушались: кто пришел? О, знакомые голоса: мужественный баритон Прозорова и ломающийся, сдавленный голос Липского. Они долго раздевались и причесывались в коридоре, и все за столом сидели в молчаливом ожидании. Наконец инженеры вошли.
— А что, Захар, не привезли еще Анастасию Дмитриевну? — спросил Прозоров, оглядев разочарованно комнату. В руках он держал небольшой бумажный сверток.
— Привез, привез, Игорь Платонович. Она кормит Наташку, сейчас появится. Да вы садитесь, пожалуйста. Правда, обстановка у нас не совсем… — Захар смущенно усмехнулся, показывая на доски.
Прозоров и Липский с растерянным видом стояли посреди комнаты.
— А вы садитесь, — без обиняков пригласил Федя Брендин. — Чай, в своем отечестве…
Все сдержанно засмеялись. В это время вошла Настенька. Прозоров вспыхнул, но тотчас же взял себя в руки. Раскрасневшись от смущения, Настенька сказала:
— Извините, беспорядок у нас тут…
— Ничего, все хорошо, Анастасия Дмитриевна, — смягчая голос, проговорил Прозоров. — Мы к вам на минутку. Вот, пожалуйста. — Он протянул сверток Настеньке. — От нас с Леонидом Петровичем.
— Господи, зачем это! — Она робко приняла сверток.
— Это как раз то, чего не хватает у вас на столе, — сказал Липский и помог развернуть сверток. Бутылка кагора, коробка дорогих конфет, еще какая-то коробка, бархатная, с серебряной застежкой. Открыла ее Настенька, и вздох удивления вырвался у нее — набор серебряных вилок и ножей… шесть пар! Да, поистине только этого не хватало за скромным столом!
Под Новый год Андрей Аниканов получил письмо от отца. Оно было написано иносказательно, и не сразу сын разобрался в нем. Говорилось в письме о плохой погоде в Новочеркасске, о ломоте в пояснице, о том, что он, отец, теперь уже не строевой конь, а в конце спрашивал совета, не переселиться ли ему в Комсомольск?
Мучительно раздумывал Андрей над отцовским посланием. В конце концов, Андрей пришел к такому решению: если отца арестуют, в Новочеркасске или в Комсомольске — все равно, путь ему, Андрею, будет закрыт. Но только в Новочеркасске — сравнительно недалеко от родной станицы — положение отца более рискованно, чем здесь, на Дальнем Востоке. А тут отец может устроиться ничуть не хуже, чем жил на родине: по берегу Силинской речки недавно была отведена большая территория для желающих строить себе дома.
