Захар, — я относил себя к разряду рационалистов. Ставил перед собой конкретную цель и отметал все лишнее, что мешало ее осуществлению. Думал, так много дел и так мало времени, чтобы позволить себе увлекаться чем-то иным, кроме техники…
— Отказываюсь понимать. — Она посмотрела на Захара так, будто перед ней был человек не от мира сего. — Вы же умышленно обедняете себя. Я против такого рационализма самым решительным образом. Я за полноту и разнообразие жизни. — Она с хитринкой посмотрела на Захара: — Скажите, неужели вы можете быть счастливым, так безжалостно ограничивая себя в области прекрасного?..
— Думаю, что счастье — слишком емкое понятие, чтобы мерить его одним лишь отношением к искусству. Каждый человек самовыражается там, где он больше всего преуспевает. Лично я в своей работе счастлив.
— Ох уж эта неотразимая мужская логика! Любимая работа и для меня больше, чем жизнь. Балет — особый мир, в котором я, собственно, и живу. Но не забывайте, что вы имеете дело с женщиной, самовыражение которой безгранично. Хотите докажу, что можно сделать счастливым любого человека в одно мгновение?..
— Это как? — Захар даже остановился, недоуменно поглядев на свою спутницу.
— Очень просто. Вот посмотрите, — она кивнула в сторону ближнего к ним дома.
Ледорубов увидел толстячка лет пятидесяти, который с авоськой в руках понуро стоял у телефонной будки. Простенький парусиновый пиджак, рубашка с галстуком, примятая летняя шляпа. По виду — кладовщик или бухгалтер.
— Что вы можете сказать о нем? — спросила Тамара.
Захар пожал плечами, — мол, человек как человек, что же еще?
— Он устал, — говорила Тамара, будто угадывая тайные мысли толстячка, — возможно, у него какие-то неприятности. Лицо постное, скучное. И думает: вот приду домой, выпью бутылочку пива да завалюсь-ка спать… А завтра опять куча дел… Скучная работа, постылая жена, сварливая теща… Ну что за жизнь — тоска, да и только. И вдруг…
Тамара легкой походкой, радостно улыбаясь, направилась к толстячку.
— Дядя Митя, родненький, здравствуй! — заговорила она восторженным, проникновенным голосом и, не дав ему возможности опомниться, поцеловала в небритую щеку. — Что же ты нас забыл? Совсем перестал захаживать…
— Но, простите… Да я, собственно… — только и мог он выговорить, оторопело глядя на очаровательную незнакомку, одарившую его столь неожиданным вниманием и лаской.
Прежде невыразительное лицо мужчины вдруг преобразилось. Сквозь недоумение на нем засветились и волнение, и радость, и ожидание чего-то необычного, что должно произойти в его жизни с появлением этой женщины. Захар почти физически ощутил, как тягостны толстячку битком набитые всякой снедью авоськи: руки будто прикованы, а ему хочется взмахнуть ими, взлететь…
Тамара прищурилась, пристально вглядываясь в мужчину, и выпалила с наигранным испугом:
— Бога ради! Обозналась… Проклятая близорукость. Извините меня.
— Ничего, бывает… — лепетал толстячок, глядя вслед удалявшейся незнакомке.
Захар догнал Тамару, и они пошли рядом.
— Вот, убедились? Он уже счастлив. — Тамара победоносно глянула на Ледорубова, как бы требуя подтверждения своим словам.
— Не думаю, — отвечал Захар. — Экспромты не всегда бывают удачны.
— Разве?
— Судите сами. Из телефонной будки вышла его жена и без лишних слов влепила вашему «дяде Мите» пощечину. Теперь они объясняются.
Обернувшись, она удостоверилась в справедливости его слов и страдальчески поморщилась.
— Не стоит огорчаться, — успокоил ее Захар. — Ваш божественный поцелуй вполне стоит этой оплеухи.
Тамара так и прыснула безудержным смехом, беря Захара под руку.
«И все-таки она прелесть», — подумал Захар, невольно поддаваясь ее веселью. Ему все больше нравилась эта необыкновенная женщина.
Встречаясь с Тамарой Чекуровой, Ледорубов стал заядлым балетоманом. Он не пропускал ни одного спектакля с ее участием. Захару льстило, что в такие необычайно праздничные дни на его имя у администратора всегда был оставлен билет. С независимым видом проходил он через толпу безбилетных, жаждавших попасть «на Чекурову», усаживался в боковой ложе в кресло и… погружался в мир самых фантастических, восторженных надежд и мечтаний. Безукоризненно выбритый, наглаженный, в свежей сорочке, слегка благоухавший приятным табаком и духами, он мнил себя неотразимым. Казалось, в этом огромном, сверкающем позолотой и хрусталем зале не было такого человека, который не обращал бы на него внимания, не завидовал ему: «Еще бы! Знаком с самой Чекуровой и, кажется, далеко не безразличен ей…»
Захар напускал на себя равнодушный, скучающий вид, украдкой поглядывал на часы и… позевывал в кулак. Он играл свою роль, и она ему нравилась.
Но вот начинал меркнуть свет, стихала разноголосая перебранка валторн, флейт, гобоев. В подернутой мраком оркестровой яме возникал силуэт дирижера… Стихал всплеск приветственных аплодисментов, и вот уже звучало вступление к балету, предвосхищая значительность предстоящих по ходу действия событий. Медленно, будто створки заколдованной пещеры, двигался тяжелый занавес, обнажая таинственную глубину декораций.
Пока сценой владели танцовщицы в дразняще взбитых пачках, Захару было не так интересно. Он с нетерпением поглядывал на дальние кулисы, откуда должна была появиться прима, его мечта и надежда. И каждый раз Ледорубов волновался, как перед первым свиданием с ней. Казалось, он читал в эти минуты самые сокровенные мысли Тамары, слышал и чувствовал ее так, будто она была совсем рядом.
Прима с легкостью врывалась на сцену, и весь зал точно охватывала какая-то гипнотическая сила. Парящие прыжки, грациозные вращения, томные арабески — все в ней представлялось Ледорубову верхом совершенства. Но особенно руки… Они то сплетались, как две лозы, то извивались змеями, то трепетали, словно крылья птицы. Захар даже на расстоянии чувствовал их магическую силу и беспредельную власть. Он представлял, как совсем недавно целовал эти руки, ощущая всю их прелесть, и как они нежно обвивались вокруг его шеи… И от этих воспоминаний приятный холодок пробегал по спине, точно к ней прикасались кончики мягких женских пальцев…
Тамара каждый раз была неповторимой, не похожей на себя, словно ее подменяли какой-то другой, не менее талантливой и очаровательной женщиной. Сегодня это гордая, сильная Одетта и ее обольстительный оборотень Одиллия, а вчера по-весеннему радостная Аврора. И вот уже увлечена новой ролью — наивной и трогательной Жизели…
