— Это как же? — растерянно спросил он. — Где тебя угораздило?
— Не твое дело. — Липягин поднялся. — Идем. Я безногий, да верткий.
Хряпин, ничего не ответив, сбегал на буровую и приволок ящик из-под консервов.
— Садись… Высоко оттяпали-то? Ну да им попадись, они чужого мяса не жалеют… Да не молчи ты! Судьба наша не такая, чтобы глотки друг дружке грызть. — Он вдруг улыбнулся. — А дроби из меня вытащили — килограмм! Ей-ей! Во псих!.. Ты без места, да? Так у нас тоже… Сам понимаешь, не светит. Мы тут воду ищем, по договору.
Липягин сидел разомлевший, добродушный, никакого зла у него на Хряпина не было. Тот Хряпин, которого он хотел убить, остался где-то далеко, а этот смотрит на него сочувственно, с участием… Мамонта раздавил… Полно, Липягин. Может, и не было никакого мамонта, так, мираж один…
— Мы через час шабашим, — сказал Хряпин. — Айда с нами ужинать. Мужики хорошие. Посидим, хлебнем помалу… Ты не думай, Иван, это я сгоряча окрысился-то. Вижу — опять правдоискатель прется… Ногу-то где оставил?
— Пропил, — усмехнулся Липягин. — Ноги нынче в цене… Ладно, подожду. Честно говоря, живот подвело.
— Так это мигом! — он снова смотался на буровую и принес вяленую рыбину. — Хлеба нет, так стрескаешь…
Вечером в избе, которую сельсовет выделил для буровиков, сели ужинать всей бригадой. Хозяин, чей дом был ближе всех к будущему колодцу, выставил щедрую закуску. Выпили. Липягин тоже выпил: за последний год без этого не обходилась ни одна еда. Хряпин по случаю встречи с соартельщиком стал рассказывать, как греб самородки лопатой, подмигивал Липягину: нехай, дескать, слушают, это им не водичку для тружеников сельского хозяйства искать. Вспоминал всякие истории, большей частью — душераздирающие. Не преминул сказать и о том, что его друг, Ваня Липягин, — вот он, среди нас сидит, — тоже пострадал на трудовом фронте. Случайно, но пострадал.
— Случайно — это обидно, — сказал хозяин. — Мой брательник в городе под трамвай попал. По пьянке. А еще, знаю, сгорел один, тоже в нетрезвости… Ежели он, например, пацанов бы из огня вынес, это не обидно, а так… Обидно!
— Не один черт отчего помирать, — сказал Хряпин. — Все равно не хочется. Разольем, а?
— Кому же хочется? — продолжал хозяин. — А все-таки… — Он посмотрел на Липягина. — Под машину угодил или как?
«Жалеют меня! — горький хмель ударил в голову. — Все жалеют… Хряпин вон — рука у него не поднялась на безногого. И самому мне себя до смерти жалко, только молчу, а то, не приведи бог, опять, как Люська-дворничиха, ляпнет кто-нибудь: «Тебе бы под поезд, что ли, кому ты такой нужен!» Подумаешь — сапоги у нее пропил… Эти вот тоже — алкаши, перекати-поле, а жалеют… Не надо мне жалости!»
— Под машину, говорю, угодил или как? — снова спросил хозяин.
— Под поезд, — сказал Липягин. — Под товарняк. Девчонка ногой в стрелке застряла… Я ее вытащил, а самого подмяло. — Он выпил еще стопку. — Так что… Не совсем зазря. Не по глупости, — он сказал это и услышал крик: «Дяденька, ну что же ты!» Голос его окреп. — Недаром я, выходит, на деревяшке ковыляю… Человек жить остался!
От волнения он покрылся испариной. Пусть знают! Пусть не смотрят на него, как на калеку с паперти… Он, Иван Липягин, совершил поступок, и пусть они все тут заткнутся!
Как ни шумно было за столом, но слова Липягина расслышали все.
— Надо же! — значительно произнес хозяин. — Это другой коленкор… Чего ж тебе, пенсию хоть положили?
— Положили, — кивнул Липягин. — Персональную. Но без работы не могу. Врачи говорят — свежий воздух нужен.
— Ну, Ванька! — Хряпин аж рот разинул. — Ну, Ванька! Я тебя сейчас качать буду!
— За такое дело ордена надо давать! — возбужденно сказал кто-то. — Чего скромничать!
Хряпин, опомнившись, быстро овладел вниманием.
— Да он откажется! Ваня знаете какой? Он же в меня пулял! Как шарахнет! — Хряпин смотрел на Липягина влюбленными глазами. — Он за мертвые кости пострадал, а за ребенка — не то что под паровоз, он танк своротит! — Хряпин обхватил Липягина и стал чмокать его мокрыми губами. — Не такой человек, чтобы выпячиваться стал! Да ни в жизнь! — Пошатываясь, он встал и предложил тост за своего лучшего друга, за людей, которые ради людей… на костер, на плаху!
— Слышал я вроде что-то, — сказал хозяин, подвигая Липягину распластанного, истекающего жиром гольца. — А может, о ком другом… Далеко дело было?
— На Слюдянке. На шестом перегоне.
— Точно! Мужик один на станции рассказывал, поезд, говорит, чуть с рельсов не сошел, и про девчонку что-то… Да я толком не слушал, ни к чему было…
Завтракали молча. После вчерашнего вид у всех был помятый.
— В голове стучит, но — ни-ни! — говорил Хряпин, лениво прихлебывая чай. — На работе не потребляю. Я и тогда, если бы от злости не приложился, разве бы накуролесил? Серега меня спонталычил… Помнишь Серегу? Сгинул! Денег, правда, огреб. Хорошо мы в тот раз взяли. — Он посмотрел на Липягина. — А вообще-то, Ваня, ты не теряйся. С этих, у которых дочка, можно прилично стребовать. Не постоят.
— Опять я тебе сейчас врежу, — сказал Липягин. — Как был жлобом, так и остался.
Но не зло сказал. Для приличия.
— Во псих! Ты колбаску жуй. Дефицит. Хозяин выставил.
— Жую… — Липягин машинально расправил пожелтевшую журнальную страницу, на которой была разложена колбаса, вгляделся… С хрупкой, но еще глянцевитой бумаги на него грозно глядел усатый, бравый, увешанный крестами и еще какими-то орденами солдат, за ним рвались снаряды, небо было затянуто дымом. «Рядовой Мукдена» — гласила подпись.
— Откуда это у тебя? — спросил Липягин.
— Красивые картинки? — Хряпин привстал и вытащил из-под матраца растрепанный журнал. — Старинный! Мы тут дом ломали, я и нашел. Полон чердак был. Запихал в мешок и принес. Интересно! Машины всякие, лошади. А купальники были — обхохочешься!.. Теперь вот на хозяйство пускаем.
— Отдай мне, — попросил Липягин. — На память. Буду картинки разглядывать, если в сторожа определят.
— Дарю! — Хряпин сложил журналы в бумажный мешок. — Помни таежную дружбу!.. А голова стучит! Голова свое требует…
На птицеферму Липягина не взяли — ни кормачом, ни сторожем. Зато, побродив по селу, он наткнулся на объявление: «Школе-интернату требуется истопник». «То, что надо! — сразу решил он. — Спокойно, тихо. Дрова трещат… Иду в истопники!»
На его хромоту сперва косились, потом перестали: работу человек исполнял, печки всегда горячие, а главное — непьющий. После того ужина у буровиков водку на дух не переносил. Вспомнит — краской заливается. Хвастун. Герой Мукдена…
Каморку ему выделили уютную, под лестницей. Сиди, читай журналы. Увлекательнейшее чтение! Забытый, давно исчезнувший мир страусовых перьев, раутов, приемов у его императорского величества…
Как-то вечером пришла воспитательница.
— Какой вы, оказывается, скрытный, Иван Алексеевич! Мы ведь ничего не знали… Очень прошу — надо перед учениками выступить на Уроке мужества. В субботу проводим. Вы уж пожалуйста! Они ждут.
Липягин выступил.
На другой день в школу позвонили из соседнего райцентра: «Можно товарища Липягина? Дело в том, что у нас вечер допризывников, мы бы хотели…»
На вечере был корреспондент районной газеты. Он сфотографировал Липягина и написал о нем заметку. Потом приехал Можаев. Правда, Липягин к тому времени уже снова лежал в больнице: культя у него воспалилась, открылся свищ, и врачи сказали, что надо еще немного отрезать, чуть повыше. Протез потом было трудно приспособить, чтобы и по ноге, и удобный. Можаев помог. Спасибо ему, доброму человеку…
Справочник Липягин все-таки достал. Он позвонил в горисполком и попросил передать строителям, что на стыковку приехать, к сожалению, не может: плохо себя чувствует. Впрочем, до осени далеко… А за внимание — спасибо, помощи ему никакой не требуется, у него все есть.
Расширенное заседание профкома, посвященное подготовке к первомайским праздникам, подходило к концу.
— Все решили, все обговорили, все всем ясно, — произнес председатель профкома Ужакин. — Только мне не ясно. Что у нас делается с наглядной агитацией? Лозунги старые, выцветшие. Через неделю делегация приедет, иностранные специалисты, а у нас… Краснеть придется!
— Они все равно по-нашему читать не умеют, — сказал Валя Чижиков. — Чего зря стараться?
— Отставить хаханьки! — Ужакин обернулся, чтобы разглядеть говорившего. — Это ты, Чижиков? Ты зачем здесь?
— Вызывали.
Ужакин глянул в лежавший перед ним список.
— Правильно, вызывал… У тебя что, «комсомольский прожектор?»
— Народный контроль у меня.
