— Как это ловко у вас получается, — сказала Оля. — Вы, наверное, с детства этим занимались, да?
— В детстве я был безруким шалопаем, гвоздя забить не мог. Потом, видишь, талант открылся. Может, во мне погиб великий мастер. — Он поправил очки. — А ты чем занимаешься? Кем хочешь быть?
— Понятия не имею, — честно призналась Оля.
— В таких случаях принято говорить, что главное — быть человеком. — Он улыбнулся. — Но я не буду говорить… Я знаю, зачем ты пришла. Конечно, ты пришла меня навестить. Кроме того, я заметил, что ты не спускала глаз с этой полки, — он дотронулся до кипы старых журналов, переплетенных в коленкор. — Правильно? Ты верно разглядела. Это подшивки «Нивы», «Русской старины», есть даже «Сатирикон» и «Осколки», в которых сотрудничал Чехов, есть его первые рассказы… Все это мне подарил человек, которого я однажды чуть не застрелил. Видишь, какая жуткая история… Давай мы сейчас с тобой затопим печь и будем разговаривать дальше. Как Владимир Васильевич? Все в порядке?
— Все в порядке. — Она протянула ему записку. — Отец просил передать. Он сказал, что мы должны гордиться знакомством с вами.
— Какая ерунда, Оленька… Твой отец сделал для меня такое, что я уже почти не инвалид. — Он прочитал записку. — Вот видишь! Неугомонный человек. Большое, доброе дело задумал, дай бог ему справиться… А про это… Газетчики, знаешь, тоже люди неугомонные, столько лет прошло, и вот опять, как будто больше писать не о чем.
— Иван Алексеевич, вы простите, что я надоедаю. Эта девочка, она что, грибы собирала? — Оля спросила и чуть не поперхнулась — надо же, глупость какая, мало ли что приснится.
— Почему грибы? — удивился Липягин. — Ничего она не собирала. — Он замолчал, словно всматриваясь в прошлое. — А может, и правда собирала. Что ей еще в лесу делать?
— Вы ее после этого так ни разу и не видели?
— Ни разу…
— Значит, это правда? Не может быть! Они просто вас потеряли, когда вы поправились, или еще что-то… Они и сейчас вас, наверное, ищут.
— Они меня не ищут, Оленька. Зачем меня искать?.. Давай, лучше посмотрим с тобой журналы, и если тебе захочется что-нибудь почитать, я буду доволен. Тебе наверняка захочется…
— Такого не может быть! — упрямо повторила она. — Не может, Иван Алексеевич! В это просто… нельзя поверить!
Она посмотрела на Липягина, и ей показалось, что он вздрогнул. Еще бы! Понятно, почему он так неохотно говорит об этом. Столько лет думать о человеческой неблагодарности, подлости. Ей стало холодно, она невольно придвинулась к печке… Она хочет понять… Должна понять, что же такое может случиться с людьми, чтобы они бросили искалеченного человека, трусливо бежали…
— Я бы поставила их к позорному столбу, — почему-то шепотом сказала она. — Чтобы каждый мог плюнуть им в лицо!
— Не надо сгоряча судить людей, Оля. Никогда не надо. Всякое могло случиться… Это уже не имеет никакого значения. Давно не имеет. Надо жить дальше… Хочешь, я научу тебя переплетать книги?
— Хочу, — кивнула она и вдруг увидела в его глазах слезы: он не вытирал их, только судорожно сглатывал.
— Иван Алексеевич, что вы! Иван Алексеевич… — Она испугалась, всхлипнула, прижалась к нему и тоже заплакала — горько и безутешно, как не плакала с самого детства.
Черепанов сидел верхом на стуле, вид у него был взъерошенный и злой.
— К чему этот балаган? — спрашивал он смиренно притулившегося в углу Гусева. — Ты знаешь кто? Ты — соглашатель. Мы не просто осрамимся, мы на корню загубим хорошую идею! Сквозная бригада требует крепких тылов, которых у нас нет, и прежде чем говорить о комплексе, надо столько перелопатить… Да чего я распинаюсь? Ты сам все прекрасно понимаешь.
— Еще бы мне не понимать, если я, можно сказать, у самых истоков.
— Так какого же черта?! — Стул под Черепановым жалобно застонал.
— Я все понимаю, Сергей… Мне сейчас должно быть стыдно, но мне не стыдно. Я сознательно иду на обман, на сделку, на подлог, назови как хочешь, потому что… Меня обложили! Жалкие слова говорю, самому слушать противно, но я уверен, что иначе мне просто не дадут закончить работу. Ты поражен… Тебя, конечно, втравливать в это я не имел права. Считай, что сорвался, пошел вразнос… Просто я подумал, что они все равно найдут человека, охотники всегда найдутся… Так что можешь встать и уйти. Даже не попрощавшись.
«Скрутило мужика, — подумал Черепанов. — Давно я его таким не видел… Побитым».
— Дверями хлопать — это в твоем духе. — Он сел рядом с Гусевым на диван. — Дядька меня в курс ввел, как они тебя ласково ублажали.
— Запрезирал, наверное?
— Сочувствовал. Он человек добрый. А я — злой! Я — высококвалифицированный ходок по закоулкам человеческой души. Поэтому слушай меня внимательно. Ты хочешь быть в этой ситуации выигравшей стороной. Так я понимаю? Но ты берешься за это не с того конца. Надо уметь считать.
— Павел Петрович уже посчитал.
— Я не о том. Деньги, прибыль — какая проза! — Черепанов усмехнулся. — Надо вычислить идею. С момента ее зарождения до того, как она станет свершившимся фактом. Как работает компьютер? Очень просто. Щелкает костяшками, отбирает варианты. Я наш вариант тоже просчитал. Ответ однозначный — надо отказаться. Заявить об этом во всеуслышание! Обязательно. И мы — на коне! Непосвященный человек скажет, что это парадокс, человек же, умеющий считать варианты, скажет, что это тонко и изящно продуманная партия. Согласен?
— Я не очень понял, но ты прав. Мы откажемся. Дело, правда, от этого не выиграет, завтра же найдут другую кандидатуру, я даже знаю кого. А мы будем чисты. Вернее, ты будешь чист, а я смиренно покаюсь, что пошел на поводу у самого себя… Не впервой, опыт, слава богу, есть.
— А ведь когда-то ты не постеснялся выгнать из цеха начальника объединения, — сказал Черепанов.
— Не начальника, а его шофера.
— Это еще более смелый поступок.
— Я был молодой и глупый, — печально сказал Гусев. — Теперь я стал старше, и стал… совсем дураком! Все, Сергей, считай, что разговор закончен.
— Куда торопиться-то? Ужинать будем, или голодным выставите за строптивость характера?
— Судя по тому, как Наталья стучит тарелками, будем. — Он побарабанил пальцами по столу. — Завтра с утра пойду себе место на участке застолблю, если, конечно, меня туда пустят.
— Когда я буду директором, у тебя будет персональный участок, обещаю… Теперь вот что. Завтра, прежде чем идти в цех, скажи Балакиреву, что Черепанов согласен и даже накидал тезисы, так сказать, обращения к общественности. Самому мне не с руки, я еще на бюллетене.
— Пошел ты к черту со своими шуточками, — устало сказал Гусев.
— А вот это не по-мужски. Я не шучу, Володя. Просто ты меня убедил. Я все учел, кроме того, что человека они действительно и без меня найдут. А уж этого я позволить не могу! Раз необходимо возглавить — мы возглавим. Пусть только не обижаются… Так что не забудь зайти к Балакиреву.
— Ну-ну… Быстро ты, однако! — в тоне Гусева прозвучало не пойми что: то ли удивление, то ли осуждение. — Дай сигарету!
— Ты же бросил.
— Мало ли… Последнюю! Душа просит. — Он затянулся, расслабившись откинулся в кресле. — А ведь я тебя не за этим вызвал, чтоб мне провалиться! Балакирев вполне мог подождать, да он и ждет, он ведь не знает, что ты приехал… Помоги мне с моделью! Один я не сумею. Просто не уложусь во время.
— Коляску будем строить? А что, давай! Это не кассетный держатель, но тоже… кое-что. Может быть, даже трамплин.
— Чего? — не понял Гусев.
— Метафора такая. Иносказание. — Он потянулся. — Есть хочется… Так ты, говоришь, шофера турнул? А я слышал — самого начальника. На авторемонтном до сих пор этот случай как легенду рассказывают…
Десять лет назад молодой специалист Владимир Гусев установил рекорд, который, если бы подобные достижения фиксировались, остался бы непревзойденным и по сей день. Он проработал в должности заместителя начальника цеха ровно восемь часов. Утром приказ был подписан директором, а под конец смены его с этой должности уволил начальник производственного объединения.
Сняли его за вопиющее самоуправство и хамское поведение, хотя последняя формулировка в приказе не значилась.
Сняли и собирались привлечь к строгой партийной ответственности. Но не успели. Гусев к этому времени уже сидел в самолете и, зажав в кулаке леденцы, которые ему дала стюардесса, думал: с чего начать? Пойти прямо в приемную Президиума Верховного Совета, к Генеральному прокурору или, может, сначала все-таки в министерство. Знающие люди утверждали, что чем выше, тем легче попасть на прием. Так это или не так, он не знал, но знал, что пока начальника объединения не выгонят с работы, он из Москвы не уедет.
