По дороге на станцию он попросил заехать в попутную парикмахерскую, времени у них оставалось с запасом. Народу в середине рабочего дня не было совсем, и он, усевшись в удобное кресло, попросил парикмахершу, толстую и ленивую женщину, привести его в порядок. Та, на удивление, ловко, быстро его постригла, прилизала и густо полила ядовитым одеколоном «Шипр».
Оглядывая в зеркале буроватую от загара, худющую свою физиономию с проваленными глазами, в которых голубовато проглядывало что-то озорное, победоносное и лишь чуть-чуть тревожное, он удивился, давно уже не видел себя таким ухоженным.
И все-таки, несмотря на задержку, на станцию он приехал раньше срока. Сбегал, выспросил у дежурного, не опаздывает ли поезд, а потом бесцельно бродил по платформе, почти пустынной (несколько пассажиров да тележка с посылками), вспоминая, как осенью прошлого года в пасмурный серый день он с чемоданчиком ступил на этот перрон.
На привокзальной площади он увидел роскошный «Икарус». Этот самый «Икарус» вселил в него уверенность: если такие роскошные автобусы ходят до города, значит, все будет в порядке. А попадись развалюха, да конопатая, дырявая дорога, да бедный, обшарпанный вокзал, кто знает, не поворотил ли он оглобли сразу же, в первый час приезда!
Стройка стройкой, но ее характер, но ее перспектива, как и хозяин, то бишь министерство, легко угадывались опытным глазом, как говорят, от вешалки, то есть от ворот, в данном случае от вокзала. Вспомнил, как сквозь забрызганные стекла вглядывался он в новые, маячившие у горизонта белые дома, в подсобные службы, в попутный и встречный транспорт, все больше уверяясь в мысли, что не промахнулся в своем выборе (как бы он ни был случаен) в надежде найти здесь свое место, чтобы остаться работать и жить навсегда.
Что же, плохо ли, бедно ли, он исполнил, о чем мечтал (про себя знал, что не плохо и не бедно), и был готов с чистой совестью (ой ли, так уж и чиста?) принять свою семью.
Но уже можно было заглянуть в будущее, как с Володькой построят они своими руками лодку, как купят мотоцикл, чтобы ездить по Новожиловскому шоссе в лес, как будут собирать ягоды и грибы, которых тут завались, по рассказам старожилов. Прошлый год так прямо будто бы в городских соснах собирали маслята в целлофановые мешочки, проходя домой с работы.
Осенью привезут они саженцы яблонь и вишен, а вдоль забора посадят всенепременные, непритязательные палочки тополей, а между ними кустики сирени и акации.
В октябре дружно, как бывало в деревне, собрав знакомых, нашинкуют артельно хрустящей капусты, со смородинным листом, с морковкой и антоновскими яблоками, проложив полукочешками, а может, еще отдельно и кадочку помидоров. На огурцы почему-то Шохов пока не рассчитывал. А вот бруснику замочить в сахаре он хотел...
Все у него сейчас исполнялось в мечтах, потому что семья приезжала. Да и вообще день был такой, состояние такое, что не могло что-то не выйти.
Из многих-многих дней, прожитых Шоховым в Вор-городке, когда случилось несчастье и нависла угроза уничтожения их поселка, когда девицы в гладких обтянутых джинсах шагали по его усадьбе с теодолитами, будто никого и ничего здесь не было; когда лежала перед ним прозрачненькая хрупкая калечка с перспективным планом города, когда наконец, отчаявшись в борьбе, ходили по домам и собирали коллективное письмо в Верховный Совет, он вспомнил почему-то этот самый счастливый день в его жизни: приезд семьи.
В тот день он был победителем, хозяином, и, как настоящий хозяин, с раскрытыми объятиями он принимал своих близких, своих родных людей...
Поезд на полном ходу вынырнул из-за поворота, мимо Шохова понеслись зеленые вагоны, он никак не мог разобрать номеров. Наконец увидел, испугался, что не там встал. Но поезд, притормаживая, продолжал двигаться, а когда остановился, то вагон номер шесть оказался прямо против Шохова. И в этом тоже он усмотрел везение, хоть долго не раздумывал, потому что сильно волновался.
Он смотрел на дверь, где неповоротливая проводница не спеша откидывала приступку, потом тряпочкой, тоже не спеша, стала вытирать поручни, а из-за ее спины виднелись лица пассажиров, но среди них не разглядел Шохов никого из своих. Перевел глаза чуть правее, на второе от края окно и обомлел: они смотрели на него. Вовка — приплюснувшись к самому стеклу — и еще какой-то подросток, чуть выше, а в самом верху Тамара Ивановна. Она делала какие-то знаки Шохову и смеялась. Вовка, указывая на отца, что-то ей сказал, задирая голову, и она кивнула, а потом указала пальцем на дверь, что могло означать: сейчас выйдем, или, наоборот, заходи, мы тебя ждем.
Растерянно и, наверное, глупо улыбаясь, Шохов рванулся к двери, но тут попер народ, сдерживаемый дотоле ленивой проводницей, и пришлось всех пережидать. Но, глядя вверх, Шохов теперь увидел Вовку с чемоданчиком и рюкзачком, принял его прямо на руки и так обнял, вместе с чемоданчиком и рюкзачком.
— Папка! Папка! — кричал Вовка, отбиваясь.— Иди скорей, там мама тебя ждет. А это Валерка, он тоже с нами!
Шохов оглянулся на Валерку, но не смог сообразить, кто он и почему с ними, да и времени не было на раздумье.
Он оставил детей на перроне и стал пролезать в вагон, потому что кто-то запоздавший еще выходил и они никак не могли разминуться. Наконец проскочил и увидел свою жену. Она тоже была с рюкзаком за спиной и с какой-то поклажей в руках. Она опять засмеялась, увидев Шохова, и первые ее слова были вовсе не о дороге, не о вещах, а о нем: «Какой же ты похуделый!» Так странно выразилась она и поцеловала его в щеку мягкими теплыми губами.
Он засуетился от смущения, схватил чемоданы:
— Эти?
— Да, это все,— произнесла она и пошла к выходу. Оборачиваясь, добавила, что остальное отослано контейнером. Они взяли только самое необходимое.
Шофер с газика, расторопный малый, помог донести вещи. Пока укладывались, усаживались сами, Вовка весь извертелся и успел задать тысячу вопросов. Большая ли станция, сколько поездов через нее проходит и есть ли здесь аэродром, и все в том же духе. Шохов коротко отвечал, но почему-то торопился, хотя теперь-то спешить было некуда. Но так уж вышло с самого начала, что они стали торопиться, а может, Тамара Ивановна, решив, что он торопится, сама взвинтила темп — и так пошло. Старший мальчик, Валера, Шохов теперь разглядел, что он и не мальчик, а юноша, молча им помогал и ни с какими разговорами не лез.
Приметив, что Шохов к нему приглядывается, Тамара Ивановна спросила:
— Узнал? Или нет? Ну, догадайся, ты же его видел!
Шохов опять посмотрел и не смог догадаться. Да и мысли его и настрой были сейчас не из тех, чтобы отгадывать загадки.
— Да Мурашка же,— с укором произнесла Тамара Ивановна.
— Мурашка? — переспросил Шохов.— Но как я мог запомнить, он же маленький был...
— Так он же на отца похож!
— А верно.— И Шохов отвернулся.
Дорогой говорили мало. Даже Вовка перестал сыпать вопросами и прилип к окну. И Валера тоже смотрел, только Тамара Ивановна сидела, откинувшись, и задумчиво глядела на Шохова, а когда встречалась с ним глазами, улыбалась, спокойно и устало.
Вот когда он понял и почувствовал, как она любит его и как она ждала и стремилась к нему, беспутному Шохову, который мог уехать и шастать в поисках того, что, может, и не бывает на свете, и даже вовсе забыть о ней. Все это она пережила и передумала, хоть не все могла знать. Но женщина же, она кое о чем и догадывалась.
Может, он и был виноват (да уж точно был), так в этот счастливый миг его жизни еще сильней из-за своей именно вины любил он свою Тамару Ивановну, уверенный наперед, что никогда ее не оставит.
Таковы были его странные, рассыпанные между другими мысли, когда он смотрел на жену, поспевая объяснять водителю, где и как свернуть к Вор-городку, да еще отвечая на Вовкины вопросы.
Валера сидел молча и ни о чем не спрашивал. Характером, видать, он тоже был в отца.
— А сколько тыщ населения в Новом городе? — теребил отца неистощимый Вовка.— А в Челнах знаешь сколько? Триста тыщ! И памятник поставили: птицу такую... Многоголовую!
— Не птицу, — поправила с улыбкой Тамара Ивановна.— Это «мать-родина» называется.
— Но у нее же птичий хвост! — настаивал Вовка.— А у вас памятники есть? А что есть? Кинотеатр есть? А какой он?
Шохов еще раз объяснил водителю, как проехать к Вальчику, а наверху попросил остановиться.
Много раз в своих мечтах воображал он, как привезет сюда, на Вальчик, семью и, указав в сторону Вор-городка, покажет: вон, самый большой дом — наш! В деталях представлял, но почему-то не верил. Боялся, до самой последней минуты, до того момента, пока телеграмму получил, но и тогда тоже не перестал бояться: вдруг да осечка, грипп, карантин и черт знает что. Вот когда увидел детские мордочки в стекле и смеющуюся Тамару Ивановну, тогда и понял, что свершилась его долгожданная мечта!
