— Четверо, не считая работников магазина и случайных людей, оказавшихся в тот момент в магазине. На редкость противоречивые сведения: то с бородой — то без бороды, то высокий — то низкий, то лысый — то чубатый, то старый — то молодой. А подельники задавлены страхом и готовы принять все его грехи на себя, лишь бы не упоминать в показаниях этой личности.
Генерал покачал головой.
— Чем меньше хотят говорить о Папе Юле его сообщники, тем острее необходимость у нас с вами знать о нем хоть что-нибудь. Побеседуйте еще разок-другой на эту тему с заинтересованными лицами, — посоветовал генерал.
Совет начальника — приказ для подчиненных.
Впрочем, Иван Иванович и сам понимал, что о Папе Юле — опытнейшем и опаснейшем рецидивисте — он практически ничего не знает.
Слушая генерала, Иван Иванович не переставал думать о Сане, о его встрече с Григорием Ходаном. «Густая, приятно-рыжеватая борода, волосатая, как у обезьяны, грудь, длинные руки...»
«Интересно, а что по этому поводу скажут наши женщины?» — (Он имел в виду Круглову и Тюльпанову).
После того, как закончился разговор у генерала, Иван Иванович отправился в следственный изолятор на очередное свидание со своими подопечными.
Сказать, что походы в следственный изолятор доставляли Ивану Ивановичу особое удовольствие, — нельзя. Мрачное заведение, строгие порядки содержания заключенных, длинные гулкие коридоры. Тяжелые двери с «глазком», серого цвета стены, стойкие, присущие только тюрьме запахи...
Но служба есть служба.
Позже, покидая негостеприимное здание следственного изолятора, Иван Иванович, измученный многочасовой бесплодной беседой с соучастниками Папы Юли, пытался проанализировать разговор.
Круглова, которой шел пятьдесят второй год, женщина, высушенная безалаберной жизнью и болячками (почки, желудок, неврастения), при первом же допросе ударилась в слезы. Реветь она умела и придерживалась этой тактики «Ниагарского водопада» во время всех встреч с работниками милиции. Дескать, ничего не знает и не ведает. Вся вина ее в том, что на зарплату уборщицы не проживешь. Вот и сдает она приезжим, которые не смогли устроиться в гостинице, комнату. Недорого: два рубля в сутки. Постель всегда чистая, простыни накрахмалены, две подушки, полотенце... Так же и этот... которого следователь называет Папой Юлей... Сказал, что приехал на неделю. Выгодный клиент. Но как-то утром ушел и не вернулся, а денег не заплатил. Так что если его изловят, то уж пусть гражданин майор побеспокоится, чтобы причитающиеся ей деньги клиент отдал. А насчет того, какие у него руки, — она не помнит. Если бы он расплатился, может, она и обратила бы внимание на руки. И вообще, она женщина старая, больная, пожалеть ее некому, а обидеть всякий норовит.
Каждое слово старая притонщица сопровождала слезой.
С Алевтиной Тюльпановой разговор был еще более неприятным.
«Я с вашим Папой Юлей не спала, так что, какая у него грудь — волосатая или лысая, — не знаю. И о его руках расскажет другая, которая их помнит. А у нас с ним любовь — вегетарианская».
Если верить Алевтине Тюльпановой, то она даже прозвище Папа Юля впервые услыхала только от «гражданина следователя».
На вопрос, как же она нашла этого «папу» (что на воровском жаргоне означает «главарь»), ответила: «Кто-то позвонил, мол, если не хочешь, чтобы о твоем прошлом узнал муж, приходи в сквер Пушкина, под памятник, потолкуем...»
А какой женщине захочется, чтобы супруг дознался об ошибках юности!
Ошибки юности... Смазливенькая девчонка-подросток подбирала «клиентов» возле ресторанов, гостиниц, вокзалов и «выводила» их на своих дружков-грабителей.
Словом, она не знает никакого Папу Юлю. Ну, вышла на свидание к памятнику Пушкина... Толковал с нею один тип... Но когда это было? Четыре года тому. Забыла... Тогда он был без бороды. А за четыре года можно троих детей родить, не только бороду отрастить.
Она не отрицала, что дала машину мужа «напрокат» Георгию Победоносцу, хотя догадывалась, что «колеса» ему нужны не для прогулки с «очередной кралей». Алевтина объяснила свой поступок чувством ревности:
«Пять лет мой благоверный путался с Генераловой. Надоело!»
«Но они встречались не без вашего молчаливого согласия и даже участия, — напомнил ей Иван Иванович. — К тому же и вы в долгу не оставались».
«Он связался с Генераловой первым... И толкнул меня на этот скользкий путь».
«Но отношения Тюльпанова с Генераловой остались в рамках: «Люблю чужую жену», «Люблю чужого мужа», а ваши с Пряниковым и Папой Юлей подпадают под ряд статей Уголовного кодекса».
«Никаких отношений с Папой Юлей у меня не было, — резко возразила Алевтина Тюльпанова. — Он звонил, приказывал, я выполняла... Из страха...»
На этом разговор с нею оборвался.
Всеволод Пряников притворился дурачком: мол, не все равно, какие у человека руки, если он грабил магазин. «А борода... Шел на дело, мог прицепить. Я в мебельном не был... И вообще видел Папу Юлю в своей жизни раз или два. Случайно».
Ох, эти далеко не случайные случайности!
Папа Юля подсказал Всеволоду Пряникову, как можно без особых хлопот иметь постоянные солидные доходы. Советские законы — гуманные, народ наш незлопамятный. Было что-то с человеком, по молодости, по глупости накуролесил. Отбыл свое — и возвращайся к нормальной жизни. Конечно, не все начальники, ведающие рабочими кадрами, встречают хлебом-солью «бывших», за плечами у которых две-три судимости. Но ведь где-то работать им надо!..
И вот Всеволод Пряников создал у себя бригаду проходчиков в основном из бывших осужденных. Принимали в эту бригаду только тех, кого рекомендовал Папа Юля, и, естественно, бригада жила «по зековским законам». Случается в местах не столь отдаленных, что человек отдает часть своего труда какому-нибудь «сильному», из главарей. Таких отработчиков называют «блатными мужиками». Вот и Пряников... Внешне все выглядело сверхпатриотично: вчерашние правонарушители перевоспитываются. А на деле... За счет чудовищных приписок на участке Пряникова средняя зарплата достигала 800-900 рублей.
Кроме собственной зарплаты, Пряников имел, как принято говорить, «дополнительные» доходы: каждый из тридцати семи проходчиков передавал ему через своего бригадира по 200 рублей. «Блатные мужики» не роптали: в скоростную проходческую бригаду Папой Юлей подбирались такие, которые умеют молчать, а потом 600-700 рублей, которые им оставались, — заработок тоже достаточно высокий.
Участок Пряникова «гремел» четыре года. О нем писали в газетах. Сам Пряников постоянно восседал в различных президиумах. Еще бы! Человек «продвигал» скоростные забои со скоростью мировых рекордов. И ко всему был «свойским парнем», человеком широкой натуры (впрочем, собирая ежемесячную дань по семь-восемь тысяч рублей, можно быть щедрым по отношению «к нужным людям»). Но, как показало следствие, Пряников, по существу, был лишь «дойной коровой»: значительная доля ежемесячных поборов доставалась Папе Юле и его дружкам Дорошенко (Георгию Победоносцу) и Кузьмакову (Козьме Пруткову).
Не отрицая ничего, в чем его обвиняли, Всеволод Пряников божился, что лицезреть Папу Юлю не имел счастья: «Связь мы поддерживали через Тюльпанову».
А вот Ярослав Гриб, пройдоха и хитрюга, был с Иваном Ивановичем более откровенным:
«Гражданин майор, у меня такая плохая память потому, что у Папы Юли она слишком хорошая. Ну что я буду иметь по статье? Семь лет. Да скостят за ударный труд и примерное поведение. А Папа Юля любого угрохает: буду ли я на Колыме вкалывать, или в Сибири — он всюду найдет и достанет. Так что никаких рыжебородых я не встречал, первый раз слышу, что такие вообще бывают».
«Мне нужна твоя вера, тебе — вещественные доказательства!»
Уставший от бесплодных разговоров, подавленный своей неудачей, Иван Иванович вернулся к себе в отдел. Там уже никого не было. Оно и к лучшему: хотелось побыть одному, разобраться в неудачах, найти причину.
Едва он уселся поудобнее за столом, как зазвонил телефон. Треск в трубке и густой бас, исполнявший арию Карася из оперы «Запорожец за Дунаем», подсказали Ивану Ивановичу, что звонят из отдаленного района.
«Так и есть, Волновая...»
— Товарищ майор! — кричал дежурный райотдела. — У нас ЧП: привели двоих, затеяли драку в ДК — ваш Саня и сынок Петра Федоровича.
«Этого еще не хватало! — подивился Иван Иванович. — Без пяти минут кандидат геологических наук ввязывается в драку в общественном месте!»
— С кем они завелись? — спросил он дежурного.
— Друг с другом... У вашего Сани — рука порезана. У Сирко — физиономия всмятку...
Час от часу не легче!
— Пьяные?
— То-то и оно, что трезвые... Я хотел... Сами понимаете, товарищ майор, Петр Федорович — человек уважаемый... И при смерти. Думаю, угробит его такое известие о сыне. Решил: возьму грех на душу, выдержу парней, заставлю написать объяснительную, а утром отпущу подобру-поздорову. А ваш сын требует, чтобы дело было передано в прокуратуру. Говорит: «Не сделаете этого, напишу жалобу».
