— Я секретарь, — сказал он и хотел приподняться со стула, но, вспомнив про потолок, решил принять делегацию сидя.
Делегаты вежливо поздоровались с редакционным секретарем, пожурили его слегка за отсутствие пионерского галстуха и, не теряя напрасно времени, приступили к деловой беседе:
— Скажите, редактор журнала тоже пионер?
Секретарь немного подумал и с расстановкой ответил:
— Видите ли, не так, чтобы уж совсем пионер, но… Если бы в 1880 году были пионерские организации, я думаю, он был бы самым примерным пионером!
— Но, — налегал Шайба, — все таки он есть сознательный товарищ?
Секретарь пожал плечами:
— Кто ж его знает?.. Вот уже двадцать три года, как он большевик — это я знаю, а насчет сознательности — не отвечу… По моему — сознательный!
Делегаты немного посовещались и решили, что за такое время пребывания в партии даже Колька сделался бы сознательным и потому пришли к единогласному заключению:
— Конечно, редактор человек сознательный и пионеров понимать должен.
Шайба оглянул комнату, повертел дверной ручкой и сказал секретарю строго:
— Ну, вот! Мы, т. е. Я, Колька и Май — являемся делегацией краснооктябрьского отряда и должны выразить свою радость по поводу годовщины самому редактору и сделать ему кой-какие указания по поводу журнала!
— Хорошо, — сказал секретарь и повел делегацию к редактору.
* * *
После приветственных слов, Колька попробовал было сагитировать редактора насчет своих стихов.
— Вы, как сознательный товарищ и наш редактор, — начал Колька, — то я хочу вам дать для журнала мои стихи и чтобы сейчас же ответ!
Но редактор журнала — стреляная птица и потому ответил Кольке с дипломатичным уклоном.
— Видишь ли, ты свои стихи, конечно, можешь оставить, но ответа теперь я не могу дать. Есть у нас пионерская редакционная коллегия, то да се, сам понимаешь, как трудно решать вопрос о стихах!
О редакционной корзине редактор умолчал, но Колька все-таки обиделся:
— Смотря, какие стихи, а если это мои — тогда как?
Впрочем, редактору не пришлось отвечать, потому что вперёд выступил Шайба и, отстранив Кольку, начал свою речь таким образом:
— Вы, товарищ редактор, не обращайте внимания на Кольку, потому он у нас самым отсталым пионером считается: всегда опаздывает на собрания, а раз даже на три с половиной минуты опоздал, но в виду того, что мне поручили сделать указания журналу, то — конечно — необходимо печатать в журнале: как живут дети-пролетарии в Америке, Франции и в других буржуйских местах.
Также очень желательно нам узнать: как самому сделать фотографический аппарат, потом еще относительно хождений, путешествий в разных странах и еще чтобы — как получается стекло, иголка, бумага и как нефть добывают и почему землетрясения происходят и чтобы не как в газетах, а как в рассказах.
— Еще — про наши города: что делают люди в Москве и что они производят в Самарканде, чтобы мы могли хорошо знать наш С.С.С.Р.
Потом просим описать, что будет через тысячу лет и как жили люди, когда еще городов не было!
Долго Шайба выкладывал, а если спотыкался, то ему на выручку спешил Май.
— Очень рад, что вы стремитесь быть хорошо развитыми и образованными пионерами! — сказал редактор, выслушав делегацию, — наша республика очень нуждается в дельных и толковых людях и мы принимаем все зависящие от нас меры, чтобы в нашей стране было побольше культурных людей!
С этими словами он достал из письменного стола лист бумаги, на котором все пожелания пионеров были написаны слово в слово.
— Видите — сказал он — это план нашей дальнейшей работы и все, что хотят знать пионеры, мы в самом ближайшем будущем начнем печатать!
После этого беседовали еще полчаса.
Воспользовавшись рассеянностью редактора, Май потихоньку открыл в редакционном столе боковой ящик и сунул туда рукопись Владлена.
Распрощались друзьями.
И, когда вышли на улицу, Шайба сказал с удовлетворением:
— Вот это — сознательная редакция! Мы только еще подумали, а они уже и план составили. Хо-ро-шо!
А Колька всю дорогу молчал и только у дверей отряда взял улыбающегося Мая за плечо и пробурчал мрачно:
— Смейся, не смейся, я все равно скажу, что ты простился с редактором за руку. Посмотрим, какое ты имеешь право нарушать пионерские обычаи. А еще сознательным себя считает?! Вот увидишь, как тебя взгреют!
I.
В представлении Мишки — посыльного вокзальной почты — вставали далекие города, с неведомыми названиями — большие и маленькие, где с раннего утра до поздней ночи шла беспрерывная стрельба, где по железу крыш катался треск стального гороха и в темных переулках, согнувшись в три погибели, мелькали эти странные люди — большевики.
И Мишке казались они почему-то замаскированными, таинственными, — в огромных, серых кепках.
Но для чего сражались они — трудно было Мишке понять, и напрасно он ломал себе голову, стараясь разгадать этих удивительных людей — большевиков.
— Ну, революция, — размышлял Мишка, — царя там… убрали, ну… конечно, это нужное дело, потому об этом и батька всегда говорил..
Хорошо — пусть так… А теперь что?.. Нет же ведь царя?.. Что же теперь бьются?..
В мучительных поисках ответа он шел к своему закадычному другу — Ваське под лестницу, где тот клеил конверты, садился против него на корточки и спрашивал:
— Как ты думаешь, Васька, насчет революции?.. Что это революция?…
— Революция-то?.. А очень даже просто — без Царя значит!
— А теперь?
— Чего?
— Да вот теперь-то… Ведь, говорят, другая идет революция по городам… И телеграммы каждый день приходят…
— Это ты про большаков, что ли?
— Угу!
— Большаки… это уж выходит что-нибудь в роде фигель-мигель… И опять же, кто их знает что они за люди!..
— Разное про них говорят, — задумчиво произносит Мишка, рассматривая с интересом свой большой палец, выпирающий из сапога, — кто говорит — будто за новую революцию они, а кто и другое… Начальник говорит, что они бандиты…
— А бандиты кто?
— Бандиты?.. Кто ж их знает… Видал я вот в цирке недавно… плясали танец бандитов… в кепках и с красными галстухами на шеях…
— Ну, вот и брешешь… Это плясуны просто! Ты перепутал, наверно, чего-нибудь или не понял как следует… Если он плясун, так зачем ему революция?
— Это, конечно, — соглашался Мишка, — только, надо бы разузнать про такое дело основательней… Знаешь — вот… спросим-ка у Сахарова — он большой и должен все до ниточки знать об этом!..
— Ладно… Вот только кончу эту сотню клеить и — Гайда.
Сахаров — почтальон вокзальной почты — угрястый и добродушный малый, был самым задушевным приятелем Мишки и Васьки. Всегда веселый и неунывающий, он соглашался на всякие рискованные предприятия ребят, затеваемые, с целью насолить начальству; любил Сахаров потолковать и о неравенстве между богатыми и бедными, любил поругать за глаза все начальство, начиная от губернатора и кончая дежурными по телеграфу.
— А вот, ведь, в глаза не скажешь, — подзадоривали его иногда ребята.
— Скажу, хлопцы, — улыбался Сахаров, — будет время — скажу… Но только — лучше помолчать до поры до времени… А так-то — что ж без толку трепаться?
А ругал он телеграфное начальство не без дела: за Мишку крепко крыл начальство Сахаров.
Мишка самоучкой на Бодо и Юза по ночам учился, Мишку били по утрам за самовольство, грозили выгнать со службы, ежели он — Мишка — хоть еще раз подойдет к аппарату; дежурные чиновники ухо вертели, приговаривая:
— А, будешь? Будешь, пащенок ты эдакий?.
Мишка дергался, извивался, клялся и зарок давал:
— Ой, дядиньки, по гроб жисти не подойду к аппарату.
А ночью снова залезал на высокий стул и принимался за старое.
А когда Мишка дежурил, однажды ночью, за одного нализавшегося в стельку юзиста, отскакивая при приближении дежурного в сторону от аппарата, Сахаров гордо прохаживался по телеграфу, подходил поминутно к Мишке и с важностью спрашивал:
— Ну, сыпешь?
— Сыплю, — отвечал Мишка, и рожа Мишки расплывалась в сплошную улыбку.
— Смотри, чтоб дежурный не заприметил!
— Плевать! Он уже после одиннадцати заваливается спать до утра!
— То-то, что — до утра, а с этой крахмальной души возьми непременно полтину за дежурство.
Жили дружно и разница лет не мешала дружбе.
— Ну, пойдем что ли? — сказал Васька, складывая склеенные конверты в ящик.
* * *
Внизу — длинные столы, на столах шнурки, печати, сургуч, ящики короткие, ящики длинные, и письма, письма, письма.
Из углов сургучная паль в нос вползает вертящая, назойливая…
— Работаешь?
— Да, надо, ребятки, надо… Человек сотворен для работы и в ней вся его радость, значит…
