— Не-ве-роятно!.. Единственный сын!.. — баском гудела Надежда Григорьевна.
— Поэтому Линушка и не писала! — звенел тонкий голос Виктории Григорьевны. — Видимо, там сразу все пошло плохо. Но откуда, откуда в нем такая черствость? Пусть плоха жена, но сам-то он, сам каков?!
Очаровательный малыш в светлых кудряшках, затем — милый, вежливый мальчик, потом — застенчивый юноша, прилежный в учении, влюбленный в математику, — этот Миша, каким они его помнили, превратился в воображении сестер в некое угрюмое чудовище, в некое одутловатое страшилище с заплывшими глазами.
Ранним утром сестры проводили Алину Петровну на вокзал, а через неделю от нее пришло длинное письмо, полное восклицательных знаков. Как ее прекрасно встретили! Какой чудесный двухэтажный дом в лесу! Сколько вокруг черники и малины! Тимофей Иванович вполне, вполне здоров! Она обо всем, обо всем договорилась! Нужно только оформить документы, и их поселят в отдельной, представляете, в отдельной комнате! Здесь на всем, на всем готовом! Здесь все, все есть: кино, душевая, банька в лесу, даже врач и медсестры! За все это каждый вносит свою пенсию, но при этом каждому выдают определенную сумму на личные расходы! Совсем, совсем не то, что у Мишеньки, где ей не давали даже гривенника! Ах, какое счастье, что она вырвалась!
Уж и неизвестно, сколько раз прочли сестры это письмо. Читали вслух и про себя, снова вслух и про себя. Спустя три дня они приняли окончательное решение.
В тот же день, надев свои лучшие платья, надев шляпки и перчатки и взяв зонтики, поскольку небо с утра хмурилось и часто накрапывало, они отправились на соседнюю улицу — в горсовет. Оттуда пошли в райсобес, из райсобеса — в бюро технической инвентаризации, в чьем ведении находились домостроения. А дальше — к нотариусу, снова в райсобес, снова в горсовет и, наконец, в школу к знакомой секретарю-машинистке, которая по их просьбе отпечатала объявление о продаже дома.
Их просьба, с какой они обращались в разные учреждения, многих приводила в недоумение: зачем, почему, какая в том необходимость?
— Мы так решили, — отвечала Надежда Григорьевна, и вид у нее при этом был торжественный. — Мы все хорошо обдумали.
Они не стали рассказывать сторонним людям, что уже не могут содержать в порядке свой старый дом, что с каждым годом им все труднее топить зимой печи, носить дрова и уголь, воду из колонки, расчищать снег, ходить в магазин или на рынок, самим стирать, мыть полы. Они полагали, что это всем ясно без объяснений. И просили лишь об одном: помочь им устроиться в Лесное, откуда писала им Алина Петровна.
Лишь один раз, когда инспектор райсобеса, молоденькая девушка в юбке-коротышке и сильно накрашенная, сказала сестрам: «Не понимаю, чего вам не хватает. По-моему, у вас вполне счастливая старость», — Виктория Григорьевна с грустной улыбкой ответила:
— Старость, милая девушка, в отличие от молодости не может быть счастливой. Самое лучшее, если она будет покойной. К сожалению, молодые люди не всегда это понимают. Если вам когда-нибудь придется читать записки известного сельского учителя Сухомлинского, вы найдете в них те же мысли.
Домой сестры вернулись к концу дня, донельзя утомленные, но довольные сделанным.
Еще больше обрадовались они, когда на другой день явился первый покупатель.
— Эй, хозяева, где вы тута? — весело закричал он, войдя во двор. — Этая хата продается чи не этая?
Надежда Григорьевна и Виктория Григорьевна поспешили к нему из комнаты.
— Да, да!.. Здравствуйте!.. Вы прочли наше объявление?..
Перед ними стоял краснолицый мужчина крупных размеров, в синем полинялом картузе, в такого же цвета полинялом костюме и в расшлепанных сапогах.
— Да кто ж з вас за главную хозяечку будет? — весело спросил он, осматривая вприщур сестер.
— Мы обе, — охотно отвечала Виктория Григорьевна, не скрывая своего удовлетворения по поводу прихода этого веселого человека. — Дом разделен на две половины: одна — моя, другая — сестры. Но одной половиной мы совершенно не пользуемся.
— Ясненько, — кивнул веселый покупатель и предложил: — Ну, давайте обсмотрим, чего у вас тута есть.
Осмотр Нечипор Фомич (так звали покупателя) начал со двора и с большого участка земли за домом, где ничего, кроме бурьяна и двух яблонь, не росло. В прежние годы на этом участке сестры выращивали овощи, потом они оставили это трудоемкое для них дело, ухаживали только за розами, украшавшими всю переднюю часть двора.
Нечипор Фомич неспешно похаживал по участку, тыкал носком сапога в доски сарая, попробовал обеими руками крепость забора, отчего забор покачнулся, но все-таки устоял на месте, зачем-то вывернул ударом каблука пучок зеленой травы вместе с землей, потом растер на ладони щепоть земли. И было похоже, что все, на чем останавливалось его око, ему не нравится.
— Это чего ж за крыша такая на сарае? Может, вы ее, хозяечки, заместо решета для муки держите? — смеялся он. А подойдя к погребу, совсем развеселился:
— Эт, погребок! Всему миру на вдивленье: дунь, плюнь — и пшик остался!
— Нет, погреб отличный: глубокий и каменный. Можете спуститься и удостовериться, — строго ответила Надежда Григорьевна.
Однако Нечипор Фомич спуститься в погреб не пожелал. Махнул рукой и двинулся к дому. Тут он извлек из кармана большой гвоздь и стал сковыривать им со стены штукатурку, Добираясь до дерева. В дерево гвоздь вошел мягко, щепа легко откололась, и посыпалась мелкая труха.
— Ясненько! — отчего-то обрадовался Нечипор Фомич и спрятал гвоздь в карман.
В доме он задерживаться не стал. Заглянул в одну комнату, в другую. С интересом оглядел полки с книгами, захватившие три стены в большой комнате и две в спальне, похлопал растопыренной пятерней по крышке пианино, покачал головой и сказал:
— Усе, хозяечки, подвигал я до дому. Завтра женку на смотрины привезу. Ну, покедова!
Сестры вопрошающе посмотрели друг на друга.
— По-моему, он вполне достойный покупатель, — оживленно сказала Виктория Григорьевна. — Чем-то напоминает чеховского купца Лопахина.
— Ну нет, какой он Лопахин? — возразила Надежда Григорьевна. — Лопахин был…
— Эй, хозяечки, выдь сюда! — раздался вдруг за окнами веселый голос возвратившегося от калитки Нечипора Фомича.
И тут же, заглянув в раскрытое окно, он сказал:
— От дурило, об цене-то позабыл спросить! А женка не забудет — спросит. Дак какая ваша цена за хатку будет?
— Шесть тысяч, — не задумываясь, ответила Надежда Григорьевна, следуя совету школьной секретаря-машинистки, оценившей по памяти в такую сумму их дом и все дворовые строения.
— Ясненько! — бодро кивнул Нечипор Фомич и с тем окончательно удалился.
Утром следующего дня к воротам подкатила машина-цистерна с надписью на желтом боку: «Молоко». Колхоз «Красный луч». Из кабины выбрались Нечипор Фомич и жена его, не уступавшая мужу ни в росте, ни в ширине плеч. Они оглядели улицу, оглядели продающийся дом и вошли во двор.
Вопреки ожиданию сестер жена Нечипора Фомича, Аксинья, не стала ничего рассматривать ни во дворе, ни за домом. Возможно, потому, что Нечипор Фомич, увидев сестер, поливавших из леек свои розы, сразу же сказал:
— Ну, пошли в хату, хозяечки. Будем об деле мозговать.
Войдя в дом, Нечипор Фомич прямым ходом прошагал в большую комнату и, кивнув на полки с книгами, многозначительно сказал жене:
— Видала? То-то и оно-то!..
Аксинья обвела черными выпуклыми глазами книги, скрывавшие стены, и молча кивнула. И потом, во время всего разговора, она не проронила ни слова.
— Значица, такое дело, хозяечки, — начал Нечипор Фомич, присаживаясь к столу.- — Я ваш первый купец и распоследний. Меня втеряете, другого такого не найдете. Хатка ваша, хозяечки, токо на дрова тягнет. Дак шесть тыщ за трухляк — это ж цена дорогая, верно? А вот место у вас тута что надо: в самом центре и усе под боком. Это нас встраивает. И то встраивает, что на вашую улицу уже три семейства з нашего села перебралось, значица, и тута суседями з ними будем. Хатку я вашую повалю, новую поставлю, и начнем мы городскую жизнь. И все ж таки даю я вам пять тыщ за вашиё дрова, но с одним условьем: все этие книжки и пьянина в придачу пойдуть. У меня, хозяечки, пятеро школьников, пущай читают. Выйдуть в люди — спасибочки вам скажут, — Нечипор Фомич подмигнул сестрам веселым зеленоватым глазом.
Сестры явно не смогли сразу осмыслить сказанного Нечипором Фомичом, что видно было по их напряженно-растерянным лицам. Но вот Надежда Григорьевна сняла очки с толстыми стеклами и, уставясь на Нечипора Фомича блеклыми глазами, точно хотела получше разглядеть его, спросила, как о чем-то невероятном:
— Книги?! Оставить вам в придачу книги?! То есть кое-что мы могли бы, но… Нет, нет, это невозможно!
