Начал он не просто с запрещений, а с кропотливых разъяснений сотрудникам, о чем и почему нельзя писать. Государственной тайной является точное расстояние между двумя городами, любые абсолютные цифры производства промышленной продукции (можно только проценты). Запрещено упоминание колхозов, выращивающих мак. Нельзя критиковать недостатки изделий, если они продаются за границу, ибо это подрывает нашу внешнюю торговлю. От разъяснений Волобуев перешел к воспитанию сотрудников газеты.
— Обязанность всего коллектива редакции, — говорил Делез Николаевич, выступая на летучке, — помогать Главлиту. Проявляйте инициативу: при отказе авторам ссылайтесь не на цензуру, а на ваше собственное решение.
В индивидуальных беседах Волобуев просил не называть его цензором. От этого слова веяло чем-то холодным.
— Я простой политический редактор…
Макарцева это раздражало. Но по свойственной ему деликатности он не вмешивался в решения лиц, ему не подчиненных. Однако в душе он считал, что не позволит Главлиту встревать в те вопросы, за которые он сам отвечает перед ЦК. Впрочем, и Волобуев никогда не доводил температуру до высокой.
— Мое дело — поставить на ваше усмотрение и доложить своему начальству, Игорь Иваныч. — А решать, если это не касается конкретных государственных тайн и конкретных ограничений по спискам, — решать, конечно, вам!
Слово «конечно» успокаивало Макарцева, и он об очередном конфликте забывал. Деловая энергия Делеза искала выхода, но существовало и чувство опасности. Героизм в тылу только мешал, а его отсутствие только помогало. Войдя во вкус новой профессии, Волобуев размышлял о своем новаторском вкладе в деятельность Главлита. Он пришел к выводу, что его функция не дает полных результатов, так как он приступает к работе над уже готовыми материалами. Вот если бы цензор мог подключаться к автору на стадии замысла, тогда не возникало бы необходимости вынимать лишнее.
В январе 69-го Волобуеву исполнилось пятьдесят. Подготовить приветственный адрес юбиляру Ягубов поручил Кашину, а написал его, конечно, Яков Маркович Тавров. Кашин обошел с письмом отделы. Все сотрудники «Трудовой правды», включая Макарцева, подписались под словами: «Желаем Вам, добрый друг нашей газеты, крепкого здоровья и дальнейшей плодотворной работы на ниве славной ленинской печати». Редакционный художник Матрикулов реализовал идею Якова Марковича и изобразил на обложке Волобуева, держащего в одной руке серп, а в другой молот. Яков Маркович пояснил друзьям, что молотом цензор бьет автора по голове, а серпом по…
48. НЕКОНТРОЛИРУЕМЫЕ АССОЦИАЦИИ
На двери комнаты маячила дощечка «Уполномоченный Главлита. Вход воспрещен».
— Ну что? — с порога спросил Ивлев, без особого усердия пожал Волобуеву руку и сел на стул.
Делез приветливо ему улыбнулся.
— Слушай, Вячеслав Сергеич! Объясни: почему у вас всегда спешка? Я тут человек новый, прошу, требую, чтобы материалы приносили заранее, ну хотя бы за неделю. Мне же надо согласовать с начальством. Нет! Норовите в последнюю минуту…
— Мы — газета! На кой нужно старье через неделю?
— Это — неправильное понимание. Я что ли ограничения придумываю? В Главлите не дураки сидят. Там специально создали группу подтекста — неконтролируемых ассоциаций. У меня инструкция: первый раз читать текст, второй — подтекст. Раньше главным был контроль и профилактика текстонарушений, теперь — подтекстонарушений. К примеру, автор рассуждает о средних веках, а читатель соображает, что у нас еще хуже. Текст укрепляет советскую власть, а подтекст расшатывает.
— И при чем тут «Мутная вода»?
— Сейчас поясню. Критикуете милицию, вроде бы ничего опасного. А читатель поймет, что мутная вода — это система в целом, понимаешь?
— Какая логика?! — Ивлев встал и, повернув стул за спинку, пристукнул им об пол.
— А ты не ищи логики. Что вчера можно было печатать, сегодня уже нельзя. Нынче можно карикатуры на глав одних иностранных государств, завтра на других. Я подчиняюсь последней инструкции, только и всего.
— Ладно, — Слава сделал вид, что уступил. — Ты, как всегда, прав, Делез Николаич. Снимем материал, не волнуйся!
— Не я волнуюсь — Степан Трофимыч.
— Он же уехал!
— Пришлось домой позвонить. Оказалось, он о статье-то понятия не имел. Разберется, если уже не разбирается.
— Дома?
— Зачем дома? Сюда покатил…
Ивлев смотрел на Волобуева в упор, размышляя: сказать что он думает или просто плюнуть в лицо — круглое, здоровое, спокойное. Не сделал он ни того, ни другого, а просто вышел, аккуратно прикрыв дверь.
Теплые, только что отлитые, серебристые стереотипы третьей и четвертой полос, уже подписанных дежурным редактором Полищуком, пошатываясь на крюках и поскрипывая, давно приползли в печатный цех. Печатники, отрываясь время от времени пососать бесплатного молока из пакетов, снимали тяжелые блоки и устанавливали в ротационные машины. Шла приправка. Медленно прокручивая валы, рабочие подгоняли, подпиливали, придавливали отливки, чтобы оттиск краски был равномерный .
ТАСС дал отбой, и пошла первая полоса. Отбой означал, что в номер не поступит срочного материала, в передаче которого газетам ТАСС сам является переправочным звеном. Где готовятся эти важные материалы, обязательные для всех газет, неизвестно. Но о возможности появления таких coобщений редакции уведомляются заранее. В наборном цехе все еще задерживалась вторая полоса, подвал которой занимала статья Ивлева «Мутная вода». Рабочие подходили и читали ее в зеркальном изображении. Такое бывало редко: свою газету печатники презирали, а информацию получали дома сквозь глушилки.
Стереотиперы задерживали печатный цех, а тот — экспедицию. Автомашины ожидали мешки с матрицами, чтобы везти на аэродромы. Там их растаскивали по самолетам и отправляли в города, где «Трудовая правда» печаталась и выходила утром вместе с местными газетами. Срыв графика на несколько минут задерживал доставку газеты в киоски по всей стране. Миллионы, идущие на работу, не успевали купить газету, и она шла в макулатуру.
В ожидании отбоя в редакции наступила тишина. Взрывы смеха доносились из комнаты Раппопорта, в которой, кроме хозяина, сидел Закаморный. Дверь в отдел писем была полуоткрыта. Надя, прислушиваясь к шагам в коридоре, тихо регистрировала дневную почту, хотя спокойно сделала бы это завтра. Ивлев мог заметить, что она здесь, и тогда до метро они дошли бы вместе. Кашин кормил рыбок у себя в кабинете, решив оказаться по дороге домой с машинисткой Светлозерской, дежурившей до отбоя на случай, если дежурному редактору понадобится допечатать в номер. Между тем Ягубов стремительной походкой уже входил в наборный цех. Начальники печатного и стереотипного цехов едва за ним поспевали. Начальник наборного спешил навстречу.
— Где ближайший телефон?
Ему показали. Ягубов был бледен, немного взлохмачен. Пиджак, надетый впопыхах на голубую шелковую майку, был застегнут на все пуговицы, а не на среднюю, как обычно. Подойдя к телефону, Степан Трофимович набрал внутренний номер Полищука.
— Лев Викторыч! Прошу срочно спуститься в цех.
Не ожидая ответа, Ягубов положил трубку и, протянув руку вперед, потребовал:
— Полосу!
Ему протянули пахнущий краской лист. Ягубов сразу углубился в чтение, будто стоящих вокруг него и ждущих распоряжений людей не существовало. Дочитав до конца, он аккуратно сложил лист и стал рвать на мелкие части. Измельчив, он смял их, затем разжал пальцы и ссыпал обрывки в ящик для мусора.
— Сколько экземпляров тиснули? — спросил он.
Начальник наборного стал загибать пальцы:
— Дежурному редактору, цензору, «свежей голове», бюро проверки, в отдел спецкорров и в корректорскую, — шесть, как обычно.
— Соберите все шесть немедленно. За нехватку каждый из вас отвечает партийным билетом. Предупредите рабочих, мастеров, охрану…
— Ясно!
Подошел Полищук. Люди расступились, давая ему возможность говорить с Ягубовым. Полищук был явно смущен.
— Нехорошо получилось, Степан Трофимыч, — он попытался смягчить конфликт. — Не предупредил вас и взял ответственность на себя. Но печатать ведь и не собирались. Только для переговоров. Ведь с Какабадзе несправедливо…
— А со мной — справедливо, Лев Викторыч? — не дослушав, медленно проговорил Ягубов. — Или, может, я не ваш сотрудник? Но об этом потом…
Он повернулся к начальнику наборного цеха:
— Чего вы стоите? Ставьте в полосу загон. Или вы всю ночь тут проторчите?.. Лев Викторыч, пройдемте ко мне.
Ягубов нагнул голову, словно собрался бодать собравшихся, и ни на кого не глядя двинулся к двери. Он поднялся к себе в кабинет и открыл его своим ключом.
— Садитесь, Полищук, — теперь, когда меры были приняты, а ответсек у него в руках, Степан Трофимович успокоился и подобрел. Он просто сидел и курил в задумчивости сигарету за сигаретой. — Ну и дела! Как прикажете все это понимать? Ведь обманули-то не меня — я рядовой партийный работник. Вы обманули партию!
